***
Летом 1743 года житель города Мезени Архангельской губернии Еремей Окладников снарядил и отправил для ловли в северных морях китов, моржей и тюленей судно с экипажем в четырнадцать человек. Торговля морским зверем носила международный характер, и промысел этот был весьма выгоден. Судно взяло курс на Шпицберген и первые восемь дней шло легко, быстро, при благоприятном ветре. На девятый день ветер изменил направление, русских моряков отнесло к востоку. Вместо того, чтобы подойти к берегам западного Шпицбергена, куда приставали корабли голландцев, англичан, шведов, русские моряки оказались неподалеку от одного из островов восточного Шпицбергена, известного у поморов под названием Малый Брун (или Эдж). Собственно же Шпицберген именовался поморами Большим Бруном.
Корабль поморов попал в ледяную западню. Положение становилось все более и более опасным. Решили высадиться на берег. Корщик (то есть кормщик, или штурман) Алексей Химков вспомнил, что несколько лет назад жители Мезени зимовали на этом острове. Они приплыли сюда с уже подготовленным строительным материалом, соорудили на острове избу, жили и охотились здесь. Эта изба могла сохраниться.
Попавшие в беду поморы послали на остров четырех разведчиков—Алексея Химкова 47 лет, его крестника Ивана Химкова 23 лет, матроса Степана Шарапова 35 лет и матроса Федора Веригина 30 лет.
До берега было около четырех верст. Но каждый шаг грозил гибелью. Приходилось пробираться через ледяные торосы — нагромождение вздыбленных льдин, через предательски припорошенные снегом провалы и трещины. В дорогу взяли лишь самое необходимое: очень немного продовольствия, ружье, рожок с порохом на 12 зарядов и столько же пуль, топор, маленький котел, 20 фунтов муки в мешке, огнянку (жаровню), кусок трута и огниво, нож, пузырь, набитый курительным табаком, да деревянные трубки для каждого.
Добравшись до острова, моряки вскоре обнаружили хижину, расположенную верстах в двух от берега. Она оказалась довольно большой: примерно 6 саженей (сажень — 2,13 метра) длиной и около 3 саженей по ширине и высоте. Изба делилась на сени и горницу. В горнице была русская печь, которая топилась по-черному. Дым выходил через отворяемую дверь или небольшие окна, прорубленные в стенах на высоте головы сидящего человека. Дым выходил наружу, не опускаясь ниже уровня окон, и поэтому не причинял людям, сидящим в избе, особых неудобств. Когда кончали топить, окна плотно закрывали доской. На печи можно было спать.
Матросы несказанно обрадовались, найдя это пристанище. Дрожа от холода, кое-как провели здесь ночь, а утром поспешили на берег моря, чтобы поделиться с товарищами известием о своей удаче, чтобы всем вместе перенести с корабля на остров продовольствие, оружие, снаряжение.
Каков же был их ужас, когда, выйдя на берег, на то самое место, где вчера высадились, они не увидели своего корабля! Перед ними было совершенно чистое ото льда море. Ураганный ветер, свирепствовавший всю ночь, разломал, разбросал ледяные торосы. Жестокая буря либо разбила корабль, либо вместе со льдиной, которая его сковала, унесла в открытое море. Больше они уже никогда не видели своих товарищей.
В полном отчаянии матросы вернулись в избу. Сразу же пришлось думать о пище, о жилье. Двенадцатью зарядами пороха, которые у них были, можно было подстрелить двенадцать сайгачей — диких северных оленей, их много ходило по острову. Значит, еды на какое-то время хватит.
Необходимо было как-то утеплить избу, залатать многочисленные и огромные щели. На острове в изобилии рос мох. Им законопатили стены. К счастью, был топор. Бревна оказались крепкими, не гнилыми. Ну, а починить своими руками избу — привычное крестьянское дело.
Чем отапливать жилище? Ни деревья, ни кустарники на заполярном острове, конечно, не росли. На берегу нашли немало выброшенных волнами деревянных обломков судов, потерпевших кораблекрушения. Иногда попадались целые вырванные с корнями деревья, неизвестно откуда занесенные на остров.
