Николай Савин и фамильные бриллианты
Николай Герасимович Савин не был ни прославленным литератором, ни великим актёром, ни, на худой конец, популярным политиком, хотя частица каждого из этих амплуа в нём присутствовала. Он всего лишь аферист. Но его имя так или иначе связано с важными страницами русской истории.
Небольшое лингвистическое отступление. Ещё в 1880 году в словаре В. И. Даля слово «афера» означало просто «торговая или промысловая сделка, торговый оборот, подряд», а «аферист» — человек, «идущий на обороты, на наживные сделки; охотник до смелых расчётов, приобретатель, стяжатель». Но уже в 1898 году писатель А. Куприн употреблял это слово в его современном значении, включив корнета Савина в тройку наиболее знаменитых российских аферистов наряду с Сонькой Золотая ручка и Шпейером, руководителем шайки «Червонный валет».
В биографии Савина трудно отделить правду от вымысла, ибо бóльшая часть того, что о нём написано, основано на его собственных повествованиях, скроенных по образцу барона Мюнхгаузена. Однако в правоохранительных органах разных стран накопились более достоверные материалы о деятельности неугомонного корнета. Кое-какие сведения можно почерпнуть и из воспоминаний знакомых Савина, прежде всего, знаменитого журналиста-бытописателя В. А. Гиляровского.
В краткой автобиографии, присланной Гиляровскому, Савин утверждал, что родился в 1854 году в Канаде, крещён в России 11 января 1855 года и что его родители — потомственный дворянин Герасим Савин и Фанни Савина, урождённая графиня де Тулуз-Лотрек. Чин корнета, никем не оспариваемый, соответствует прапорщику и хорунжему и свидетельствует о том, что какое-то время (вряд ли долгое) наш герой прослужил в лёгкой кавалерии. Молодость Савина, по его словам, прошла в среде «золотой молодёжи» и была заполнена главным образом галантными похождениями вперемежку с карточной игрой и попойками. Он якобы дружил со Львом Толстым и участвовал в войне с турками, где был ранен в левую руку.
У Остапа Бендера, как известно, имелись разногласия с Советской властью: она хотела строить социализм, а он не хотел. Разногласия Савина с царским режимом были не менее принципиальны: Романовы считали, что воровать грешно, Савин придерживался противоположного мнения. Однако каким образом юный корнет превратился в величайшего афериста Российской империи, мы не знаем.
Наиболее ранние легенды о Савине относятся к 1874 году, когда ему (если верить названной им самим дате рождения) было около двадцати лет. Речь идёт о краже драгоценностей из Зимнего и Мраморного дворцов в Петербурге.
В Мраморном дворце проживала великая княгиня Александра Иосифовна, супруга Константина Николаевича. Сегодня имя этого великого князя мало что говорит широкой публике. Между тем он был одним из главных вдохновителей самых успешных реформ в российской истории, обессмертивших царствование его старшего брата Александра II. С назначением Константина Николаевича наместником Царства Польского поляки связывали надежды на восстановление, хотя бы в урезанной форме, польской независимости. С 1865 года и до конца правления Александра II Константин Николаевич возглавлял Государственный совет — совещательный орган при императоре.
И вот у супруги этого «полудержавного властелина» пропали бриллианты с ризы иконы, подаренной ей тестем, Николаем I. Полиция быстро установила, что камни сдал в ломбард капитан Варпаховский, один из адъютантов Николая Константиновича — сына Константина Николаевича и Александры Иосифовны. Конечно, Варпаховский мог сам украсть бриллианты из Мраморного дворца. Но одновременно исчезли несколько драгоценных безделушек из спальни императрицы в Зимнем дворце, куда капитана не приглашали. Арестованный Варпаховский отрицал участие в кражах, но признал, что сдавал драгоценности в ломбард по поручению своего шефа, Николая Константиновича.
Так племянник Александра II стал тем уродом, без которого, в подтверждение пословицы, не смогла обойтись и царская семья.
Графиня М. Клейнмихель в мемуарах описывает Николая Константиновича как чрезвычайно красивого юношу с прекрасными манерами, знатока музыки, обладателя замечательного голоса. Отец и мать учили его быть скромным, вежливым, не кичиться происхождением, писатель Д. В. Григорович знакомил с литературной жизнью, а немец-воспитатель за малейшие проступки нещадно лупил по щекам. В результате такого комплексного воспитания Николай первым из Романовых получил высшее образование, окончив с отличием Академию Генерального штаба, хорошо проявил себя во время похода в Хиву, был награждён орденом Святого Владимира и произведён в полковники.
