После гражданской войны Хрущёв, как и вся страна, должен был делать выбор, определяя свою перспективу. Какие были варианты? Строго говоря, Ленин оставил страну в тупике: не принял решений ни по поводу будущего, ни о преемнике. Метался между провозглашённой им же весной 1921 года (на Х съезде партии) новой экономической политикой (НЭПом), которая демонстрировала положительный эффект, и её несоответствием тем представлениям о социализме, которые у него сложились. НЭП не укладывался в социалистическую идеологию Ленина, даже с учётом всех отступлений вождя от марксизма.
ТРЕТИЙ ВЫБОР — СТАЛИН
Ленин признал: приняв НЭП, надо полностью пересмотреть взгляды на социализм. НЭП — это уже попытка внедрить некие начала постиндустриального строя, так как исходит из возможности работать вместе двум секторам: частному, то есть крестьянскому, и государственному (плюс частная торговля и мелкая промышленность).
Однако ни Ленин, ни ленинцы такое сосуществование не рассматривали как нормальную перспективную модель, они считали её временным, переходным состоянием. «Жить в такой раздвоенности нельзя» — исходная идея всех ленинцев. Различия касались времени: для одних НЭП — надолго, для других — на несколько лет. Сам Ленин то говорил, что НЭП это «всерьёз и надолго», то называл его временным отступлением.
Но именно в «сожительстве» государственного и частного — суть дела. В новую эпоху нормально жить можно было как раз в такой «двойственной» ситуации. Почему? Да потому, что мы имеем дело с разным «материалом». Крупной обобществлённой промышленности нужны государственные формы, а мелкой — частные. Для неё огосударствление так же вредно, как для крупной промышленности вредно любое её раздробление на частные. Тем более частные формы были необходимы для крестьянства — даже объединённого в России в общины.
Между тем у ленинцев (и прежде всего у самого Ленина) господствовали теории о неустойчивости и неэффективности мелкого крестьянского хозяйства, о том, что оно постоянно и ежечасно рождает капитализм. Иначе говоря, на сельское хозяйство распространяли идеи, взятые из анализа тенденций развития машинной промышленности, о её концентрации. (Однако жизнь все эти идеи со временем опровергла. Оказалось, что личное фермерское хозяйство — наиболее эффективная форма ведения хозяйства на земле. Крупные же предприятия на земле — исключение, а не правило.)
Ленин заявил, что НЭП требует совершенно иных представлений о социализме, но каких именно — не смог сформулировать. Не смог отрешиться от базисных идей марксизма: есть борьба классов, она завершится победой одного и экспроприацией другого. Поэтому у Ленина повторяется выражение: «мы ещё вернёмся к диктаторским методам». НЭП для него — нечто временное, передышка, грубо говоря, — уступка. Как выражался в своё время И. О. Козодоев: «НЭП — это уступка. Но уступка в чём ? В формах и методах приведения крестьян к социализму». (Иван Осипович Козодоев — профессор Московского университета, очень интересный человек, старый большевик.)
В политике Ленин оказался тоже в тупике. С одной стороны, считал, что надо запретить все партии, кроме партии большевиков, а в ней запретить фракции. С другой, понимая неизбежность при такой ситуации бесконтрольного бюрократизма, предлагал создать в партии параллельную и независимую от аппарата партии систему контрольных органов, нечто вроде второй партии — Центральную Контрольную Комиссию плюс Рабкрин — Рабоче-крестьянскую инспекцию. (Вполне вероятно, что болезнь психики Ленина во многом связана и с этим расколом в его мыслях.)
