***
В Издательском доме Международного университета в Москве вышло первое полное издание книги «Пять выборов Никиты Хрущёва», журнальный вариант которой продолжает публиковать «Наука и жизнь». Авторы — доктор экономических наук Г. Х. Попов и внук Н. С. Хрущёва, кандидат экономических наук Н. А. Аджубей (Никита Алексеевич скоропостижно скончался, не увидев книгу опубликованной). О Хрущёве написано немало. Причём в последние годы объём посвящённых ему работ — в печати и на телеви -дении — резко возрос. Тем не менее ответа на главный вопрос: как следует понимать и оценивать десятилетие Хрущёва (1954—1964) в развитии СССР, — пока ещё нет. В своей книге авторы пытаются восполнить этот пробел. Уделяя особое внимание личности Никиты Сергеевича, анализируя его жизнь и деятельность, как крупное историческое явление, они рассматривают эпоху Хрущёва в контексте явлений и событий всего ХХ века, считая её важнейшим этапом в развитии социализма, — в этом значение и принципиальное отличие данного издания. Авторы взяли на себя большую ответственность — ответить и на другие вопросы, которые встают после прочтения «Воспоминаний» самого Н. С. Хрущёва. Почему он пошёл в революцию? Почему примкнул к Сталину? Почему пришёл к идее разрыва со сталинизмом? Что ему удалось?.. Ответы на эти вопросы существенно облегчают понимание многих проблем нашего сегодняшнего бытия и путей дальнейшего развития. Книгу можно купить в магазине на Мясницкой улице в Москве.
***
Традиционная интерпретация Второй мировой войны на Западе — покушение на демократию. Была и такая: обиженная Германия жаждала реванша. А традиционная интерпретация в СССР: война — столкновение империалистов, чего-то там не поделивших. Потом появилась другая трактовка: освободительная война против захватчиков. Однако все названные подходы к пониманию Второй мировой войны исходят из идей прошлого, иначе говоря, на новую войну переносятся модели Первой мировой и других войн. Сегодня, оглядываясь назад и анализируя происшедшее и всё то, что стало к нашим дням известно, мы уже иначе смотрим на вторую мировую. Как иначе смотрим на Гитлера, на национал-социализм, на Сталина и его социализм.
СТАЛИНСКИЕ ВОЙНЫ
Вторая мировая война — отнюдь не реванш германских империалистов за проигранную Первую. Вторая мировая война была попыткой заменить капитализм альтернативным строем, в данном случае — альтернативным строем Гитлера с тысячелетним рейхом и национал-социалистической системой в Европе и мире. А с точки зрения уже намечавшегося постиндустриального строя война фактически стала битвой против утверждения этого строя, за альтернативу ему.
Гитлер пытался навязать миру свой вариант глобализации, свою модель социалистического устройства мира. И в этом ничем не отличался от Ленина, Троцкого, Сталина. Все они — сторонники мировой революции — её решение видели в мировой войне. Социализм Ленина, Троцкого, Сталина и национал-социализм Гитлера ориентированы на мировую войну. Без неё они не могли долго удержаться ни в мире, ни внутри «своих» стран.
Всеми способами Запад пытался «увильнуть» от новой мировой войны. Дело не в том, что он хотел натравить Гитлера на Сталина (хотя и это имело место). Главное состояло в том, что Запад стремился уйти от войны, ненужной ему ни с каких точек зрения.
Самое главное во Второй мировой войне — атака наиболее агрессивного варианта государственного социализма (гитлеровского) на старый капитализм и на двух своих основных конкурентов среди его «наследников»: на сталинский государственный социализм и на нарождающийся рузвельтовский постиндустриальный строй.
Второй момент, важный для характеристики войны. Она сыграла исключительную роль в укреплении идей постиндустриализма, в том числе присущей ему идеи конвергенции капиталистических и социалистических начал. Война стала причиной, ускоряющей трансформацию капитализма в новый строй. Впервые произошла масштабная кооперация начавшего перерождаться в постиндустриализм капитализма с советским социализмом. Изменился сам подход. Стало ясно: социализм и капитализм — это вовсе не нечто взаимоисключающее, напротив, возможен вариант их сотрудничества и взаимодействия. Хотя потом и была «холодная война», но сам факт этой первой конвергенции весьма существенен. В умах миллионов людей утвердилась мысль, что можно сотрудничать, что-то делать совместно. Именно этот опыт стал одним из определяющих моментов для окончания «холодной войны».