Однажды кто-то из матросов нашел доску с вбитыми в нее гвоздями и толстым железным крюком. Это оказалось очень кстати. Пороха уже не было. Мясо убитых оленей подходило к концу. Людям угрожала голодная смерть, Решили сделать рогатины, чтобы охотиться и обороняться от белых медведей, которые становились все назойливее н наглее.
Чтобы отковать наконечники для рогатин и стрел, нужен был молот.
В железном крюке, который нашли вместе с доской, было на конце отверстие, его увеличили, вбили в него рукоятку и самый толстый гвоздь. Получился молот. Наковальней служил большой булыжник. Клещи соорудили из двух оленьих рогов. С помощью этих примитивных орудий отковали два больших железных наконечника. Потом отшлифовали и наточили их на камнях. Рогатины получились крепкие, надежные, с их помощью можно было отражать атаки белых медведей. Мясо медведей, оленей, песцов спасало людей от голодной смерти. Звериные шкуры — от полярной стужи. Необычайно крепкие медвежьи сухожилия использовали как тетиву для лука, ими же сшивали одежды из шкур.
Кроме двух больших железных наконечников для рогатин, матросы отковали четыре маленьких наконечника для стрел, отполировали, заострили и крепко привязали наконечники к стрелам с помощью шнуров из медвежьих сухожилии. Стрелы даже украсили птичьими перьями.
Пользуясь только этим оружием, они в течение шести с лишним лет кормили и одевали себя. Белых медведей убили всего десять, и каждый раз с большой опасностью для себя, Свирепые и необыкновенно сильные звери нападали и защищались с удивительной яростью. Только одного, первого, медведя зимовщики убили, сами напав на него, остальных девять они уничтожили только потому, что были вынуждены отчаянно обороняться от смертельной опасности. Медведи подкарауливали людей, прорывались в сени их хижины. Без рогатины нельзя было выйти на улицу.
Питаться приходилось полусырым мясом, потому что топливо оставалось самой большой драгоценностью. Ни соли, ни хлеба, ни крупы у них не было.
Тьма полярной ночи, нестерпимый холод, бескрайние снега и льды зимой, нескончаемые дожди летом — все это мучило, угнетало людей. Они очень тосковали по дому, особенно Алексей Химков, оставивший в Архангельске жену и троих детей. Единственное, что нарушало тягостную бесконечность полярной мглы,— величественные северные сияния.
Чтобы как-то разнообразить еду, придумали коптить мясо, подвешивая его к стенам внутри избы и над кровлей, там, где его не могли достать белые медведи. Летом на воздухе мясо отлично высыхало и становилось чем-то немного похожим на хлеб. В питье недостатка не испытывали, оказалось, что на острове много ключей. Зимой растапливали в котле снег или лед. Жалели только, что котел слишком уж мал.
Страшной угрозой надвинулась цинга (скорбут). Матрос Иван Химков, который раньше зимовал на берегу восточного Шпицбергена, порекомендовал своим товарищам жевать кохлеарию, или ложечную траву, которая часто встречалась на острове, пить еще теплую оленью кровь, вытекавшую из убитого животного, советовал, как можно больше двигаться.
Эти средства помогли. Больше того, островитяне стали замечать в себе удивительную, небывалую подвижность. Так, Иван Химков, самый молодой из них, стал бегать с поразительной легкостью и быстротой. Матрос Федор Веригин не смог преодолеть в себе отвращение к оленьей крови. К тому же он от природы был слишком неподвижен, медлителен, не мог активно противостоять болезни. Он заболел цингой раньше всех. Болезнь прогрессировала. Жестоко страдая, он слабел с каждым днем. Потом уже не мог ни подняться с постели, ни даже поднести руку ко рту. Товарищи кормили его, как малого ребенка. Веригин умер зимой 1748 года. Эту смерть тяжело переживали все.
Островитянам приходилось поддерживать постоянный огонь. Больше всего они опасались того, что он погаснет. Это казалось им равносильным гибели. У них были огниво и кремень, но не было сухого дерева.