Метания Ленина — следствие и его неготовности к решению возникших после прихода к власти практических проблем управления. Уже спустя месяц после Октября выяснилось, что разрушение государства недопустимо. Напротив, необходимо очень сильное государство. Но марксизм к 1917 году не имел какой-либо теории аппарата хозяйственного управления. У Карла Маркса в многотомном «Капитале» нет ни одной главы, посвящённой аппарату хозяйствования. Ленин до революции рассматривал капиталистический хозяйственный аппарат как нечто техническое. Отсюда его идеи о том, что аппарат банков, трестов, синдикатов вполне может (если устранить капиталистов и ввести для чиновников среднюю зарплату рабочего) стать аппаратом социалистической экономики. Самостоятельность такого аппарата он явно недооценивал. И только саботаж чиновничества после революции показал, что аппарат в экономике — вовсе не надстройка над собственностью: с уходом капиталистов аппарат остался единственным хозяином, так как сама функция хозяина в современной экономике не исчезла.
Переход к НЭПу стал «болью» не только для Ленина, но и для всей партии. Выход вождь видел в «чистке» партии. У нас слабо представляют масштабы той «чистки», которая прошла в партии с переходом к НЭПу. Если к марту 1921 года в партии числилось 732 тысячи членов, то через два года, в апреле 1923 года, лишь 386 тысяч. За два года исключён почти каждый второй!
Следующая линия борьбы — устранение неспособных руководителей, «чистка» уже самого аппарата партии. Поэтому, пишет Ленин, коммунисты и «те десятки тысяч, которые теперь устраивают только комиссии и никакой практической работы не ведут и не умеют вести, подвергнутся той же участи», то есть «чистке».
Что можно сказать о предложенных Лениным мерах? Прежде всего, видим его беспокойство по поводу саботажа НЭПа и засилья администрирования. Но с другой стороны, видим усиление того же администрирования по отношению к тем, кто плохо внедряет НЭП: «изгонять «святеньких» болванов, организовывать над ними процессы» и т.д. Но можно ли НЭП, то есть экономические методы, внедрять с помощью администрирования? Ведь для этого нужен административный аппарат. В итоге сохраняется административное звено с исключительными сверхправами и векселем на будущее.
Какие ещё существовали взгляды на НЭП кроме ленинского? Взгляд Бухарина. К НЭПу он подходил более взвешенно, говоря современным языком, был ближе к идее постиндустриализма.
Бухарин склонялся рассматривать НЭП как длительный период, но тем не менее не исходил из того, что НЭП уже и есть новый строй.
Когда Сталину позже удалось в кратчайший срок осуществить коллективизацию, Бухарин, видимо, не очень лукавил, восторгаясь таким успехом. Скорее всего, его отношение к НЭПу диктовалось страхом перед восстанием крестьян. Когда же он увидел, что восстание удалось подавить, то сразу согласился с линией Сталина. Трудно сказать, когда Бухарин был искренним: когда считал, что НЭП — это надолго, или когда радовался, что НЭП удалось преодолеть быстрее, чем ему казалось. Скорее, во втором случае.
Теперь о позициях Троцкого и Сталина. Они включают три главные общие идеи. Первая: оба исходили из того, что взятую власть ни при каких условиях отдавать нельзя.
Вторая: оба полагали, что партийный аппарат должен быть «хозяином» нового строя.
И третья. Оба ждали мировой революции, считая, что Россия — отсталая часть капиталистического мира, а потому Советской России не выжить без победы социализма в нескольких развитых странах: пусть для неё понадобится даже агрессия со стороны СССР. Поэтому главное в нашей стране — армия и военная промышленность.
А в чём разногласия Сталина и Троцкого? Во многом они сами, маскируя свои претензии на лидерство, раздували эти разногласия. Но был и реальный их аспект. Троцкий видел в Советском Союзе лишь плацдарм для мировой революции, исходную позицию для атаки. Или «топливо» мировой революции — так тоже можно сказать. Сталин же считал: СССР должен стать центром, штабом мировой революции. Расширяясь, надо лишь захватывать и наращивать. Российский аппарат у Сталина всегда будет господствующим в мировой революции. У Троцкого же его мог заменить аппарат диктатуры пролетариата более развитых стран.