Третья черта мировой войны. Социализм Сталина сделал определённый шаг в сторону национал-социализма Гитлера (в развитии патриотизма, национализма и т.п.). Сталин старался противопоставить национализму Гитлера патриотические начала (особенно, когда стало ясно, что в Германии и Европе никаких восстаний рабочих в поддержку СССР нет и не предвидится). Война существенно сдвинула сталинский социализм в сторону национального. А ведь до войны идея примата классового над национальным была одной из главных в сталинской идеологии. Она перешла к Сталину из классического марксизма. Для характеристики войны интересен прагматический подход Сталина к православной церкви. Он открыто пошёл на уступки той части церкви, которая поддержала его борьбу с Гитлером.
Четвёртое. Когда мы говорим о Второй мировой, следует подчеркнуть, что она впервые была одновременно и европейской и азиатской — именно мировой войной (чего не скажешь о Первой мировой). Вела войну Япония. Индия и Австралия активно в ней участвовали. За исключением, пожалуй, Латинской Америки, все остальные части мира воевали. Поэтому следствия войны не могли не сказаться на ситуации в общемировом масштабе.
Пятое. Война стала мощнейшим стимулом научно-технического рывка, фактически началом новой научно-технической революции. Вспомним концентрацию гигантских ресурсов на атомном проекте, на работах по созданию ракет, радаров и многого другого. Это всё продукты Второй мировой войны.
Война началась не так, как планировал Сталин, и не тогда, когда предполагал. Но это была именно та война, к которой он почти двадцать лет готовил свою Красную Армию, свою бюрократию и всю страну. Это был именно тот враг, которого начиная с конца двадцатых годов он считал главным врагом своего социализма. Война полностью отвечала идее «мировой пролетарской революции» (как отмечал генерал Волкогонов) или идее «насаждения коммунизма в Европе» (как более точно выразился Ю. Н. Афанасьев).
Усилия Сталина дали результаты. К 1941 году СССР имел 26 тысяч танков (больше, чем Германия со всеми её союзниками), 20 тысяч боевых самолетов (опять больше всех). На западных границах у Сталина — 16 тысяч танков, у Гитлера — 4 тысячи; у Сталина — 60 тысяч орудий и миномётов против 40 тысяч у Гитлера...
Неудивительно, что война планировалась наступательной и при этом, как говорилось в проекте директив Главного политуправления Красной Армии, «на территории врага».
Но уже десять дней войны всё изменили. В первый же день немцы прорвались на 40—50 километров в глубь нашей территории. Их авиация господствовала в воздухе и в первые часы разбомбила наши аэродромы — самолёты не успели даже взлететь. Начальник Генерального штаба сухопутных сил Германии генерал Гальдер записал в дневнике: «Боевые части противника в тактическом отношении не были приспособлены к обороне». А полковник Красной Армии Сандалов в оперативной сводке за 24 июня 1941 года писал: «Пехота деморализована, упорства в обороне не проявляет».
На четвёртый день войны Сталин понял: Красная Армия повсеместно отступает. Отступление перешло в паническое бегство. (За 1941 год СССР потерял 4,5 миллиона человек — треть потерь за всю войну. И в подавляющем большинстве — это попавшие в плен.) За первую декаду войны, по сути, перестала существовать армия, которая, как предполагалось, может завоевать Европу. Сталин по-сталински чётко оценил ситуацию: «Ленин создал наше государство, а мы его просрали». То было поражение.
Надо было (и до сих пор эти попытки продолжаются) уйти от признания главной причины поражения. Сталин выдвинул теорию внезапности. И это после того, как уже в 1940 году военные расходы составляли 52% расходов бюджета, 25% всего национального дохода страны! И всё же даже Н. С. Хрущёв в 50—60-х годах продолжал говорить о внезапности, не делая Сталина ответственным за эту «внезапность».
