ПРЕДТЕЧА ЧЕРНОБЫЛЯ

Я сидел у догорающего костра и с интересом наблюдал, как наглый вампир делал свое кровавое дело. Вначале он долго кружил, прежде чем выбрать свою жертву. Он то куда-то улетал, то снова возвращался. Наконец выбор был сделан, и он опустился на мою коленку, защищенную плащом из грубого брезента. Такая защита казалась мне совершенно непроницаемой. Его, однако, это не смутило. Он выпустил хоботок и начал методически просовывать его между грубыми нитями ткани. Я наблюдал, как хоботок, вибрируя, все глубже и глубже проникал через надетые на меня одежды. И вот, когда я почувствовал боль от его укуса, из палатки донесся голос:

"Дежурный! Пиретрум!"

В этот раз начальник экспедиции, Марей Александр Николаевич, поехал к руководству района, чтобы поставить его в известность о начале работы. Тем временем мы, выбрав самую живописную полянку на краю леса, поставили палатку и развернули аппаратуру для проведения измерений.

То, что визит нашего начальника к руководству района не был простой формальностью, мы убедились незамедлительно. Двое физиков, решивших провести разведку радиационной обстановки в районе стоянки, были арестованы местными мужиками и под дулами охотничьих ружей доставлены в ближайший сельсовет для выяснения личностей.

Тяга к прекрасному при выборе бивака на этот раз жестоко нас подвела. Комаров здесь было несметное количество. Неизвестно, чем они питались без нас, но были особенно крупные и ужасно прожорливые. Только за один день, невзирая на носки, комары искусали мои ноги так, что они были красные, как панцирь отваренного рака, и распухли, поэтому сапоги приходилось надевать на размер больше. Из палатки опять раздался крик:

"Дежурный! Пиретрум!"

"Ну, кого-то грызут", - подумал я. Достав из кострища тлеющие угольки и положив в заранее подготовленную жестяную банку, я присыпал их порошком пиретрума, использовавшимся как средство от бытовых насекомых. Размахивая банкой, как кадилом, я вошел в палатку. Здесь на матрацах, уложенных прямо на землю, вплотную друг к другу спали все члены экспедиции. В тишине раннего утра отчетливо был слышен комариный звон.

Говорят, в японской армии против комаров применяли специальные пиретрумные свечи, которые могли тлеть всю ночь, разгоняя кровопийцев. Вскоре наша палатка заполнилась дымом пиретрума. Комариный звон смолк. Незваные визитеры то ли погибли, то ли улетели. Только со стороны, освещенной косыми лучами восходящего солнца, на пологе палатки была видна крупная тень комара.

Это сейчас маленькая речушка Теча известна ученым не меньше, чем Миссисипи или Амазонка, а в 1956 году, когда мы там оказались, мало кто за пределами района знал о существовании речушки с таким именем. Прославилась Теча не своей длиной, не полноводьем и даже не особыми рыбами типа пираний. "Слава" Течи сродни "славе" городов Хиросима и Нагасаки, на которые Соединенные Штаты Америки в 1945 году сбросили атомные бомбы.

Радиационная опасность сюда не прилетела из-за границы и не была сброшена с самолета. Она бесшумно влилась в пойму реки, вытекавшей из системы озер, в верховьях которой находилось озеро Кызыл-Тяш. В связи с несовершенством технологий, использовавшихся в военном ядерном центре, известном как "Челябинск-40" или ПО "Маяк", в 1949-1956 годах происходил сброс средне- и высокоактивных вод в открытую речную систему в шести километрах от истока реки Теча. Радиоактивные отходы накапливались в различных частях этой системы и мигрировали по ней от Течи до Иртыша, потому что Теча впадает в Исеть, та - в Тобол, и, наконец, Тобол вливается в Иртыш.

В состав экспедиции входили: радиобиолог, гигиенист, радиохимик, гидрогеолог и физики-дозимет ристы.

Понятие "сталкер" появилось в обиходе после фильма Тарковского с таким же названием. В фильме "сталкер" водил любителей острых ощущений по местам экологической катастрофы, где на фоне разрухи и хаоса что-то угрожающе булькало, шипело и извергалось. Кругом были видны следы былой деятельности человека и развалины зданий. Напряжение обстановки нагнеталось сопровождавшим картину музыкальным фоном.