Эти принципиальные разногласия очень хорошо показаны в романе немецкого писателя Кестлера « Слепящая тьма». Кестлер пишет о столкновении в советском руководстве. Арестовали наркома Красного флота, революционного балтийского матроса. Он ратовал за строительство мощного атакующего флота, гигантских линкоров и крейсеров, способных достичь Америки, высадить десант. А Сталин уверен, что надо строить оборонительный флот: небольшие подводные лодки, торпедные катера, способные отбивать атаки врага, поскольку ещё долго не может быть и речи о наступательной войне.
Итак, Троцкий исходил из того, что мировая революция должна как можно быстрее «выхлес-тнуться» за пределы СССР. Сталин видел всё иначе: надо защищать СССР, а затем, при удобном случае, наступать, приобретая кусок за куском.
За обозначенными позициями стояло и очень личное. Троцкий знал Европу и мир, говорил на многих языках. Он видел себя лидером Мировой советской республики. Сталин же понимал, что после революции в Европе Россия станет «задворками» социализма, а он, не знающий никаких языков, кроме русского и грузинского, — второстепенным лидером. Это его не устраивало.
Троцкому от СССР были нужны только армия и базы её снабжения. СССР должен стать лидером, но именно в такой роли. А Сталин хотел сначала развить СССР в мощное государство, способное и после мировой революции оставаться лидером. Тогда и он, Сталин, останется лидером.
Позиция Сталина оказалась более приемлемой для партии и особенно для её аппарата. Она оказалась приемлемой и для рабочего класса. Его вполне устраивало руководящее положение со всеми привилегиями, которые он получил (он только что вселился в квартиры буржуазии). Да и умирать в боях где-то «в Гренаде» после одержанной в России победы не очень хотелось.
Идея Сталина в определённой мере совпадала и с позициями значительной части компартий западных стран, как это на первый взгляд ни покажется странным. Те компартии, которые избрали идею мировой революции Троцкого, конечно, брали на себя обязательство восстать, воевать и т.д. Но печальный опыт, полученный в Венгрии, Германии, Болгарии, где в 1919 году были жестоко подавлены социалистические революции, многому научил. Компартии западных стран, которые выбирали вариант Сталина, молчаливо предполагали, что им вовсе не нужно сегодня же брать штурмом вокзалы, телеграфы и т.д., а надо «сидеть» в своей стране и ждать, когда придёт Красная армия и отдаст им власть. Это их устраивало. Поэтому значительная часть компартий или сил внутри этих компартий сталинский подход активно поддерживала.
И в 20-е годы Сталин принял решение строить социализм внутри страны. В основе его лежала идея, что путь к мировой революции проходит через строительство социализма в СССР, которому отводили роль лидера. (Напомню: у Троцкого схема мировой революции тоже базируется на использовании СССР, но не столько в качестве лидера, сколько в качестве стартового плацдарма.)
Сегодня все разногласия между Троцким и Сталиным подчас сводят к банальной борьбе за власть, не вторгаясь в детали. И делают вывод: окажись Троцкий лидером, он, возможно, стал бы думать так же, как и Сталин. Но тогда, борясь со Сталиным, Троцкий делал упор на их разногласия. Он считал точку зрения Сталина изменой революции. Однако весьма характерный момент: когда в 1940 году Красная армия вошла в Западную Украину, Западную Белоруссию, Бессарабию, Прибалтику и Сталин везде начал национализацию и коллективизацию, Троцкий признал, что Сталин — судя по этим его действиям на новых территориях — мировой революции всё же не изменил.
Менялись бы со временем позиции Троцкого, сказать трудно. Удар ледоруба, нанесённый сталинским агентом (по некоторым данным, при содействии агентуры Гитлера в Мексике после Пакта 1939 года), прервал его жизнь.
Победе Сталина помогли и внешние обстоятельства. В 1929 году на страны капитализма обрушился мировой кризис, показавший, что Первая мировая война не разрешила никаких противоречий. Миллионы безработных — вот тот страшный тупик, в котором оказался капитализм.
Запуганные кризисом капиталисты буквально бросились с товарами в Советскую Россию. Они готовы были даже в кредит поставлять заводы и машины — лишь бы получить заказы. Форд и прочие, кто прежде никаких дел с СССР не хотел иметь, согласились строить в нём заводы.