В хрущёвское время появилось и другое объяснение — техники было много, но устаревшей. Между тем её уровень в целом можно оценить как вполне приличный: уже существовали танки Т-34 и даже «катюши» — пусть единицы, но уже готовые к запуску в производство.
В неудачах Сталин обвинил руководство армии и расстрелял известных генералов. Хрущёв не мог не признать низкого уровня руководства в армии, но свёл всё к вине самого Сталина: его репрессии 1937 года уничтожили цвет генералитета. Так думал не только Хрущёв.
Есть ещё немало и действительных, и неправильно оценённых (то в сторону преуменьшения, то в сторону преувеличения) причин поражения. Но до сих пор упорно не признаётся главное: основой основ нашего поражения в первые месяцы войны был сам сталинский режим.
В одной из речей в 1945 году Сталин сказал: победил наш общественный строй. Но если он победил в 1945 году, то в 1941-м именно его надо считать главной причиной поражения.
Сегодня мы даём справедливо жёсткие, беспощадные оценки сталинской системы. За что воевать? За разорённых крестьян, насильно загнанных в колхозы? За миллионы рабочих, ютящихся в бараках вокруг промышленных гигантов? За зарплату, позволявшую едва сводить концы с концами? За жизнь в очередях за самым необходимым? За Большой террор 1937-го? За переполненные миллионами лагеря ГУЛАГа?
Почти всё, что народ получил в 1933—1937 годах, перед войной было отобрано. Ввели плату за учёбу для учеников старших классов. Рабочий день увеличили с 7 до 8 часов, рабочую неделю — с 5 до 6 дней. Введена судебная расправа за опоздания на работу даже на 15 минут. У колхозников урезали 2,5 миллиона гектаров приусадебных участков.
Причины поражения в начале войны коренились в непригодности советского социализма стать инструментом решения проблем человечества в ХХ веке. Это Сталин, его социализм, его партия, его госбезопасность, его бюрократия привели Красную Армию и СССР к катастрофе в 1941 году!
Конечно, все обобщения и оценки даны с позиций сегодняшнего дня, с высоты нынешнего видения и понимания. В то время народ этого не знал и не осознавал.
Парадоксально, но Сталину помог победить в этой чудовищной войне Гитлер. Он пришёл ему на помощь гораздо раньше западных союзников. Уже первые дни вступления фашистских войск на нашу территорию отмечены убийствами, пожарами, грабежами. Недели шли за неделями, но так и не появлялись ни русское антисталинское правительство, ни русские белые эмигранты. Только оккупационная власть. Становилось ясно: никакое русское государство Гитлеру не нужно.
И всё же главным для большинства оставался вопрос о земле и колхозах. Крестьяне ждали, что с изгнанием сталинской власти колхозы распустят, а землю им вернут. Но Гитлер не только не собирался возвращать землю, он решил сохранить колхозы как лучшую из возможных, гениально найденную Сталиным форму эксплуатации крестьян.
Если прочесть книгу Гитлера «Майн Кампф» и его речи, то именно таких действий следовало ожидать. Гитлер провозглашал: «Мы должны получить свободное пространство, населённое рабами, славянская раса — недочеловеки». Самый отсталый житель русской деревни видел, что будет, если победит гитлеровская Германия. И не только русской. Украинцы скоро убедились: Гитлер не собирается предоставлять
Украине независимость. Более того, сторонники главного украинского националиста Степана Бандеры оказывались в тюрьмах — только не в польских или советских, а уже в немецких.
Повторилась ситуация 1812 года, когда Наполеон вторгся в Россию, но не отменил крепостное право, не предоставил независимость Польше и Украине. И тогда русский народ понял, что к русскому барину добавится барин французский, а к русскому полицейскому — его французский начальник. Опыт двойного угнетения у русских был более чем достаточный: почти три века он содержал и своих, и хозяев из Золотой Орды. Этот опыт отложился в умах, в характере, в самих генах русских людей.
И в 1812 году (это прекрасно описал Лев Николаевич Толстой в романе « Война и мир») после одного-двух месяцев ожидания свободы от французов крестьяне ответили на нашествие Наполеона Отечественной войной. Дубина народной войны, писал Толстой, «гвоздила» до тех пор, пока не перемолола всё нашествие.
