Что бы вы сказали о человеке, изъясняющемся, как герой стихотворения В. З. Масса и М. А. Червинского:
Говорил он, между прочим,
«Красивéе», «Мы так хóчем»,
«Дóсуг, шóфер, прóцент, зáем»…
Думаю, ничего хорошего: и необразованный он, и некультурный, и читает мало, и собеседников своих не уважает. Чем же вызвана такая отрицательная оценка, ведь человека этого вы совсем не знаете?
«А мне и не надо знать, — возразите вы, — достаточно того, что я слышу, как он разговаривает». И будете совершенно правы.
Ещё Сократ писал: «Заговори, чтоб я тебя узнал», имея в виду, что речь человека — его важнейшая характеристика. По тому, как и что мы говорим, окружающие составляют о нас впечатление, и изменить его бывает очень сложно.
Помните пословицу: «Встречают по одёжке — провожают по уму»? А ведь речь тоже своеобразная одежда человека, одежда его мыслей. И чтобы окружающие захотели продолжить общение с нами после первого знакомства, речь должна быть по меньшей мере правильной, то есть соответствовать нормам русского литературного языка. А герой стихотворения, приведённого в начале статьи, произносительные (и не только!) нормы языка нарушил.
Поговорим о словах, произношение которых — камень преткновения для многих людей: это прилагательные «сли́вовый» и «грýшевый».
Уверена, что вы, как и я, часто слышите (не хочется думать, что и произносите!) эти слова как «сливóвый» и «грушóвый». Но вдумайтесь: разве сад, в котором растут яблони, яблонёвый? А тот, где растут черешни, — черешнёвый? Слова с таким ударением звучат нелепо.
Что же заставляет нас произносить «сливóвый» и «грушóвый» с ударением на суффиксе? Боюсь, здесь сыграло роль влияние русской литературы: все мы помним «Вишнёвый сад» А. П. Чехова. А раз есть «вишнёвый», то почему не быть «сливóвому» и «грушóвому»?
Дело в том, что до появления пьесы Чехова нормативным было ударение «ви́шневый», и тому есть масса примеров в литературе.
На кудри мягкие надета
Ермолка ви́шневого цвета.
Михаил Лермонтов
«Какой тебе по нраву: малиновый, аль ви́шневый, инбирный?»
Александр Островский
Константин Сергеевич Станиславский писал о том, как Антон Павлович Чехов изменил первоначальное название пьесы «Ви́шневый сад» (в котором Станиславский не увидел «ничего особенного», что говорит о соответствии этого ударения тогдашней норме) на «Вишнёвый сад»:
«“Послушайте, не Ви́шневый, а Вишнёвый сад”, — объявил он и закатился смехом. В первую минуту я даже не понял, о чём идёт речь, но Антон Павлович продолжал смаковать название пьесы, напирая на нежный звук «ё» в слове «вишнёвый», точно стараясь с его помощью обласкать прежнюю красивую, но теперь ненужную жизнь, которую он со слезами разрушал в своей пьесе».
Не будем следовать примеру героев Чехова и станем называть сады сли́вовыми и грýшевыми, я́блоневыми и черéшневыми.
Как известно, сли́вовым и грýшевым может быть не только сад, но и варенье, приготовленное из этих плодов. Варить варенье удобнее всего на кýхне, в кýхонной посуде, а не в «кухóнной», как часто можно услышать. И вот почему. Вспомните, как произносятся прилагательные, образованные с помощью суффикса «онн»: лекциóнный, агитациóнный, станциóнный, революциóнный… На этот суффикс всё время падает ударение, и многие начинают ставить такое же ударение в слове «кухóнный». Но если посмотреть в словарь, то мы увидим, что прилагательное «кýхонный» образовалось иначе: путём прибавления к основе «кухн» суффикса «н» и беглой гласной «о». А значит, нет никаких причин ставить в этом слове ударение на суффикс.
Итак, мы заметили, что герой стихотворения нарушает не только произносительные, но и грамматические нормы. Глагол «хотеть» разноспрягаемый: в единственном числе он спрягается как глагол I спряжения: хочешь, хочет; во множественном — как глагол II спряжения: хотите, хотят, хотим, а вовсе не «хóчем». Так давайте следовать нормам родного языка и говорить правильно.