Основным противником всех сталинских преобразований внутри России осталось крестьянство. Других оппозиционных классов не было. Да и вся русская эмиграция являлась антикрестьянской — баре по характеру, мироощущению и привычкам. Эсеровская (крестьянская) партия, по сути, развалилась. Поэтому, когда в ходе коллективизации в России сложилась предреволюционная ситуация — крестьянство находилось на грани восстания, — белые отнюдь не рвались использовать момент. Если они и понимали положение крестьян, то всё равно им не сочувствовали, а, скорее, злорадствовали: «Так вам и надо за то, что вы большевиков поддерживали». Вспомним: мировая буржуазия отказалась от интервенции и бросила белых на произвол судьбы, а белые в свою очередь бросили русское крестьянство, отказавшись проводить прямо ориентированную на восстание крестьян политику.
Такова была ситуация, и она облегчила победу Сталина внутри и вне страны.
И всё же главным стало то, что Сталин изменил саму концепцию социализма. Он понимал: социализм по Марксу в СССР невозможен, но и вечно строить социализм тоже нельзя — такое строительство превратилось бы в тупик (как в последующие годы стало тупиком «вечное построение» коммунизма). И Сталин создаёт образ своего, нового социализма.
Когда в первые месяцы после Октябрьской революции возникла дилемма: сохранение Советской России или мировая революция (более реальная, если большевики откажутся от власти в России), Ленин в упорной борьбе с левыми коммунистами отстоял идею, по которой власть в России для большевиков — главная, исходная ценность. Ни в подполье, ни в эмиграцию ленинцы снова уходить не хотели и дали бой всем своим противникам в ходе Гражданской войны. Появился очередной «столп» ленинизма — мировая социалистическая революция начинается конкретно в России.
И хотя Гражданскую войну большевики выиграли, им стало ясно, что в ближайшие годы никакой мировой революции ждать не приходится. А расставаться с властью в России не хотелось. И опять корректировали теорию социализма: можно и нужно начать в России не только мировую революцию, но и само социалистическое строительство.
Ленинцы выдвинули идею, что социалистические преобразования начнутся в самом слабом звене мирового капитализма.
Правда, Ленин чаще использовал термины «продержаться», «передышка». Его опасения были далеко не беспочвенны. Спустя всего несколько лет после революции советская власть, по его же словам, утонула «в паршивом болоте бюрократизма». А тут — десятки лет! Что заставит стоящую у власти бюрократию строить именно социализм по Марксу, а не удобное для неё общество? Ленинский ум метался, его мозг раскалывался, не находя выхода.
Сталин уже редко употребляет слово «продержаться». Он однозначно требует «строить социализм в одной стране». Те, кто с этим соглашался, но на первое место продолжал ставить мировую революцию (так как не могли представить социализм без развитых стран Европы), стали врагами Сталина — Троцкий и его сторонники.
Но и Сталин вначале отдал серьёзную «дань» мировой революции. Поэтому генеральный курс Сталина формулировался так: не просто строить социализм, а делать это форсированно, с ускорением. Форсировали коллективизацию, форсировали индустриализацию. Та часть бюрократии, которая боялась такого форсирования или не одобряла его из-за масштаба жертв и личной к этому неготовности, была «вычищена» (Бухарин и многие другие).
А между тем мировой кризис 1929 года, несмотря на всю свою мощь, не взорвал капитализм. Сталин был логически мыслящим деятелем: если всемирная катастрофа не завтра, то форсирование и несвоевременно, и даже опасно. Следовательно, нужен новый курс.
Как истинный ленинец, Сталин даже отдалённо не приближался к роковым вопросам. А не ошибочна ли линия на то, чтобы, оседлав лошадь крестьянской антифеодальной революции, въехать на ней в социализм? А не ошибочен ли вывод о начале социалистической революции в слабом звене ? Не преждевременен ли вообще главный вывод Ленина о готовности человеческой цивилизации к формированию в начале XX века подлинно социалистического строя?