Вот и теперь, в 1941 году, народ убедился, что Гитлер хочет захватить русскую землю и сделать всех рабами немецких хозяев. И началась Отечественная война.
Советская номенклатура — в прошлом и нынешняя, российская — всячески обходит этот перелом в ходе войны. У неё получается плавное нарастание сопротивления со дня кульминационной битвы под Москвой.
На самом деле было три войны. Первая — война Сталина с Гитлером. Он её проиграл. Вторая — Отечественная война русского народа за свою свободу и независимость, блестящая, но купленная сверхдорогой ценой победа. И затем третья — война за распространение Сталиным своего социализма на другие страны и за сохранение его в СССР.
Звёздный час Сталина — не Парад Победы 1945 года, и не ноябрьский парад 1941 года. Он наступил, когда русский народ признал его лидером Отечественной войны с Гитлером. Заслуга Сталина в том, что он (как и Александр I в 1812 году) понял: только Отечественная, народная война может дать победу над врагом — и возглавил эту войну.
Конечно, ненависть у миллионов русских к большевистскому режиму не идёт ни в какое сравнение с отношением русских крестьян к своим барам. И если в 1812 году все русские сражались с врагом, то в войне 1941—1945 годов более одного миллиона граждан, прежде всего русских, служили — именно служили — в немецкой армии. Этих русских Сталин и его режим довели до самого страшного, до готовности воевать со своими. Такого в истории России не было со времён ордынского ига.
Среди этих русских теплилось убеждение, что рано или поздно, под влиянием ситуации на фронте, Гитлер всё же пойдёт на создание антисталинской России. Но Гитлер — фанатик национал-социализма — сам был инициатором войны с русским народом. Особенно это проявилось в его яростном нежелании даже видеть сдавшегося в плен генерала Власова. Один из лучших сталинских генералов, герой обороны Киева и Москвы, А. А. Власов пришёл к немцам с планом создания антисталинского правительства и антисталинской России.
Гитлеровский национал-социализм, объявив русских и все славянские народы неполноценной расой, недостойной не только сталинского, но и любого другого национального государства, не оставил русскому народу иной перспективы, кроме Отечественной войны.
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах.
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Эти строки Анны Ахматовой выразили самую суть происходящего. А ведь Ахматова — вдова расстрелянного ленинскими чекистами поэта Николая Гумилёва, мать томившегося в сталинских лагерях их сына, Льва Гумилёва.
Но Сталин и его диктатура, годами готовя страну к войне, оправдывая эту подготовку чудовищными темпами и чудовищными жертвами коллективизации и индустриализации, оставили народ (к моменту его решения дать бой врагу), по существу, с одним резервом — собственной кровью и собственной жизнью. И народ бросил в бой этот последний резерв. Как написал фронтовик Константин Симонов:
В нас есть суровая свобода:
На слёзы обрекая мать,
Бессмертье своего народа
Своею смертью покупать.
Не интернационализм, а беззаветная борьба русских за свою независимость воодушевила другие народы СССР на борьбу с расистским национал-социализмом Гитлера.
В трёх великих битвах — Ленинградской, Московской и Сталинградской — народы СССР потеряли более трёх миллионов только убитыми. Эти моря крови позволили отбросить врага под Москвой, выстоять под Ленинградом, победить в Сталинграде.
Но Сталин, воспитанный на ленинской морали — использовать для победы всё, что возможно (вспомните лозунг демократической республики, лозунг немедленного мира, лозунг передачи земли крестьянам), — и Отечественную войну считал только инструментом. Он готовился к третьей войне за завоевание Восточной Европы. Её он и начал в 1944 году. Освобождение стран Восточной Европы от фашизма стало началом превращения их в страны социалистического лагеря.
В 1812 году Александр I (вопреки мнению Кутузова) переориентировал Отечественную войну русского народа против Наполеона в свою войну за восстановление в странах Европы феодально-монархических режимов. И делал это под лозунгом «Добить Наполеона!». А теперь Сталин под лозунгом «Добить фашизм в его логове!» начал войну за экспансию своего социализма в Европу.
