Театральный сезон 1940—1941 годов в Минском оперном театре. В репертуаре идут оперы белорусских композиторов, появились произведения мировой оперной классики — «Сказки Гофмана» Оффенбаха, «Травиата» Верди, «Свадьба Фигаро» Моцарта. Заново поставлена «Пиковая дама». Практически во всех спектаклях поёт народная артистка СССР, кавалер ордена Ленина Лариса Александровская. В январе 1941-го большой группе белорусских музыкантов присудили Сталинскую премию (позже её стали называть Государственной). Среди награждённых была и Лариса Помпеевна. Вообще, этот сезон Александровская считала одним из самых удачных в довоенной истории Минского оперного театра. Она много выступает в родном Минске, поёт в спектаклях и концертах в Москве и Ленинграде. Но ближе к весне произошло обострение недолеченной ещё в юности пневмонии, начинался туберкулёз, пришлось лечь в больницу и потом поехать в санаторий на Кавказ. В начале мая она возвращается в Минск и до конца сезона успевает спеть несколько спектаклей.
В июне в минских театрах заканчивается сезон, артисты разъезжаются — кто в отпуск, кто на гастроли. Драматический театр имени Янки Купалы с начала месяца на гастролях в Одессе, артисты театра оперы и балета — кто где, многие уехали в Крым, кто-то отправился в Прибалтику. Александровская же остаётся в пригороде Минска, Дроздах. Там расположены правительственные дачи, и ей, как орденоносцу, лауреату и народной артистке, выделили на лето комнату. Она собирается туда в начале июня вместе с сыном Игорем (ему в это время было 12 лет) и сестрой. Муж Александровской, Николай Алексеевич Очкин, служит в противовоздушной обороне и постоянно в разъездах по округу.
Сама Лариса, её брат и сестра вместе со многими жителями белорусской столицы весной и в начале лета 41-го участвуют в субботниках — минская молодёжь сооружает рукотворное озеро на Свислочи за Сторожевским кладбищем. Последний субботник проходит 21 июня, открытие назначено на воскресенье…
19 июня, в день, определённый для выезда на дачу, у Игоря случается приступ аппендицита. Мальчика экстренно оперируют во 2-й клинической больнице (она и сейчас стоит на том же месте, восстановленная одной из первых после освобождения города). Справка из этой больницы сохранилась в архиве Александровской как память о последних мирных днях и «приключениях» первых недель войны. Поездка на дачу откладывается.
22 июня начали бомбить Минск. Все, кто был в этот день в театре, спускаются в бомбоубежище, но Лариса бежит в больницу к Игорю. Второй день войны (и четвёртый после операции сына) проходит относительно спокойно, массированные бомбардировки ещё не начались, и многие как-то не вполне поверили в то, что это война, война настоящая и, увы, на нашей территории. Минчане с любопытством рассматривали проплывающие в небе немецкие бомбардировщики, а когда советскому истребителю удалось сбить один из них, на улице раздались аплодисменты. По воспоминаниям Александровской, осознанного чувства опасности ещё не было. 24-го рано утром муж успел позвонить ей домой по телефону, но помочь уже ничем не мог. В тот же день, в 9.40 утра, на Минск был совершён налёт, в котором участвовало 47 самолётов. За этот день налёты повторялись трижды.
«Кто был в тот день и ночью в Минске, тот может сказать: из всего страшного, что я видел в жизни, самое страшное было здесь… Раскиданы как пушинки камни, которыми была вымощена улица… на перекрёстке улиц Советской и Урицкого лежат опрокинутые трамвайные вагоны, превратившиеся в братскую могилу… В 3-м Доме Советов (дом, где жили Александровские. — Прим. Д.З.) женщины и дети решили укрыться в подвале. Взорвавшаяся рядом бомба вызвала пожар. Огонь перекрыл все подъезды и подходы. Там погибло более 1000 человек. Горел от зажигательных бомб весь город, его никто не тушил» (из воспоминаний заместителя Председателя Совнаркома И. О. Крупени, цитата по книге А. Б. Ладыгиной «Лариса Помпеевна Александровская». Минск, «Четыре четверти», 2002).