В то же время весьма осведомлённый газетчик А. С. Суворин (со слов Д. В. Григоровича) писал в дневнике, что, когда Николай жил у матери в Мраморном дворце, девок к нему водили десятками. Позже из общего ряда «девок» выделилась американская танцовщица Хетти Эйли, выступавшая под псевдонимом Фанни Лир. Николай задаривал её дорогими подарками и, кажется, был готов вести под венец.
Запирался он в краже бриллиантов до последнего и признал свою вину лишь в присутствии дяди-императора. Семья была шокирована. Большого скандала решили избежать ценой малого: 11 декабря 1874 года Александр II подписал указ, по которому его племянник объявлялся серьёзно больным и нуждающимся в особом лечении. В неофициальном же порядке Николаю Константиновичу был навечно запрещён въезд в обе столицы; в бумагах, касающихся императорского дома, запрещалось упоминать его имя. Его лишили всех званий и наград и вычеркнули из списков полка, а долю наследства передали младшим братьям.
Жена наследника престола, будущая императрица Мария Фёдоровна, писала: «Никто не верит в его сумасшествие, считая, что его выставляют таким, чтобы избавить от заслуженного наказания». Молва утверждала, что племянник Александра II водил знакомства с террористами и дал Софье Перовской миллион рублей на дело революции. Высланная же из России Фанни Лир уверяла, что он не сумасшедший и не революционер, а просто клептоман: якобы он и у неё потаскивал какие-то безделушки.
В ссылке Николай Константинович женился на дочери оренбургского полицмейстера, Надежде фон Дрейер, и был переведён в Ташкент. Там он прожил долгую жизнь. В 1918 году его расстреляли большевики.
Уверяют, что Савин, будучи адъютантом Николая Константиновича, участвовал в кутежах с Фанни Лир, что он чуть ли не лично выламывал камни из оклада иконы и занимался их реализацией, за что якобы был изгнан с воинской службы и даже сослан в Сибирь. Однако слухи эти ничем не подтверждены. Мемуаристы, осведомлённые о подоплёке высылки царского племянника, фамилии Савина не упоминают.
В самом начале 1880-х годов, то есть лет шесть-семь спустя после инцидента с бриллиантами из иконы, в московском «Салон де Варьетэ», располагавшемся в доме Муравьёва на Б. Дмитровке, известный актёр Градов-Соколов представил Гиляровскому помещика Николая Герасимовича Савина. Отставной корнет был вполне доволен жизнью, блистал остроумием, и, судя по всему, никаких преступлений за ним в то время не числилось.
Болгарский царь
Остап Бендер, растолковывая коллегам по «Рогам и копытам» свой подход к изъятию денег у подпольных миллионеров, говорил: «Возьмём, наконец, корнета Савина. Аферист выдающийся. Как говорится, пробы ставить негде. А что сделал бы он? Приехал бы к Корейко под видом болгарского царя, наскандалил бы в домоуправлении и испортил бы всё дело».
Болгарский царь здесь упомянут не зря. Посещение Болгарии в 1886 или 1887 году — едва ли не самый знаменитый эпизод авантюрной карьеры Савина (правда, в истории Болгарии этот визит остался незамеченным).
В те времена Болгария была автономным княжеством в составе Османской империи. Неуклюжие действия русского двора, пытавшегося посадить на болгарский трон угодного кандидата, привели к разрыву дипломатических отношений между Россией и Болгарией. Почти полвека спустя, то есть примерно тогда, когда великий комбинатор всуе упоминал его имя, Савин рассказал английской журналистке Стелле Бенсон, что прибыл в Болгарию под именем графа де Тулуз-Лотрека. (В автобиографии он утверждал, что носит этот титул по праву, поскольку был усыновлён дядей по материнской линии. Правда, по его словам, усыновление произошло в 1895 году.) В Софии Савин якобы подружился с могущественным членом Регентского совета С. Стамболовым и даже крестил у него дочь. Когда же он выхлопотал у парижских банкиров большой кредит для Болгарии, Стамболов предложил ему выдвинуть свою кандидатуру на болгарский трон. Народное собрание избрало мнимого графа князем, и он отправился к султану Абдул-Гамиду для утверждения в должности. В Турции, однако, его опознал знакомый ему по Петербургу парикмахер, г-н Верну. Несостоявшегося князя арестовали и под конвоем препроводили в Россию. Если бы не эта досадная случайность, сетовал Савин, он преподнёс бы Болгарию России без единой капли крови.