Никита Сергеевич Хрущёв занимал очень высокий пост — с 1939 года он член Политбюро. Всю войну провёл на фронте в чине генерал-лейтенанта. Был членом военного совета: Киевского Особого военного округа, Юго-Западного направления, Сталинградского, Южного и 1-го Украинского фронтов. Казалось бы, должен владеть всем материалом, быть полностью информированным. Но в его воспоминаниях не раз и не два встречается фраза: «Я не знал, что и где происходит».
В Москве Никита Сергеевич бывал наездами, когда вызывала Ставка — Сталин. Каждый раз по конкретному случаю, связанному с обстановкой на данном участке фронта. Маршал Василевский вспоминает о таком эпизоде. Готовя Сталинградскую операцию, наше наступление, он объезжал вместе с Хрущёвым позиции, и тот в какой-то момент попросил его: во время телефонного доклада Сталину испросить для него, Хрущёва, разрешение прилететь вместе с Василевским в Москву. «Много вопросов накопилось, которые надо решить в Москве, в Главном политуправлении», — объяснил Никита Сергеевич.
— Позвоните сами, — резонно ответил маршал.
— Нет, вам удобнее, — возразил Хрущёв.
По словам Василевского, Сталин буркнул: «Пусть прилетает».
Здесь всё — нюансы. Кто старше в советской «табели о рангах»: член Политбюро Хрущёв или начальник Генерального штаба Василевский? Формально — Хрущёв, но формальные моменты, как явствует, не всегда определяли реальную ситуацию. Тем более что Сталин не любил, чтобы ближайшие соратники (а Хрущёв им, конечно, был) задавали лишние вопросы и пытались вмешиваться в дела, которые их не касались.
Вот самый простой пример: Хрущёв, по его словам, не знал, где и как содержатся немецкие пленные. В его воспоминаниях говорится только о частных случаях: уговорил какого-то пленного выступить по радио с обращением. То есть получается, что он отвечал только за такое использование пленных. А о судьбе пленных в целом не говорит. Ну хорошо, о судьбе немецких пленных Хрущёв не знал. Но как он мог не знать о судьбе миллионов наших пленных, которые оказались в Европе? О приказе Сталина считать всех попавших в плен предателями? О разрушении наших городов нашей же взрывчаткой — того же Киева?
Поскольку «незнания» Хрущёва чаще всего касаются либо ошибок Сталина, либо репрессий, то возникает подозрение, что он лукавит. В конце концов, некоторые члены сталинского руководства были его друзьями. Хрущёв мог (как и в прошлом) твёрдо придерживаться линии «не лезь в чужой огород», иначе не сносить головы, но многое мог понять и узнать, не проявляя никакого мало-мальски заметного интереса. Конечно, чего-то он и не знал, но это — не основное. Его анализ Сталина и его выводы о нём не могли не основываться и на том, о чём он якобы «не знал». «Не знал» — это попросту объяснение того, почему он не возражал Сталину. Правда, на этот вопрос он честно ответил на XXII съезде партии: боялся.
Понимал ли Хрущёв суть войны и как он её оценивал?
Прежде всего, Хрущёв полностью обходит проблему экспансии — главную в сталинском подходе к войне. Он вообще не выделяет освободительную и экспансионистскую стороны войны СССР и Германии. Например, обходит вопрос о присоединении к СССР Западной Украины в 1939 году. А ведь там он всё организовывал, за всё отвечал, проводил национализацию, создавал колхозы и т.д.
Обошёл Хрущёв и вопрос о навязывании сталинского социализма ряду стран Восточной Европы. Создаётся впечатление, что считал это само собой разумеющимся. Думается, так оно и было, ведь он — человек своего времени и соответствующего мировоззрения, что, кстати, подтверждает последующее отношение Хрущёва к проблеме «сохранения социалистических завоеваний» в ГДР, Венгрии и т.д.
Никита Сергеевич — единственный член Политбюро, который воевал непосредственно на фронте — был на всех ведущих фронтах и во всех основных сражениях. Единственное большое сражение, в котором он не участвовал, — под Москвой. Курская дуга, бои при форсировании Днепра и освобождение Киева — всё это он прошёл. Все остальные члены Политбюро (за исключением короткого и неудачного опыта Ворошилова в самом начале войны) в боевых действиях непосредственно не участвовали. Некоторые из них лишь временно выезжали на фронт в качестве представителей Ставки.