Мы не были "сталкерами", а тем более любителями острых ощущений. Мы просто делали свое дело. Вероятно, более точно нашу работу можно было бы сравнить с работой минеров, очищающих от мин поля и жилища. Это было особенно похоже, когда производились измерения гамма-фона на местности. Прибор ДП-11Б в руках дозиметриста напоминал миноискатель, только датчиком у него была не магнитная рамка, а счетчик Гейгера. Стрелочный прибор пульта, висящего на груди, показывал превышение фона, щелчки в наушниках давали дополнительную информацию об уровнях излучений и их изменениях.

Наши обследования загрязненности местности начались с озера, из которого вытекала маленьким ручейком река Теча.

На утлой резиновой лодке мы метр за метром перемещались по озеру, измеряя гамма-фон и отбирая специальным приспособлением донные отложения для анализа их на радиоактивность. Резиновое дно лодки практически не ослабляло гамма-излучений, исходящих из воды, а образцы донных отложений, которые мы складывали в жестяной ящик, не давали существенной добавки к общему, и так достаточно высокому, фону.

Это озеро не было мертвым. Иногда на границе тростников появлялась утка, за ней цепочкой плыли утята. То здесь, то там плескалась рыба. Одна из них с непривычно большой головой и выпученными глазами проплыла совсем рядом. Мы были наслышаны о мутантах, живущих в этих водах, и нас интересовало наличие радиоактивности в их телах.

Здесь у истоков реки Теча располагалось село Метлино. Оно состояло из домиков, выстроившихся вдоль реки с отвернувшимися от нее фасадами. К реке были обращены подсобные постройки и баньки. Дальше вдоль болотистых берегов шли огороды. На них интенсивность излучения оказалась особенно высокая. По-видимому, весной река разливалась, а затем вода уходила, оставляя на пойменных лугах и огородах радиоактивную грязь.

Домики в селе имели жалкий вид. Низкие, почерневшие от времени, они казались вросшими в эту землю до самых окон. Было заметно, что село умирает. На дворе машинно-тракторной станции было пусто. Часть домов жители уже покинули. Однако в некоторых из них еще продолжали жить люди, а на улице мы встретили группу местных ребятишек.

- Дяденька! А мы купались в озере! Нам запрещают, а мы купаемся, - кричал нам задорный мальчишка лет 8-9 с мокрыми от воды волосами.

По-видимому, зараженной водой пользовались не только дети, но и взрослые, потому что при обследовании оставшихся жилых домов мы обнаружили, что наиболее сильно излучают подушки, на которые ложатся спать лихие головушки местных жителей, да самовары и чайники, радиоактивность в которых концентрировалась в накипи.

Для проведения обследования в окрестностях Метлина мы разбили свой лагерь возле дома местного егеря.

Егерь, Пантелей Емельянович, массивный мужик килограммов на сто - сто двадцать, с окладистой бородой и огромными ручищами, был откровенно рад, что мы нарушили его уединение. Раньше эти места часто посещали приезжие, а сейчас местные охотники промышляли в других угодьях, приезжавшие сюда ранее работники ПО "Маяк" знали, что дичь заражена радиоактивностью, и больше не появлялись, а охотников из других регионов Союза сюда просто не пускали.

Особенно Емельяныч обрадовался, когда узнал, что нам необходимо добыть дичи для анализов. Рано утром он и радиобиолог Ю. Сауров отправились на охоту и к завтраку принесли штук шесть здоровых селезней.

К сожалению, мясо этих птиц было непригодно для пищи. Мышцы, внутренности и даже перья пошли на приготовление препаратов, которые затем обсчитывались на пересчетной установке.

Вечером вместо свежей дичи у нас была все та же говяжья тушенка с картошкой. Но, в отличие от обычных дней, руководитель экспедиции выделил по пятьдесят граммов медицинского спирта. В результате вечер закончился охотничьими рассказами.