Как и все ленинцы, Сталин даже и в мыслях не мог допустить самые отдалённые размышления на тему: а не стоит ли марксистам, не имеющим достаточно объективных основ для курса на социализм, либо «сдать» власть, либо попытаться создать своими руками другой строй?
Сталин принимает решение объявить, что социализм в СССР в основном построен. То было историческое решение — заявить о материализации в СССР «призрака коммунизма» (того самого, который, как писали К. Маркс и Ф. Энгельс в 1848 году в «Манифесте коммунистической партии», уже «бродит по Европе»). Сталин провозгласил, что «социализм в отдельно взятой стране» не только может быть построен, не только строится, но уже построен.
Помните, Полоний в шекспировской трагедии после беседы с Гамлетом приходит к выводу: «Если это и безумие, то по-своему последовательное». Есть и другой, помимо пастернаковского, перевод этой фразы: «Однако же в его безумье есть система».
Доводов у Сталина было достаточно.
Ситуация в мире. Капитализм не просто «вышел» из мирового кризиса. Он выдвинул два варианта будущего развития: национальный социализм Гитлера в Германии и «новый курс» Рузвельта на «постиндустриальное общество» в США. При этом национал-социалисты впервые приняли идею немарксистской некапиталистической социалистической альтернативы для трудящихся масс Германии. И Сталин видел, как опасны эти альтернативные модели его социализму (особенно на фоне продолжающегося уже полтора десятилетия социалистического строительства в СССР, которому не видно было конца).
Идейно-теоретические соображения. Сталин, достаточно образованный марксист, понимал, что после коллективизации ничего принципиально нового нельзя предложить стране. Уже есть государственная собственность, нет эксплуататорских классов, есть централизованное планирование, нет рыночной экономики, есть монополия в идеологии и многое другое, что веками вкладывалось в понятие «социализм» — и утопический и научный. Можно, следовательно, назвать нашу структуру социалистическим обществом.
Надо, конечно, в очередной раз скорректировать марксизм. Вместо тезиса об отмирании государства в условиях общей собственности обосновать положение о том, что государство сохранится и при социализме (со всем аппаратом диктатуры). Следовало обосновать и сохранение партии при социализме.
Вырисовывалась сталинская концепция социализма — социализма государственного, с партийным руководством, административно-командного, с мощным аппаратом, социализма бюрократического. Основы такого социализма в СССР сложились. В этом Сталин был прав. Он назвал этот государственный социализм ленинизмом. А Троцкий — предательством ленинизма. Оба были и правы и не правы.
С одной стороны, государственный социализм Сталина — наиболее логичное завершение всей ленинской, большевистской ревизии марксизма. Сталин имел все основания произнести слова, которые открывают его Дом-музей в Гори: «Я всего лишь ученик Ленина». Но, с другой стороны, сталинский социализм — та последняя капля, то последнее, по словам Гегеля, «количественное приращение», после которого появляется новое качество. Государственный социализм Сталина — законное «дитя» ленинизма. Именно «дитя», то есть новый, отличный от «матери» организм.
Сталин максимально форсировал строительство этого социализма. Основной его «форсаж» состоял в коллективизации и индустриализации.
Если сопоставлять задачи, которые Сталин ставил в коллективизации, то трудно сказать, что у него стояло на первом месте: уничтожение крестьянства в России (как очага возрождения частного капитала — так считал Ленин) или поиски ресурсов для индустриализации. Скорее всего, и то и другое. Но на первом месте всё же был поиск ресурсов для индустриализации. Сталин нашёл ресурсы, загнав крестьянство в колхозы. Он понимал, что нельзя просто так уничтожить крестьянство, не создав в качестве компенсации индустриальное государство. А индустриализация оправдывала коллективизацию.
Итак, сложившаяся ситуация ясна. Теперь можно перейти к решениям, принятым Хрущёвым, и к предпринятым им действиям.