Из того факта, что Никита Сергеевич оказывался на главных участках войны, следует: Сталин возлагал на него особые надежды. Он убедился в способности Хрущёва оценивать ситуацию трезво и объективно. По своему обыкновению, Сталин хотел иметь контролёра, свои «уши» и «глаза». Хрущёв говорит, что Сталин часто ему звонил, спрашивал о делах, что в ходе войны и он звонил Сталину и на чём-то настаивал. Иначе говоря, они были уже в таких отношениях, когда Хрущёв считал себя вправе позвонить, настаивать. Широко известен эпизод («Харьковская операция»), связанный с сокрушительным разгромом советских войск под Харьковом в 1942 году. Когда стало ясно, что наше наступление захлёбывается, Хрущёв пытался дозвониться до Сталина, чтобы получить его разрешение отступить и перегруппироваться. Сталин так и не взял трубку. Кстати, вся эта драматическая ситуация разыграна в пьесе Корнейчука «Фронт», написанной по заказу Сталина. Пьеса эта в том же 1942 году уже шла в ведущих театрах страны.
Что дала война Хрущёву? В ходе её Никита Сергеевич не просто закрепился в высшем руководстве, он вошёл в некий «ближний круг». Узкий круг людей (значительно уже, чем Политбюро), с которыми Сталин непосредственно советовался, опираясь на информацию от них, принимал решения. Хрущёв фактически вошёл в число вождей, в тот круг людей, который потом будет участвовать в дележе сталинского наследства.
Важнейший результат войны для Хрущёва — это и то, что он познакомился с маршалами и генералами. Практически всех хорошо знал, о каждом из них у него сложилось мнение. Учитывая его характер и установившиеся в ряде случаев прямые, личные связи, можно сказать: видимо, армия перестала быть для него чем-то чуждым. Потом, когда началось столкновение с госбезопасностью, с Берией, это оказалось решающим: своей опорой Хрущёв сделал именно армию.
Следующий момент. Хрущёв во время войны познакомился со многими членами военных советов, политработниками. Это кадры будущих региональных послевоенных партийных лидеров. Правда, многих из них он знал и до войны. Например, Брежнева. В 50—60-е годы прошлого века на даче, в кабинете Никиты Сергеевича, висела фотография времён войны: фотограф запечатлел их во весь рост, лицом к лицу, беседующих. Время — до Сталинграда: знаки различия старые, нет погон. Оба без головных уборов. Молодой импозантный Брежнев с неизменной сигаретой, зажатой между пальцами. Видно, что разговаривают люди, встретившиеся не в первый раз. И Брежнев не исключение. Во всяком случае, всех членов военных советов фронтов и армий Никита Сергеевич, несомненно, хорошо знал. Поэтому, когда после войны он упорно и смело шёл на контакты с регионами, делал это не на авось: ему были известны многие люди.
Не будем забывать, что и во время войны за Хрущёвым сохранялся его пост Первого секретаря ЦК КП(б) Украины. Когда его вызывали в Москву, сюда же из эвакуации, из Саратова, приезжали члены Украинского политбюро и правительства (те, кто не воевал на фронте или в подполье). И партийное руководство украинским подпольем оставалось за Хрущёвым. Как в своё время председателей колхозов, так и многих руководителей партизанских соединений он знал лично.
До войны Хрущёв рассматривал командировку на Украину как нечто такое, что завтра может закончиться, — выполнил задание и вернулся. В войну Никита Сергеевич осознал себя украинским лидером, думающим и рассуждающим об Украине. Видимо, национальный характер освободительной войны русского и других народов СССР, противостояние гитлеровскому расистскому, арийскому национализму заставили и Сталина и Хрущёва «сдвинуться» в сторону национального. Можно сказать: если Сталин в ходе войны «обрусел», то Хрущёв в войну «украинизировался».
Но самое главное, что дала война Никите Сергеевичу, — это изменение его подходов к Сталину. Он перестал верить в непогрешимость вождя.
В 30-е годы Хрущёв (если говорить очень грубо) — это «преданная собака»: есть хозяин, есть собака. После войны вышла другая пара: есть начальник, есть подчинённый, но не больше. Есть общая работа, в которой один руководит, другой выполняет. Из войны Хрущёв вышел самостоятельным лидером.