Задумали сделать постоянно горящий светильник, который бы и хижину освещал и сохранял огонь. Нашли на острове глину, размяли ее, вылепили сосуд — лампу, наполнили оленьим салом. Однако пористый сосуд пропитался жиром и начал подтекать. Слепили новый, высушили его, обожгли на огне, а потом обмотали куском холста, смоченным в жидком тесте. Мы уже говорили, что у моряков был с собой маленький мешочек муки—около двадцати фунтов. Сначала что-то готовили из муки, но скоро поняли, что долго ею не прокормишься, а она может сослужить другую службу. Холстину оторвали от рубашки. Несколько таких же ламп сделали в запас. Фитили скрутили из ниток, которые выдернули из грубых холщовых исподних одежд.
Островитяне вскоре оказались бы совершенно раздетыми, если бы не перешли на одежду из звериных шкур. Они спали на оленьих и песцовых шкурах, шкурами укрывались. Но шкуры надо было выделывать, дубить. Поморы вымачивали их в пресной воде, мяли и растирали размокшие кожи руками, покрывали их растопленным оленьим жиром, потом снова мяли, пока они не становились мягкими и гибкими.
Чтобы сшить одежду из меха или кожи, нужны были шило и игла. Пришлось их выковывать, обтачивать. Большого труда стоило просверлить игольные ушки, и все-таки они не получались ровными и гладкими. Нитки (жилы) то и дело рвались в ушках.
Ножниц, конечно, тоже не было. Их заменял нож. Матросы научились шить себе буквально все: штаны, рубашки, камзолы, шубы, сапоги, башмаки. Летом они носили голые выделанные кожи, а зимою длинные меховые шубы, которые надевались через голову.
Остров, пленивший поморов, довольно большой — 150—170 верст в поперечнике, лежит он между 77o25' и 78o45' северной широты, или, по выражению Леруа, «между концом третьего и началом четвертого климата». Полярный день длится там четыре месяца.
Все время пребывания на острове поморы вели календарь. Они считали для себя очень важным точно знать дни церковных праздников. Шли годы, бесконечно долгие полярные ночи сменялись полярными днями, когда солнце по четыре месяца не уходило за горизонт. Тут не мудрено было сбиться со счета. Тем не менее их календарь оказался довольно точным. Когда 15 августа (по старому стилю) к острову подошло судно, которое наконец вернуло поморов на родину, на их календаре было 13 августа.
Можно только удивляться, что ошибка оказалась столь незначительной. У островитян не было ни часов, ни солнечного или лунного квадранта. На вопрос Леруа, как же они все-таки определяли время, Алексей Химков с горячностью ответил: «Каким же я был бы капитаном, если бы не мог определить высоту солнца, когда оно видно, и движение звезд, когда солнца нет?! Я изготовил себе палку для этой цели, подобную той, какую оставил на корабле, и она служила мне для моих наблюдений». Это был так называемый посох Якова, или градшток, примитивный угломерный инструмент, применявшийся моряками (вплоть до конца XVIII века) для определения времени суток.
Леруа, со слов матросов, рассказывает и о природных условиях острова. Он доказывает г что Шпицберген представляет собой твердую землю, а не скопление льдов, но грунт там вечно мерзлый. Говорит о горах и скалах острова, о том, что никакой растительности, кроме ложечной травы и мха, там нет, В центре острова — пласты глин. Несомненно, есть, как он думает, железная руда. Рек на острове нет, а ручьев, ключей и источников много. Берега покрыты песком и галькой.
Начиная с середины ноября и до начала января, или, как говорили поморы, от начала поста святого Филиппа до праздника крещения, шел обычно непрекращающийся дождь. В это время погода стояла довольно мягкая, без сильных холодов. Но зато потом начинались нестерпимые морозы, особенно при южном ветре с материка, Леруа объясняет это явление так: «Южный ветер с материка, проходя над территорией Европы, покрытой снегами, весьма охлаждается, северный же ветер, проходя над открытыми морями и притягивая к себе пары, сохраняет более высокую температуру... Ветры над просторами суши всегда холоднее ветров над морями в зимнее время».