В 1888 году Савин письмом уведомил Гиляровского, что закончил «Исповедь корнета», в которой описал свою жизнь и приключения. Он просил журналиста подредактировать его труд и где-нибудь напечатать, а в заключение сообщил, что сам приехать не может, поскольку содержится в тюрьме в Каменщиках. Но Гиляровского в это время в Москве не было. В 1891 году присяжные заседатели Московского окружного суда признали бывшего корнета Николая Герасимовича Савина виновным в ранее совершённых четырёх крупных мошенничествах. Он был выслан в Томскую губернию, но с места ссылки бежал, объявился в Калужской губернии и оттуда переправился за границу.
На мировой арене
Гиляровской пишет:«Чего только не числится за отставным корнетом, — подделка банкнот, одурачивание европейских ювелиров, продажа фиктивных земель и поместий, преподнесение в дар высоким особам дорогих лошадей, взятых напрокат, и т. д., и т. п.». Главное оружие афериста — хорошо подвешенный язык и располагающая внешность. Тем и другим Савин обладал в избытке. По описанию Гиляровского, это был рослый красавец мужчина, одетый по последней моде, прекрасно воспитанный, говорящий без акцента на немецком, французском, английском и итальянском языках. Что же касается ума, то его вполне заменяли ловкость, напористость, чутьё на дураков и постоянная готовность к риску.
Однажды, поселившись при полном безденежье в лучшем венском отеле, Савин послал телеграмму в Париж в известный банкирский дом с просьбой указать, могут ли ему учесть в Вене вексель в 50 тысяч франков. Ответную телеграмму банка с указанием адреса венской конторы он показал хозяину гостиницы, объяснив, что ввиду воскресного дня получит деньги на следующий день. Заняв у наивного хозяина 10 тысяч франков на посещение клуба, он тут же укатил в Брюссель.
В знаменитом казино Монте-Карло Савин начал с того, что потребовал безвозмездную ссуду, которую администрация выплачивала в дым проигравшимся, чтобы тем было на что добраться до дома. Игроку, получившему такую ссуду, навсегда запрещалось посещать заведение. Савин же, прикарманив деньги, переоделся и на следующий день как ни в чем не бывало явился в казино. Подойдя к столу, он с невнятным бормотанием бросил какую-то монету, а потом, не обращая внимания на выпавший номер, истошно заорал: «Я выиграл, выиграл!» Ошарашенный такой наглостью крупье попытался возражать, но Савин пришёл в бешенство, принялся рвать на себе одежду и вопить: «Давайте, обкрадывайте меня! Пусть все посетители видят, как с нами обходятся!» Чтобы избежать скандала, администрация отдала жулику «выигрыш».
Не все мошенничества Савина носили одноразовый характер. Одним из самых знаменитых его дел стала поставка русских лошадей для итальянской армии, обновлявшей тогда конный парк. Представленный им план поставок был одобрен военным министерством Италии. Некоторое время лошади поступали исправно, пока в один прекрасный день поставщик не исчез в неизвестном направлении, присвоив крупную сумму.
В 1892 году в Санкт-Петербурге завершалась реконструкция Исаакиевского собора. Предстояло разобрать леса, изготовленные из ценной древесины. Савин явился к подрядчику в кавалерийском мундире, назвался графом и попросил ознакомить со стройкой, попутно выясняя породы дерева и их стоимость. Спустя пару дней он зашёл снова, на этот раз в компании двух англичан. А на следующее утро к собору прибыли какие-то рабочие, которые принялись разбирать леса и укладывать их на подводы. Когда подрядчик поднял крик, бригадир артельщиков сунул ему бумажку, подтверждающую продажу лесов английской фирме и получение задатка в размере 10 тысяч рублей (корнет, похоже, любил круглые числа)*.