По каким пунктам война «развела» Хрущёва со Сталиным?
Первый пункт: подготовка к войне. Передышку, полученную после подписания предвоенного договора с Гитлером, Сталин в полной мере, по мнению Никиты Сергеевича, не использовал. Здесь Хрущёв весьма осторожен в оценках. И его можно понять, потому что одновременно должен критиковать и себя. Никита Сергеевич говорит о неготовности войск, армий, но ведь это упрёки и в свой адрес. Как он — член Политбюро, руководитель Украины — мог не знать, что запасного командного пункта на случай войны на Украине вообще нет? Хрущёв говорит: «Война на нас навалилась». Но ведь мы готовились к ней десятки лет. Чуть ли не с первого класса учили: Если завтра война, Если завтра в поход, Будь сегодня к походу готов...
А член Политбюро, член военного совета Киевского военного округа говорит: «...Мы приехали туда, там вырытые ямы — и больше ничего нет». А война уже началась. Значит, раньше надо было этим заниматься, а он или не занимался, или, что вероятнее всего, его не подпускали к этому делу. Никита Сергеевич всё время колеблется: с одной стороны, отмечает неготовность к войне, с другой — не даёт резких, окончательных оценок.
Может быть, если бы у него была возможность поработать над своими воспоминаниями, продумать ещё и ещё раз оценки и формулировки, мы получили бы более чёткие суждения. Ведь мемуары Хрущёва — лишь первый набросок, черновик, подготовленный к печати и вышедший в свет уже после его смерти.
Следующий момент, по которому Хрущёв критикует Сталина, — разгром командного состава, репрессии в армии. Позиция Хрущёва здесь безоговорочно отрицательная. Он уверен, что репрессии ослабили армию, и это сказалось на ходе войны. Хотя среди тех, кого убрали, никаких гениев военного искусства Никита Сергеевич не вспоминает. На этой же точке зрения стояла вся наша армия, весь генералитет, все маршалы — и те, кто сидел в тюрьме, как Рокоссовский, и те, кто не сидел, как Жуков. Репрессии в армии — лишь часть общей сталинской политической линии на устрашение, на подавление, на террор.
Но есть и другая точка зрения. Её придерживается бывший наш разведчик, перебежавший на Запад, Суворов (это его псевдоним). Он пишет, что именно разгром Сталиным «кавалеристов» (командиров, выходцев из кавалерии Гражданской войны) создал условия для выдвижения нового слоя генералов, которые стали вести современную войну. Теоретически можно думать и так. Но война косила солдат и командиров в любом звании тысячами — вакансий было предостаточно и без превентивных мер Сталина.
Показательно, что Геббельс «согласен» с Суворовым (или, скорее, Суворов с Геббельсом): «Мы — прусское офицерство и генералитет не вычистили, — говорил Геббельс, — а Сталин свою армию вычистил, и теперь его генералы лучше наших, потому что они более активные». Геббельс, рассматривая альбом с портретами наших командующих фронтами, сказал: «По лицам видна здоровая народная закваска. Не то что наши холёные прусские лица».
Гитлеру, конечно, пришлось расплачиваться за свой выбор: не трогать старое офицерство, сохранить рейхсвер. А многие в его окружении (прежде всего Рэм) предлагали другой вариант: разгромить старую армию и заменить её новой. Как сделали Ленин и Троцкий в СССР. Троцкий, правда, привлёк в Красную Армию старое офицерство, но отбирал «поштучно». А Гитлер сохранил рейхсвер как систему (как Ельцин после августа 1991-го сохранил армию и охранку). Первые ходы Гитлер выиграл, — его вермахт быстро включился в войну. А потом Гитлер получил в армии «пятую колонну». Именно в офицерском корпусе бывшего рейхсвера против него созрел заговор.
