Портрет в натуре

Гибель русского языка… О ней говорили в те времена, когда я только поступила на филологический факультет в родном Иванове. «Русский язык в коме и вот-вот погибнет» — били в набат, когда я начала преподавать. И сейчас исследователи и образованные люди стараются «достучаться» до молодого поколения, «открыть глаза» обществу, доказать, что русский язык разрушается на глазах и необходимо срочно принимать меры по его спасению.

Но… как сказал когда-то Марк Твен: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены».

Наш «живой труп» входит в пятёрку мировых лингвистических гигантов. На нём говорят сотни миллионов людей. Он развивается жадно, ярко, приобретая всё новые черты. Он живой, растёт и обновляется, отшелушивая ненужное и отращивая необходимое, как любой эволюционирующий организм. Так почему же образованный человек испытывает такое негодование и возмущение, когда слышит современную речь, когда открывает газеты и журналы, читает сетевые ресурсы, смотрит телевизионные передачи?

Размышляя об этом, я смогла, мне кажется, найти ответ для себя. И готова им поделиться с читателями «Науки и жизни». Но прежде хотелось бы пояснить, как я воспринимаю язык вообще.

Порой для лучшего понимания идею важно визуализировать, выразить через образ. Для меня таким образом, который помогает «увидеть» язык, стали зеркальные подсолнухи, описанные Киром Булычёвым в одной из историй об Алисе Селезнёвой. Писатель придумал растения, которые в процессе роста записывали на тонких плёночках всё, чему были свидетелями. Когда «подсолнух» срывали и он увядал, плёночки разрушались и начинали показывать прошедшее в режиме обратной съёмки.

Любой живой язык очень похож на зеркальные подсолнухи Булычёва. Мы, говорящие на нём, видим только верхний слой, современный, ровное зеркало. Когда исследователь-лингвист берётся анализировать языковой материал, снимать плёночку за плёночкой, он видит отражённую в языке историю нации со всеми влияниями и заимствованиями.

Язык любого народа — живой, растущий, запечатлевающий всё, что происходит в обществе, которое он, уж извините за такой глагол, «обслуживает». В этом секрет его живучести и переменчивости. Язык «растёт» в условиях, созданных на данный момент обществом, и отражает существующую реальность. Поэтому, прежде чем кричать о гибели языка, как говорил медведь в басне Крылова «Зеркало и обезьяна», «не лучше ль на себя, кума, оборотиться?». Но, как мы помним, «Мишенькин совет лишь попусту пропал». Неприятно признавать: то, что отражается сейчас в русском языке, — это наши собственные физиономии. Общество — та среда, в которой растёт и развивается язык.

Если я попрошу вас представить подберёзовик, кто-то увидит мысленным взором светлый крепенький гриб с сочной толстой ножкой в тёмных крапинах под коричневой шляпкой, а кто-то — тощий, уходящий корнем глубоко в мох болотный черноголовик, бледный и водянистый. Каждый из подберёзовиков не лучше и не хуже другого, ни один из них не здоровее. Просто условия, в которых они растут, настолько различны, что свою функцию — быть грибом! — они выполняют одинаково успешно, по-разному подстраиваясь к окружающей среде.

В саамских языках Швеции, Норвегии и Финляндии, если верить исследователю этнических языков Уле Хенрику Магга, более 180 слов для обозначения снега и льда, около тысячи слов для обозначения оленей. А у берберов (как у жителей пустыни) огромное количество слов, связанных с песком. Русский лингвист Александр Грюнберг, описывая язык афганских кафиров, отметил, что у них существуют отдельные слова для обозначения ходьбы в горах: идти вверх, идти по склону, идти вниз по тропе и так далее. Это яркие примеры того, как языковая система развивается в соответствии с условиями и потребностями общества. Язык стремится максимально эффективно выполнять свои задачи — он позволяет носителям общаться, обмениваться сведениями о том, что происходит во внутреннем и внешнем мире, передавать эмоции, оценивать, познавать, побуждать и получать удовольствие от общения. Он изменяется так, чтобы наше общение было удобным и эффективным.

Зеркальный цветок вырастает таким, какого мы достойны, какой заслужили, ведя тот образ жизни, который ведём; вырастает таким, какой соответствует нашему уровню культуры и духовности. И тщательно записывает всё на зеркальные плёночки.

Русский язык не умирает — он меняется. Растёт. Что происходило прежде, будет происходить и в будущем. Но почему эти перемены внушают тревогу? Что скрывается за такого рода тревогой?

Перемены всем психологически трудно принять, они вызывают оторопь, страх. В человеке говорит не столько беспокойство за язык и культуру, сколько изначально свойственный живому существу страх нового, неизвестного, чуждого, не похожего на то, к чему мы привыкли.