За эту аферу Савина якобы сослали в Нарымский край. Однако в автобиографии он утверждал, что уже в декабре 1893 года перебрался из Владивостока в Америку, а спустя пять лет получил американское гражданство. Согласно альтернативным источникам, Савин, поселившись в Сан-Франциско под именем графа де Тулуз-Лотрека, занимался сбором денег на строительство Транссибирской магистрали. Накопив таким способом изрядный капитал, он вернулся в Европу. В конце 1902 года Савин вновь объявился в России и был арестован в Козлове. В газетах появилось сообщение о его смерти. «На самом же деле, — пишет Гиляровский, — он был отправлен в Сибирь пешком по зимнему этапу, бежал на Амур, перебрался на знаменитую китайскую Желтугу и был главарём 7000 бродяг всех народов, которые и основали Желтугинскую республику, впоследствии разогнанную войсками».
Желтугинской (иначе Желтухинской) республикой называли нелегальную колонию старателей, возникшую на китайской территории неподалёку от русско-китайской границы. Экспедиции против этого прибежища уголовников, видимо, предпринимались неоднократно, но окончательно искоренить его не удавалось. Непонятно, впрочем, когда Савин успел поруководить желтухинскими бродягами. Уже 12 сентября 1903 года «Петербургская Газета» объявила: «Пользующийся громкой известностью по своим всесветным уголовным авантюрам, лишённый всех прав Николай Савин в настоящее время препровождается в Петербург из Лиссабона, где арестован и выдан русскому правительству».
По сведениям автора статьи, в Лиссабоне Савин в качестве графа де Тулуз-Лотрека пытался обманом получить в каком-то учреждении крупную сумму денег, но был разоблачён и схвачен. Его посадили на бразильский пароход, следующий в Гамбург, с намерением выдать властям Российской империи. Затем передали в распоряжение русских полицейских чинов, которые заперли корнета-перестарка в одиночной каюте. Но в Гамбурге положение Савина осложнилось ещё больше. Во-первых, обнаружились свидетельства предыдущих побегов оного из заключения при провозе через германскую территорию. Во-вторых, всплыло прошлогоднее обвинение в мошенничестве в Бремене. Если бы дело ограничилось только этим, задерживать в Германии мошенника, депортированного в Россию Португалией, вероятно, не стали бы. Но 26 сентября 1903 года газета «Новости дня» сообщила, что надежды петербуржцев на скорую встречу со знаменитостью не оправдываются: «На днях возвратились в Петербург чины сыскной полиции, которые были командированы в Португалию, чтобы принять Савина и перевезти его в Россию. Как известно, Савин был уже доставлен в Гамбург, но оказалось, что он мошенническим путём в 1902 году получил большую сумму денег из одного берлинского банка. Вследствие этого Савин препровождён туда, будет судиться и, если будет осуждён, то лишь после отбытия наказания может быть доставлен в Россию».
4 сентября 1911 года газета «Русское слово» поместила сообщение о прибытии в Тулу по этапу знаменитого корнета Савина, препровождённого из Калуги «для опроса по делу о попытке размена в банкирской конторе братьев Волковых купонов Аргентинской Республики». О том, что происходило с Савиным перед этим, свидетельствует Гиляровский: «Бежал из Нарымского края, преважно разгуливал в Москве, явился в своё бывшее калужское имение и, наконец, кажется, в г. Боровске был арестован и препровождён в Томск, где и судился окружным судом, а оттуда был переслан в Эстляндию этапным порядком, снова судился в Митаве по новому какому-то делу.
Он пересылался через Москву, и мне кто-то из знакомых сказал, что видел Савина на вокзале, откуда препровождали его в московскую пересыльную тюрьму, что он выглядит больным, плохо одет и, по-видимому, очень нуждается. Я тогда послал ему немного денег и письмо, в котором напомнил о нашей встрече 30 лет назад. Савин мне прислал милое письмо, благодарил за память. Я ответил, опять послал денег, и началась интересная переписка. Конечно, письма от него приходили ко мне с разрешения прокурорского надзора и тюремных властей, но письма были весьма любопытные и подробные. Савина пересылали судиться то в города Европейской России, то опять в Сибирь, и я получал от него письма из разных тюрем… Он 25 лет сидел по всевозможным тюрьмам. <…> Его последние письма были необыкновенно интересны, хотя отзывались повышенной нервностью, в чём нет ничего удивительного: такую жизнь не всякий организм выдержит!»