Целый ряд замечаний Хрущёва в адрес Сталина касается отдельных военных операций. В части замечаний он прав. Он отмечает, например, поспешность и верхоглядство. В других сказывается подход «снизу». Так, Никита Сергеевич говорит, вспоминая о первых месяцах немецкого наступления: «У нас отобрали армию Конева, послали её в Белоруссию в начале войны. Хотя, если бы она у нас осталась, мы бы, возможно, смогли что-то сделать». Если бы армия Конева осталась на Украине, то, скорее всего, действительно можно было бы задержать немцев на этом направлении, но тогда от Белоруссии до Москвы они дошли бы значительно быстрее. В данном случае — это типично местническая точка зрения.
Характерно, что в своих воспоминаниях Никита Сергеевич обходит и вопрос о национальных репрессиях, которые происходили во время войны, хотя именно Хрущёв начал потом реабилитацию репрессированных народов.
И ещё. Никита Сергеевич нигде в воспоминаниях не говорит о своём старшем сыне Леониде, кадровом офицере-лётчике, в первые же дни ушедшем на фронт и погибшем в воздушном бою в 1943 году в небе над речкой Жиздра в Калужской области. В том же 43-м его посмертно наградили орденом Боевого Красного Знамени. Известны участники того боя и свидетели.
Так что сегодняшние попытки некоторых деятелей и писателей изобразить некий конфликт между Сталиным и Хрущёвым, возникший в связи с судьбой Леонида, не имеют под собой, как свидетельствуют факты, никакой почвы. Это компромат «в поздний след», имеющий целью преподнести доказательства того, что Хрущёв перешёл в оппозицию к Сталину по чисто личным мотивам, не более.
В своей книге Никита Сергеевич уже начинает отступать от сталинских стандартов. Когда, например, говорит о Власове, он его клеймит, но в то же время несколько раз отмечает, что Власов производил хорошее впечатление, чётко командовал, умел организовать войска в тяжёлых ситуациях. (Именно Хрущёв в своё время содействовал назначению Власова военным комендантом Киева.)
В целом замечания Хрущёва в адрес Сталина — критика и размышления о том, как изменить то или другое. Но это ещё не вывод о необходимости заменить Сталина.
Никита Сергеевич ставит в своих воспоминаниях и такой вопрос: могли ли мы победить без Сталина? Для него этот вопрос, видимо, очень важен (он многократно к нему возвращается). И делает вывод: и без Сталина мы могли бы победить.
Вывод, на наш взгляд, поверхностный. В сталинском государстве победить без Сталина невозможно. Сталинской системе нужен Сталин. Если бы свой вывод Хрущёв дополнил другим, основополагающим: изменив при этом его социализм, тогда его точка зрения была бы понятна.
Мысль о том, что и без Сталина можно жить, нужна была Хрущёву, когда он пришёл к власти. Если без Сталина можно было выиграть войну, то, значит, тем более можно справиться без Сталина в послевоенное время. Такая позиция Хрущёва говорит о его непонимании системы, в которой он работал. Сталинская система с человеком типа Хрущёва наверху существовать не смогла бы, ей он был чужд, она его рано или поздно должна была выбросить. Ей нужен вождь-тиран. А когда появился вождь послушный и покладистый — Леонид Ильич Брежнев, — система медленно и спокойно начала разлагаться и разваливаться.
Поэтому в вопросе о том, можно ли было обойтись без Сталина, логично сделать только один вывод: без Сталина можно обойтись лишь в том случае, если изменить государственный социализм, если изменить всю систему. А при той системе, которая тогда существовала, без него невозможно было решить ни одного вопроса — всё замыкалось на Сталине.
В мысли Хрущёва, что без Сталина можно было обойтись, заложен «динамит» под всю концепцию реформ Хрущёва. Он их упрощал, «облегчал» — раз всё упирается в Сталина, то его надо разоблачить. И — вперёд. Этот «кавалерийский» подход к оценке Сталина стал «гирями» на реформах Хрущёва. Но это — потом.
А в годы войны Хрущёву и в голову не приходила мысль о возможности замены Сталина.
Обобщаем: Хрущёв из просто одного из вождей превратился в самостоятельно мыслящего лидера. Он уже видит ошибки Сталина. Но ещё не осознаёт их связи с самой сущностью сталинского варианта государства бюрократического социализма.
Поэтому он готов и к критике Сталина, и к альтернативным предложениям, но у него нет идеи замены Сталина.
(Продолжение следует.)