- Однажды, - рассказывал егерь, - ко мне в капкан попал матерый волчище. Капкан был настолько сильным, что фактически перерубил ему лапу. Волчище перегрыз остаток кожи и ушел. Два дня я преследовал его, и все это время волк на трех лапах уходил от меня. Наконец на третий день я настиг его, но живым он все равно мне не дался.

В подтверждение своих слов Емельяныч притащил волчий капкан. Он взвел пружину, а затем дотронулся палкой до металлической пластины, на которой крепилась приманка. Капкан захлопнулся, перекусив палку толщиной с руку, как тоненькую былинку.

Егерь сказал, что никто из посещавших его охотников не мог взвести пружину капкана. Он предложил нам попробовать это сделать. Наверное, я достаточно внимательно следил за действиями егеря, да и сил у меня в то время было немало. Ведь я готовился к первенству Союза по борьбе самбо. Только командировка не позволила мне принять участие в соревнованиях. Заведующий лабораторией сказал, что надо выбирать между работой и спортом. И я выбрал работу.

Так или иначе, но я, к удивлению егеря, взвел пружину капкана. Емельяныч был явно озадачен. Он предложил мне померяться с ним силой в единоборстве, получившем в настоящее время название "армрестлинг". При этом соперники, ухватив друг друга за руку, стараются прижать руку противника к столу.

Оказалось, что тренированные мышцы спортсмена сильнее того, что стихийно создала природа. Кто-то из болельщиков, зная, что я левша, решил "подлить масла в огонь":

- Да он может уложить одной левой!

Естественно, победа досталась мне без особого труда. Но сильно раззадорила егеря, и он предложил бороться.

Вероятно, со стороны это выглядело забавно: худенький юноша (я выступал тогда в легком весе, до 68 кг) и здоровенный мужик. Но, как говорил наш великий предок, "воюют не числом, а уменьем", и огромный детина вмиг оказался на земле.

Емельяныч заявил, что я начал без команды и нужно повторить схватку. По-видимому, всем хотелось продолжить представление, и его поддержали.

Однако разгорячившийся борец не мог трезво оценить ситуацию и после команды резко пошел на меня. Этого напора оказалось достаточно, чтобы я поднял его на плечи и он, описав в воздухе дугу ногами, вновь оказался на земле. Прием назывался "мельницей". Для того чтобы прокрутить вес более ста килограммов, требовалось, конечно, немало сил. Кроме того, нужно было поддержать противника при падении, чтобы он не разбился. Такова борцовская этика.

Спортивное единоборство кончилось, и мы перешли опять к охотничьим рассказам.

Емельяныч настолько проникся ко мне уважением, что пригласил в дом и стал показывать коллекцию оружия. Охотничьи ружья и ножи дарили ему высокопоставленные ученые и чиновники, которых он возил на охоту во время строительства комбината.

На фотографиях Емельяныч был запечатлен то вместе с Л. П. Берией, то с начальником Первого главного управления, ведавшего разработкой ядерного оружия, Б. Л. Ванниковым. Среди охотников можно было разглядеть И. В. Курчатова, А. П. Александрова и многих других "ядерщиков".

Далеко за полночь я вернулся в свою палатку. На следующий день наша экспедиция, которая вся умещалась на одном грузовике, отправилась в дальнее путешествие.

С самого начала повелось так, что укладку вещей в кузове делал я вместе с Федором Кузьмичем Левочкиным, старшим физиком экспедиции. Каждый раз нам предстоял долгий путь и не по гладкому асфальтированному шоссе, а по рытвинам и ухабам, поэтому требовалось все уложить особенно тщательно. Одно нужно положить так, чтобы можно было легко достать в пути, другое - чтобы меньше тряслось, химическую посуду и приборы - чтобы не побились. Какие-то вещи нельзя было ставить рядом, другие не влезали по своим габаритам. И все это должно быть уложено так, чтобы сверху получилась ровная площадка, которая застилалась матрацами. Наконец, в головы укладывался матрац, сложенный вдвое, и купе "люкс" было готово. К сожалению, в этом купе матрацы под тентом лежали так высоко, что находиться на них можно было только лежа. Между тем машина нашей экспедиции километр за километром одолевала дороги. И каждый из нас, как та принцесса на горошине, несмотря на несколько слоев матрацев, постепенно начинал ощущать, где и какой инвентарь под ним размещен.