На хвосте у истории
Продолжение легенды о Савине возникло, вероятно, намного позже. Рассказывали, что после Февральской революции 1917 года он неведомым образом оказался начальником караула в Зимнем дворце. Как-то раз к нему явился американец, выразивший желание купить дворец, разобрать его и перевезти в Америку. Савин в качестве владельца дворца быстро договорился о цене, взял в архиве первую попавшуюся бумагу с гербовой печатью, отрезал исписанную нижнюю часть и начертил расписку, добавив для солидности оттиски монет с двуглавым орлом. К этому свидетельству о праве владения прилагалась огромная связка очень больших и очень старых ключей.
Когда американец передал Савину два чемодана денег, во дворце внезапно погас свет. Савин сказал: «Я позвонил на станцию, чтобы с завтрашнего дня счёт за электричество посылали вам». Этот фокус понадобился, чтобы американец не вздумал расхаживать по Зимнему. Проводив покупателя, Савин срочно уволился с должности начальника караула и растворился на просторах революционной России. Его преемник очень веселился, когда американец показал ему изготовленную Савиным купчую: «Долговое обязательство. Настоящим удостоверяю, что податель сего, подданный Америки мистер Джонсон, должен (далее шла сумма со множеством нулей, уплаченная американцем, — единственное, что тот мог понять без знания русского языка) подданному России Хлестакову». А внизу, после подписи с красивым росчерком, мелко добавлено: «Дураков не сеют, не жнут».
После Гражданской войны Савин обнаруживается на Дальнем Востоке. Большевики, опасаясь столкновения с японцами, создали там буферную Дальневосточную республику (ДВР). В Приамурье ещё держались белые. Здесь шла борьба между социалистическим по преимуществу Народным собранием и временным Приамурским правительством, в котором Савин, по слухам, добивался министерского поста. По воспоминаниям современников, был он в ту пору высок и худощав, слегка крючковатый нос придавал ему сходство со старым стервятником. Редкий пушок на голове, длинные усы, борода с жёлтой проседью, лицо в сетке морщин, и только острые маленькие глазки молодо сверкали из-под мохнатых бровей. В качестве графа де Тулуз-Лотрека он по-прежнему именуется сиятельством, носит френч с золотыми погонами, а на его груди золотая цепочка от часов и тесьма от пенсне соседствуют с орденом Святого Владимира и медалью за турецкий поход.
Состоявшийся в июле — августе 1922 года во Владивостоке Земский собор впервые за всю историю Белого движения признал династию Романовых царствующей. Правителем Приамурского земского края был провозглашён генерал-лейтенант М. К. Дитерихс, который в момент Октябрьского переворота занимал пост начальника штаба Верховного главнокомандующего, а позже командовал Восточным фронтом у Верховного правителя России А. В. Колчака. Предполагалось, что с Приамурского края начнётся процесс восстановления Российской империи. В августе приамурская земская рать двинулась в наступление на Хабаровск, но после двухмесячных боёв была разгромлена Народно-революционной армией ДВР под командованием И. П. Уборевича.
25—26 октября белые войска оставляют Владивосток. И почти семидесятилетний корнет Савин перемещается в памятную ему Болгарию. Здесь он рассказывает о событиях тридцатипятилетней давности и тычет всем документы, подтверждающие его права на болгарский престол — старинные, с сургучными печатями и прочими официальными атрибутами. На неискушённых людей они производили впечатление подлинных. У Савина нашлись сторонники среди белоэмигрантов, которым очень хотелось видеть на болгарском троне русского.
Однако предтеча Бендера повёл себя не лучше Шуры Балаганова, который, как известно, будучи уже владельцем крупного состояния, попался на грошовой краже. В Софии Савин умудрился облапошить какого-то англичанина. Тот обратился к английским властям, и вскоре компетентные органы Великобритании располагали неплохим досье на «нового претендента». В итоге Савин получил предписание в 24 часа покинуть Болгарию под угрозой высылки в Советский Союз. Деньги, полученные от англичанина, были растранжирены, и весь багаж Савина состоял из картонной трубочки с бережно свёрнутыми бумагами, доказывающими его права на болгарский престол. Бумаги эти он вскоре продал какому-то любителю старины (не исключено, что продано было даже несколько комплектов).
Закат на Востоке
После болгарской катастрофы Савин надолго исчезает из поля зрения белой эмиграции — факт, который злые языки связывали с его отсидками в тюрьмах разных европейских стран. Вынырнул он через несколько лет в Маньчжурии, где выходцев из России тогда было пруд пруди.