Снег на острове выпадал в огромнейших количествах. Хижину заносило так, что выбираться из нее приходилось через кровлю.
Мы уже говорили о животном мире острова. Медведей, сайгачей, песцов было великое множество. Летом прилетали тысячи птиц. Море богато рыбой. Поморы пробовали ее ловить, опуская в воду мешок из оленьей шкуры. Других рыболовных принадлежностей у них не было... Изредка видели приближающихся к берегу китов. Тюленей же и моржей было очень много.
Шел уже седьмой год пребывания русских поморов на необитаемом острове восточного Шпицбергена. И вот наконец наступил день освобождения. Люди увидели приближающийся к острову корабль. Судно, как потом выяснилось, принадлежало русскому купцу. Шло оно из Архангельска. К счастью для наших островитян, ветер пригнал корабль не к западному, а к восточному Шпицбергену, к острову Малый Брун, почти к тому же месту, где они сами высадились. На острове разожгли костры, размахивали рогатинами и шкурами. Очень волновались: вдруг не увидят и пройдут мимо. На корабле заметили сигналы, кормщик изменил курс, и судно, несмотря на опасные подводные камни, подошло к берегу.
Нет необходимости описывать радость людей, освобожденных от тяжкого многолетнего плена. Они упросили капитана взять их на службу матросами. А за доставку имущества обещали по возвращении на родину уплатить восемьдесят рублей. Поморы погрузили на судно пятьдесят пудов оленьего жира, двести оленьих шкур, больше двухсот шкурок белых и голубых песцов, медвежьи шкуры... Не забыли взять свой лук, стрелы, рогатины, лампы, свой топор и сильно сточенный нож, самодельные иголки, ремни — словом, все, что у них было и чем обзавелись.
28 сентября 1749 года корабль со спасенными поморами прибыл в Архангельск. Момент их прибытия едва не стал трагическим для Алексея Химкова. Когда судно подходило к причалу, Алексей Химков, Иван Химков и Степан Шарапов стояли на палубе в фантастических одеждах из драгоценных шкур, обросшие и изменившиеся, но сильные, мужественные и непобедимые, славно герои северной саги. Одна из женщин, встречавших корабль,— это была жена Алексея Химкова,— вдруг узнала своего мужа, которого долгие годы оплакивала, считая погибшим. Бедная женщина не могла сдержаться, она бросилась в воду, чтобы скорее добраться до корабля, и чуть не утонула.
Вещи, оборудование, привезенное с острова, попали к некоему Вернезоберу — управляющему архангельской конторой сального торга. А торг принадлежал фавориту императрицы Елизаветы Петровны, графу П. И. Шувалову.
Вернезобер отправил полученные им от матросов вещи Шувалову, а тот передал их в Петербурге Леруа.
Историей русских моряков, проведших шесть с лишним лет на необитаемом северном острове, заинтересовались профессора Российской Академии наук. Специальная комиссия расспрашивала матросов об их пребывании на острове, Алексея и Ивана Химковых вызвали в Петербург. Некоторые сомнения, возникшие было у членов комиссии о достоверности рассказанного, Алексей Химков сумел рассеять. Комиссия уточнила местоположение острова. Было твердо установлено, что поморы находились на Шпицбергене, а не на Медвежьих островах. Это убедительно доказывали отмеченные ими даты первого появления солнца после полярной ночи и его исчезновения, когда полярный день закончился. Последующие экспедиции подтвердили точность всего рассказанного поморами и даже нашли избу, в которой они жили.
Заканчивая свое повествование, Леруа говорит, что испытания, выпавшие на долю русских моряков, оказались гораздо труднее тех, что пережил герой книги Дэфо — Робинзон Крузо. Русские моряки были заброшены на полярный остров, невзгоды, выпавшие на их долю, порой кажутся непреодолимыми.
История поморов свидетельствует о мужестве русских людей, об их выдержке и жизненной стойкости. Это одна из ярких страниц в истории изучения и освоения Арктики.