Для Хрущёва не было вопроса: «Кого поддерживать в партии?» Идейные и прочие разногласия его не волновали. Это хорошо видно из того, как он описывает в воспоминаниях партийные съезды и конференции двадцатых годов, в которых участвовал. Его интересовало другое: кого из партийных лидеров стоит поддерживать. Реально партаппаратом командует Сталин и его сторонники, видел Хрущёв. А партаппарат — это власть. Значит, власть в руках Сталина.
Правда, какой-то небольшой период времени Хрущёв, скорее по инерции, поддерживал Троцкого. Но именно по инерции. Так поступали очень многие деятели партии, привыкшие видеть в Троцком наследника Ленина и реального руководителя армии. Но началась борьба Троцкого и Сталина, и Хрущёв (как большинство в самой партии и её аппарате) однозначно выбирает Сталина. Именно сталинский подход устраивал Хрущёва.
Решение Хрущёва логично. Он — кадровый партийный работник, и на сталинские позиции его вели логика идейного становления и вера, что всё делается для строительства лучшей жизни.
Рассуждение правильное. Если взят курс на строительство, то руководящей силой в этом строительстве будет партия — значит, нужно все силы отдать партийной работе. У Хрущёва — все предпосылки для того, чтобы сделать партийную карьеру: рабоче-крестьянское прошлое, опыт Гражданской войны, талант партийного пропагандиста, большая работоспособность, умение учиться, воспринимать новое, быстро ориентироваться. И — что очень важно — его знал один из руководителей украинской парторганизации, Лазарь Моисеевич Каганович.
Но при этом Никита Сергеевич, как показали его действия,видел свои перспективы в украинском аппарате как малозначащие. Почему? Наличие нескольких фактов, правильно оценённых Хрущёвым, свидетельствует о его безусловной дальновидности.
За пять-шесть лет он довольно много узнал: даже был делегатом на двух съездах партии (на XIV и XV съездах в 1925 и 1927 годах). Есть групповая фотография, сделанная на одном из съездов, где он сидит чуть ниже Сталина. Никита Сергеевич поездил, посмотрел (он был очень наблюдательным человеком) и понял: в партии есть кланы, группировки. Эти кланы формировались годами, и к ним он сейчас отношения не имеет. Хрущёв уже несколько лет работает в партаппарате, занимая руководящие посты. Занимать-то занимает, но везде вторые. А чувствует в себе силу лидера и видит, насколько он сильнее тех, кто занимает первые позиции. Но все они друг друга знают очень давно, а он для них — лишь хороший исполнитель.
С украинцами Хрущёв не находил общего языка в основном из-за неприятия украинского национализма. И он принимает очень важное решение: в аппарате, где работает — на Украине, — рассчитывать не на что, а потому из этого звена надо уходить. Но куда? Никита Сергеевич решает этот вопрос и делает три «хода». Во-первых, уходит в центральную Россию, в Москву. Во-вторых, идёт учиться. И третье: выбирает, где и чему учиться. Здесь сомнений не возникало. Однозначно — техника. По этому пути вели его опыт квалифицированного рабочего, его уважение к инженерной профессии, понимание роли инженера на производстве. Такой ход — лучшее свидетельство выбора Хрущёва в пользу курса Сталина.
Итак, Промышленная академия — высшее учебное заведение, созданное, чтобы готовить руководящие кадры для будущих гигантов индустрии. Из этой академии вышло большинство министров, руководителей ведущих отраслей промышленности Советского Союза.
Теперь несколько замечаний относительно личностных черт Никиты Сергеевича, которые оказались очень существенными. Первая его черта — найти лидера, идти за лидером, ориентироваться на лидера. Это особенность хорошего рабочего — держаться за мастера. Если в Сталине он видел главного лидера, то дальше ему надо было опереться на лидера, который бы поддерживал Сталина, но был доступен. Таким лидером для него и стал Лазарь Каганович. Каганович заприметил Хрущёва, когда тот работал в Донбассе секретарём райкома партии, и «вытащил» его в центральный аппарат. Потом долгие годы «опекал». Думается, Каганович ценил в нём не только работника энергичного, инициативного, но и идейного союзника в борьбе с украинским национализмом. Каганович помог Хрущёву уехать в Москву и поступить в Промакадемию. Здесь, видимо, существенным оказалось и то, что Каганович в это время тоже уезжал в Москву.