Я лежал в центре, против окошка, проделанного над кабиной машины в тенте, и без отрыва смотрел вперед.

Мимо меня проносились поля, леса, деревеньки, села и одинокие постройки - картины, еще не написанные ни одним художником. Они менялись, как кадры кинохроники.

Мои мысли то забегали вперед, то останавливались около какого-то живописного места, то пытались проникнуть внутрь избушки, одиноко стоящей у дороги. Иногда какая-либо из картин вызывала воспоминания и увлекала в прошлое. Тогда мне казалось, что машина бежит не здесь, а там, где она, быть может, бежала несколько лет назад, и тогда забытые картины, уже в моем воображении, спеша сменяли одна другую.

Вот машина выскочила на полянку и направилась к мосту через маленькую речушку.

Спокойная гладь речки внушает мысль о ее неизмеримой глубине, то ли из-за дна, покрытого черным илом, то ли из-за черного цвета воды. Сосны, вплотную подходящие к обрывистым берегам, как бы закрывают речку от внешнего мира, охраняя волшебную тишину и очарование этого места. И, как контраст ко всему, как мысль о светлом и радостном, нежном и прекрасном, на черном зеркале реки среди редких листьев рассыпаны белые лилии.

Так ехали мы вдоль рек Теча, Исеть, Тобол вплоть до Иртыша. В жару машина поднимала столб пыли, и он, клубясь, догонял нас и залезал под тент. В дождь дорога становилась скользкой, как сало, и мы медленно ползли мимо увязших в грязи машин. Нам приходилось только удивляться, как наш водитель одолевал многочисленные опасные участки, ни разу не застряв и не опрокинув машину, загруженную под самый потолок тента.

Эта поездка была трудной не только для шофера. Сотни километров проселочных дорог и тысячи ухабов. Десяток обследованных пунктов, и на каждом сотни замеров уровней радиации, десятки измеренных проб воды, грунта, ила, водорослей, растений и всего прочего, что попадалось на пути. Когда мы уже закончили сбор проб ниже устья Течи, возникла идея собрать раковины двустворчатых моллюсков, возможных накопителей стронция. Поднимая фонтаны брызг, по отмели бегали местные мальчишки. Мы попросили их набрать ракушек.

- Дяденьки, а вы из того города, где делают атомные бомбы? - поставил нас в тупик кто-то из них. Как можно было ответить? В то время это была самая большая тайна! Вопрос остался без ответа, но вскоре мы получили целую сумку ракушек.

Конечным пунктом экспедиции был Тобольск. Сюда радиоактивная грязь пришла, ослабленная в тысячи раз. Она выявлялась только с помощью специальных, очень чувствительных методик.

В Тобольске ощущалось дыхание истории. Где-то здесь, "на диком бреге Иртыша", во времена освоения Сибири стоял наш известный землепроходец Ермак.

Теперь берега Иртыша были совсем не дикие, по реке, пыхтя, медленно ползали буксиры, перетаскивая огромные баржи. А на высоком бреге у памятника Ермаку стояли члены нашей экспедиции и, глядя на открывающийся простор, думали, что ошибки, в результате которых пусть даже тысячекратно ослабленная, но все же доползла сюда радиоактивная зараза, больше не повторятся.

Однако оказалось, что случившееся на Тече было лишь предтечей страшной катастрофы на Чернобыльской атомной электростанции.

Тогда и в страшном сне мне не могло присниться, что тридцать лет спустя мой сын после работы будет прогуливаться по улицам мертвого города с символичным названием Чернобыль.

Чернобыльская катастрофа ассоциировалась у меня с выражением: "История учит, что она никого ничему не учит". Но как наши работы могли кого-либо научить, если о них в те времена знал лишь узкий круг допущенных лиц?

Спустя четырнадцать лет после чернобыльской катастрофы мне довелось проверять состояние радиационной безопасности на Билибинской и Кольской атомных электростанциях. Ознакомившись с организацией работ и теми тщательными мерами, которые обеспечивали радиационную безопасность на этих станциях, я подумал, что история все же нас многому научила и ближе к истине другая пословица: "Повторение - мать учения".