В больнице, куда сумела пробраться по горящему городу Александровская, в палате у Игоря её встретил хирург со словами: «Все, кто может, — уходите». А как уходить, пятый день после операции, швы не сняты (это сейчас швы снимают на третий-четвёртый день, а ходить нужно буквально через полсуток, в начале же сороковых лежать полагалось не менее недели). В набросках своих воспоминаний много позднее Лариса Помпеевна запишет: «Могли уйти только мы; старый коммунист, лежавший в палате с переломами обеих ног, и ещё один больной, даже не пришедший в себя после наркоза, вынуждены были остаться. Помогла сыну одеться, встали и пошли. Врач дал на дорогу бутылку с вином — смазывать сыну губы для поддержания сил, да ещё шприц с ампулой — сделать укол, если ему станет плохо. Что делать с этим шприцем, я не знала, но взяла. (Как рассказывала другая моя двоюродная бабушка, этот шприц и эту ампулу Лариса Помпеевна хранила долгие годы как драгоценную реликвию. — Прим. Д.З.) Минск горел, налёты не прекращались. Вопросительными знаками взвивались около моего дома трамвайные рельсы, рушились дома. Народ уходил. Но куда идти?! В Москву! Но как? Швы у Игоря не сняты, документов нет, денег тоже нет. Дом, в котором квартира горит от бомбы. На мне только лёгкое платье, французские туфли на высоких каблуках и… орден Ленина (надела на всякий случай, уходя утром из дома)».
Как рассказывала бабушка, забрав сына из больницы, Лариса Помпеевна отвела его в бомбоубежище и оставила со своей сестрой, а сама побежала сначала в ЦК компартии Белоруссии, как она сама сказала, «за распоряжениями», но добраться туда по горящему городу не смогла. Тогда она отправилась в театр. Директор театра О. Гантман приготовил для эвакуации сотрудников два грузовика, для них даже бензин запасли, но в суматохе машины бесследно исчезли.
Убежище в театре не слишком надёжно, и Лариса Помпеевна, взяв с собой Игоря, сестру Лиду и сына директора театра Витю Гантмана, решила переждать бомбёжку на Татарских огородах за Свислочью. Но это место открытое, хотя и не в черте городских кварталов. И тогда они уходят в сторону Сторожевки, мимо инфекционной больницы («мимо заразной больницы», как было написано в одной из открыток, посланных племяннице уже с Большой земли) и дальше в сторону Смоленска. За ночь, практически без остановок, сумели пройти около 50 километров. Как вспоминала позднее Лариса Помпеевна, «дорога не утомила, шли налегке. Утром, часов в шесть-семь нас взяла грузовая машина с бойцами НКВД. Было очень холодно, потому что ночью попали в болото, промокли. Потом машина уехала в лес, а нас высадили. Прошли сколько-то ещё, и нас подобрала другая машина с красноармейцами. По дороге то и дело останавливались, прятались в лесу от немецких самолётов. Затем нас в очередной раз высадили — военные отправились на Бобруйск, а мы снова пошли пешком. Так добрались почти до Смоленска, уже босиком. Туфли на каблуках — не обувь для дальних походов». Это было 27 июня.
Одна картина крепко засела в памяти Александровской. В пробке на дороге застряла легковая машина. Впереди — дама с водителем, заднее сиденье всё завалено вещами. Снаружи машины, на подножке, стояла домработница.
Всю дорогу Игорь держался молодцом. В тюбетейке, которую он не снимал ни разу от самого Минска, под подкладкой обнаружили три рубля. На них сумели купить немного еды.