Дальше произошло событие, которое стало переломным в жизни Хрущёва: через год он уже секретарь парткома академии. В те времена секретарей парткомов, как правило, не избирали, а назначали сверху. Скорее всего, это было решение Кагановича, возглавлявшего тогда московскую парторганизацию.
Академия слыла рассадником оппозиционных идей, местом, куда троцкисты «прятали» до лучших времён свои кадры. У Кагановича она оставалась «бельмом на глазу». Как, впрочем, вся московская партийная организация была «бельмом на глазу» у Сталина — правда, вторым «бельмом», а первенство в этом держал военно-промышленный Питер, тяготевший к троцкизму. Московская организация склонялась всё-таки к нэповскому варианту: в Москве работали фабрики, продукция которых шла крестьянству — текстиль и прочее, необходимое в хозяйстве. Но Сталин нервничал именно по поводу московской организации. Это ведь столица. Кремль. Его чуть не освистали где-то в городе во время выступления, а когда он уезжал, ему в машину бросили галоши.
И вот в момент столь ожесточённой внутрипартийной борьбы Каганович делает Хрущёва секретарём парткома Промакадемии. Выбор неслучаен: Хрущёв — человек энергичный и имеющий талант убеждать. Очень скоро оппозиция из академии была изгнана, сторонники Сталина победили.
В это же время Хрущёв познакомился с женой Сталина, Надеждой Аллилуевой. Она тоже училась в Промакадемии. Никита Сергеевич поступил очень мудро: не бегал за Аллилуевой, не старался с ней сблизиться. Но всякий раз в её присутствии активно, яростно, порой оставаясь в одиночестве, выступал в защиту Сталина — за дело и имя Сталина он дрался, как лев. Был уверен, что это дойдёт до Сталина. И дошло... Как пишет Никита Сергеевич в мемуарах, видимо, от жены Сталин впервые услышал фамилию Хрущёва, и не просто фамилию, а и лестную аттестацию. Вот он — «счастливый билет». С другой стороны, Хрущёва выдвигал Каганович. Так переплелись две рекомендации.
Но есть и более фундаментальная вещь: Сталин отчаянно нуждался в людях типа Хрущёва. Ему требовались исполнители, не связанные с прошлым. Требовались люди, способные стать основой его нового социализма.
Так случилось не с одним Хрущёвым, а с целым слоем руководителей. Процесс был именно таким: Сталин искал нужных ему людей, а эти люди искали Сталина, чтобы работать «под» ним и вместе с ним. И они нашли друг друга. Большинство из этих людей безоговорочно верили Сталину, искренне разделяя его позиции. Сталин к этому времени был уже не «один из», он становится единственным вождём и безоговорочным лидером. И такие, как Хрущёв, — молодёжь — не могли претендовать на равенство, подобно старой большевистской гвардии.
Итогом этих взаимодействий (с одной стороны, Аллилуева и Каганович, с другой — общий интерес Сталина к выдвижению нужных ему людей) стало решение, которое оказалось фундаментальным в будущем для Хрущёва: его делают секретарём райкома одного из московских районов. В те времена это считалось даже выше, чем первый секретарь какого-нибудь провинциального обкома. (Да и позже так было, и сейчас пост в Москве намного выше поста в провинции.)
Используя военную терминологию, Сталин как-то сказал: «Наша партия состоит из тысячи генералов, ста тысяч офицеров и нескольких миллионов солдат». И вот Хрущёв осуществил важнейший в своей жизни переход в новое качество — он вошёл в круг партийного генералитета страны.
Хрущёв работал с присущей ему огромной, совершенно неистребимой энергией. Не было дела, которым бы он не занимался. Он «мотался» по всей Москве. Строительство метро, заводов, реконструкция города... При этом всегда защищал и поддерживал Сталина.