В Харбине высокий, представительный старик с военной выправкой явился к С. А. Макарову, директору громадного универсального магазина «Чурин», и предложил большую партию золотых часов по смехотворно низкой цене. Он показал образец часов — золотых, с клеймом швейцарской фирмы Павла Буре, — а также оплаченный счёт, накладную на вагон и свидетельство страховой компании. Осведомившись, куда выгружать часы в случае согласия с ценой, гость попросил аванс, при этом имел неосторожность отрекомендоваться Савиным. «Не тот ли это знаменитый корнет?» — подумал Макаров. Он заказал две чашки чая и, вызвав мальчишку-посыльного, сунул ему записку с пометкой: «Срочный заказ, отнести в экспедицию».
Через три часа, когда Макаров и гость всё ещё вели переговоры, раздался телефонный звонок. Приказчик рассказал, что справлялся на товарной станции насчёт вагона с золотыми часами и начальник станции обозвал его дураком: вагоны стоят открытые на запасных путях, в них уголь, кирпич, камни, какое может быть золото? Что касается указанной в документах страховой компании, то она прекратила своё существование восемь лет назад. Старик Савин ушёл, как побитый пёс, а в русской газете, издаваемой в Харбине, появилось объявление: «Соотечественники! Один тип, который продал Зимний дворец американскому миллионеру, осчастливил своим присутствием наш город. Предлагает вагон золотых часов. Остерегайтесь!»
Некоторое время Савин оставался в Харбине. Не имея возможности зарабатывать привычными методами, он спал в ночлежке, питался в столовой при православном монастыре. В 1931 году, когда Остап Бендер уже переквалифицировался в управдомы, упоминавшаяся ранее английская журналистка Стелла Бенсон наткнулась на Савина в Гонконге, где бывший граф де Тулуз-Лотрек перебивался по больницам, ночлежкам и домам призрения, не утратив, впрочем, бравады и вкуса к жизни. Спустя два года в Лондоне в издательстве Макмиллан вышла книга «Тянешь чёрта — вытянешь булочника» (в смысле «Не так страшен чёрт, как его малюют»)», представлявшая собой совместное творчество Савина и Бенсон.
Сам же корнет доживал век в Шанхае. Высокий, костистый старик с толстовской бородой, сутулый, но бодрый, в сильно поношенном костюме и древней мягкой шляпе был желанным гостем в советском консульстве, — вероятно, в качестве друга Перовской и Желябова, в которых большевики чтили своих предшественников. Однако подачками консульства прожить было невозможно, а интернационального жулья в Шанхае и без старого корнета хватало. Савин ходил в порт, знакомился с моряками, водил их по злачным местам, рассказывая о себе трогательные истории: яхта затонула в бурю, обокрали китайцы и т. п. Англичане, французы, немцы, итальянцы — все принимали его за земляка и подавали по мере возможности. В портовых кабаках за приведённых двух иностранцев платили стакан водки. Савин стал лысеть и очень раздался в объёме из-за цирроза печени, ходил, шаркая стоптанными подошвами старых ботинок, — какая уж тут военная выправка!
Дату смерти Савина обычно определяют весьма условно — «после 1933 года», хотя называется и 1937 год. По слухам, восьмидесятилетний корнет упал на улице и был доставлен в госпиталь для бедняков при французской католической миссии. Здесь его принимали за француза, пока в госпиталь не забрёл русский монах, обходивший шанхайские тюрьмы и больницы для утешения тех, о ком все забыли. Исповедавшись монаху, Савин той же ночью скончался. Его христианского имени никто не знал, так что и помянуть толком было невозможно. На кладбище гроб вёз рикша, за ним ехал русский таксист с монахом и ещё двумя соотечественниками. Из русского цветочного магазина прислали небольшой венок, перевязанный трёхцветным флагом. Возле кладбища такси оставили, рикше сказали идти шагом. Монах прочитал молитву, остальные подтянули «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего». Двое рабочих опустили гроб в яму; монах достал мешочек и со словами «Это русская земля» высыпал в могилу.
Комментарии к сатье
* Молва утверждала, что по такому же сценарию он облапошил французов, продав им в Москве дом генерал-губернатора князя Долгорукова; на самом деле это достижение принадлежит другому знаменитому аферисту — Павлу Шпейеру.