В нескольких километрах от Смоленска Лариса Помпеевна оставила детей и сестру у шоссе, а сама отправилась в город искать помощи. Добралась до военной комендатуры, но часовой у входа не пропускает. Ни паспорта, никаких других документов нет. И всё же боец пропустил её к коменданту. Комендант дал грузовую машину, съездили на шоссе, забрали оставшихся там детей и отвезли на вокзал, где стоял эшелон с эвакуированными из Минска. Много позднее, уже в 1944 году, Лариса Помпеевна узнала, что в этом эшелоне ехал её брат. Но тогда они не встретились. Поездом добрались до Вязьмы. Там стало известно, что состав пойдёт не в Москву, а в обход столицы, в Пензу. Витю Гантмана со знакомыми отправляют в Пензу, а Александровские остаются в Вязьме — искать способ добраться до Москвы. Кроме того, по слухам, где-то в районе Вязьмы стоит часть, в которой служит муж Ларисы Помпеевны.
Дальше произошло вот что. Лариса Помпеевна попыталась найти мужа. Она сама рассказывала об этом: «Ходила по Вязьме босиком, в тонком не слишком чистом платье с прикрученным орденом Ленина и спрашивала у встречных военных, какая часть здесь стоит и не знают ли они, где часть мужа (называла её номер), не видели ли встречные красноармейцев в форме пограничников. А тут ещё слухи о немецких диверсантах и десантниках, и вообще обстановка, мягко говоря, не спокойная… Словом, довольно скоро я оказалась в комендатуре. А там произошёл такой разговор.
— Значит, документов нет? — язвительно спрашивает военный.
— Нет.
— Значит, вы певица?
— Певица.
— Орден Ленина ваш? Вы ищете мужа — военного? Интересуетесь, где какие части? И что, босиком пешком из Минска? И ни денег, ни документов, только орден? Что, так скорее поверят?»
И в том же духе довольно долго. Но тут, как в старом советском детективе, в кабинете появляется ещё один «чин», слушает допрос, долго смотрит на Ларису Помпеевну, потом бросает офицеру: «Подожди минутку, я сейчас вернусь», — уходит и возвращается с подшивкой газет. В «Правде» за июнь 1940 года сообщение о декаде белорусского искусства в Москве и Указ о награждении Александровской орденом Ленина, подписанный Калининым, и, самое главное, её портрет. Свободна!
А дальше начальники вспоминают, что сегодня в 15.00 в Москву отправляется грузовик с артистами МХАТа, возвращающимися с прерванных гастролей. Москвин, руководивший театральной труппой, заставил Ларису с больным сыном сесть в эмку, уступив своё место. (Сестра Ларисы, Лидия Помпеевна, из Вязьмы со знакомыми поехала в Саратов — там в эвакуации находилась бóльшая часть семьи Александровских, там же в 1941—1942 годах была и моя бабушка.) В машине Москвина добрались до Можайска, но дальше ехать опять нельзя: документов-то никаких по-прежнему нет. И всё же с помощью Москвина удалось получить у коменданта станции Можайск справку с разрешением проехать в Москву (эта справка тоже хранилась у бабушки очень долго). Поезд из Можайска в Москву шёл почему-то через Ржев, но на это минские беженцы уже не обращали внимания. К вечеру 28 июня добрались до московской квартиры сестры. Вот и всё. Всего четыре дня.
***
Эту историю рассказывали мне мои бабушки — родная и двоюродная, Лариса Юрьевна Зыкова и Ариадна Борисовна Ладыгина. Они были в эвакуации в Саратове. Лариса Помпеевна Александровская после войны снова пела в Минском театре оперы и балета — более десяти лет. А потом долгие годы была его главным режиссёром. Её сын Игорь жил в Москве, а двоюродные братья прошли всю войну «от звонка до звонка». Один из них, генерал Сидорович, освобождал Минск, другой, подполковник Бобров, воевал чуть севернее, был офицером для особых поручений у маршала Черняховского, организовывал партизанские отряды в Белоруссии, закончил войну в Кёнигсберге. Оба были не раз ранены.