В московском руководстве у него появились друзья. (Тогда ещё такое было возможно; в дальнейшем, после войны, — нет, только союзники либо противники.) Друзьями его стали Маленков и Булганин. Маленков заведовал орготделом МГК. В его ведении были московские партийные кадры, потом его взяли на подобную же должность в центральный аппарат партии. Булганин — председатель московского исполкома. Иначе говоря — мэр Москвы. Сталин, обращаясь к ним, Булганину и Хрущёву, называл их «отцы города»... Дружили семьями, дружили жёны, дети, ездили друг к другу в гости, были соседями по горкомовской даче.
Конечно, Хрущёв знал «всех» в Москве и со многими общался, с кем-то тесно, с кем-то на расстоянии. Якир, Корытный (его жена Бэла была сестрой Якира), Марголин, Крымский, Вуль — начальник московской милиции. В этот перечень можно включить и Кагановича и Ежова, но это уже другой уровень, выше. Таких имён из прошлого — много. И многие из них кончили жизнь трагически — арестованы, расстреляны, сгинули... Можно думать, что потом, в середине 50-х, когда Хрущёв
принимал решение о реабилитации, их тени вставали перед ним. Вернувшихся из тюрем и ссылок жён и детей он принимал в ЦК, расспрашивал, помогал — пенсии, квартиры, учёба, работа.
А тогда, в 30-е годы, это был слой примерно одинаково мыслящих людей, которые имели «выход» на «верхний этаж». Они все друг друга поддерживали. Абсолютно очевидно, что они и общались, и разговаривали, и звонили друг другу. Этот «молодой круг» (как когда-то у Александра I была группа «молодых друзей»), несомненно, сформировался, и все в нём по разным каналам взаимодействовали друг с другом.
Выбор в пользу Сталина означал, что надо работать «на износ», именно на Сталина. Хрущёву в этом помогло его рабочее прошлое. Он очень хорошо знал свой «станок» и свой «участок». Он знал свой «шесток», если так можно выразиться. Он никогда не лез ни в какие дела за пределы того участка, на который поставлен. Так работает рабочий: у него свой станок, свой инструмент — и здесь должно быть всё в порядке. Что делается рядом, на соседнем станке, — могу интересоваться, но, в принципе, лучше не лезть, это уже не мои заботы.
Это очень импонировало Сталину, он именно таких людей хотел видеть в аппарате, именно такие условия им ставил. Так же работал и высший партийный орган — Политбюро, членом которого Хрущёва избрали в 1939 году. Вызвал Сталин на заседание — приезжаешь, не вызвал — не приезжаешь (Хрущёв тогда был Первым секретарём ЦККП(б) Украины и жил в Киеве). Прислали протокол заседания — знаешь, какие вопросы рассматривались, в противном случае — нет. Решение — за Сталиным. (Поэтому много лет спустя, когда Хрущёв оказался наверху, выяснилось, что он не имел никакого опыта международных дел. Он не имел опыта и во многих других сверхважных для страны сферах.) А вот в том, за что Хрущёв отвечал, был полный порядок. Здесь он всё знал, готов был дать любые пояснения и доказать, что он сделал всё возможное и невозможное. А что делается рядом... За интерес можно и головы не сносить.
Кстати, о том же говорит А. Бек в романе «Новое назначение». Герой романа, Анисимов, крупный деятель в сталинской системе, руководит металлургией. Но он никогда не интересуется, где и как используют металл, — это уже не его дело. Он мог предвидеть, что лежат завалы неиспользованного металла, но старался об этом не думать: «Это уже не моё дело, моё дело — дать качественный металл. А взлетит или не взлетит ракета — это уже другая сторона дела. Металл, который способен выдержать температуру горячего сопла, я сделал».
Определяя главную черту этого периода, можно сказать: Хрущёв из «офицеров» перешёл в «генералы». В сталинские генералы.
(Продолжение следует.)