Нам хотелось бы закатать в норму, как в асфальт, весь русский словарный запас, лишь бы чувствовать себя спокойно: так правильно, а так — нет. В 30-е — 60-е годы XX века подобного рода попытка предпринималась, она стала магистральным направлением в науке о языке: законсервировать норму, создать сетку запретов и границ. Но разве это относилось только к языку? Всё общество жило по принципу: так правильно, так — нет.

И всё-таки, как говорится, errare humanum est («человеку свойственно ошибаться», как выразился Сенека Старший). Способность и стремление ошибаться — свойство человека, свойство живого и самой жизни. Кроме опасения перед чем-то новым в человеке заложена потребность развиваться, нежелание двигаться по проложенным рельсам, потребность разрушать границы и засыпать рвы, чтобы не допустить застоя и гниения общества, культуры и языка, эту культуру и это общество отражающего и обслуживающего.

Вот и приходится лингвистам ломать голову: с чем мы сталкиваемся, что это за явление: ошибка — или неологизм, ошибка — или открытие, прорыв? Ошибка — или новая ступень развития?

Как быть? Принять, попытаться понять, что привело к переменам, потому что эти перемены в лингвистическом зеркале — признак перемен в обществе. С развитием кораблестроения и мореходства во времена Петра I в русский язык пришла большая группа голландских и немецких слов — названия корабельной оснастки и инструментов для строительства судна, научные термины. Петра Алексеевича заинтересовало устройство французской армии, Елизавету Петровну — пышность королевского двора и идеи французского Просвещения — и светское общество заговорило по-французски. А какую волну неологизмов и заимствований породил НЭП! Или эпоха приватизации. Когда стали развивать компьютерные технологии, в современный русский язык хлынули мощным потоком англоязычные заимствования. Всё это естественные процессы.

Конечно, как всегда, эти явления идут с «перехлёстом» из-за того, что есть масса людей, желающих «щегольнуть словцом». Как деревенский гармонист украшает цветком картуз, чтобы было нарядно, модно, ярко, так многие публичные деятели, политики, журналисты, чтобы показать, насколько они образованы и насколько естественно для них общение на языке мировой политики и экономики — английском, используют не к месту заимствования вместо исконно русских слов.

Вот и получается: вместо нормальной русской фразы «выступление прошло успешно» прозвучит смесь «французского с нижегородским» — «шоу удалось», речь на открытии праздника превратится в «спич», а приспособление станет, конечно, гаджетом. Так же украшает свою речь англицизмами молодёжь, чтобы звучало современнее и с претензией. Слова «классный» и «крутой», которые так возмущали бабушек, пап и мам, кажутся сегодняшним детям недостаточно яркими и современными — эффектнее использовать слово «сасный». Не «отдыхать», «бить баклуши» — а «чилить», не жертвовать — а «донатить». Старшему поколению кажется, что в русском языке достаточно слов для выражения любой эмоции и отражения всего, что есть в жизни, а молодые уверены, что привычная лексика, как мхом, обросла оттенками значения или, наоборот, смысл слова слишком размылся и неточно передаёт то, что хочется сказать. И вспоминается борьба А. С. Шишкова против лишних заимствований, а Н. М. Карамзина — против тяжёлых старославянизмов. Но пришёл А. С. Пушкин — и соединил в своих произведениях исконное и привнесённое, потому что руководствовался единственной целью — максимально точно передать мысль и создать образ.

На самом деле язык не терпит лишнего. Например, «шоу» и «выступление» — не дублируют друг друга по смыслу. Шоу — это не просто выступление, а праздничное театрализованное зрелище, в котором есть размах. То же можно сказать и о других синонимах. Чтобы объяснить многие новые тенденции в обществе, понадобились новые слова — и они пришли. Так «зеркальный цветок» записал на плёночки популярное «вау» для выражения удивления, и так будут записываться многие слова, потому что для обозначения смеси удивления, радости недалёкого потребителя, желания купить и тем самым повысить свой статус подходило только это «импортное» восклицание, отражение главенствующей эмоции общества потребления. А для обозначения стремительно вспыхнувшей интернет-славы, овеянной скандалом и восторгом, подходит «хайп».

Возникает новое явление, общество изменяется — и приходят новые слова. И уж так получается, что чаще всего не мы влияем — на нас оказывают влияние.

Время от времени на занятиях студенты спрашивают, отчего в нашем языке много заимствований, а в других языках русских слов так мало? А я спрашиваю их в ответ: «А в чём мы хороши? Здесь, сейчас. Что такого мы создали, сделали, чтобы мир и другие культуры ахнули и “утащили в норку” открытое, созданное, усовершенствованное нами вместе с русскими словами, это обозначающими?» Когда мы первыми осваивали космос, слово «спутник» (в значении «искусственный спутник Земли») вошло во многие языки естественным образом. Потому что сделали, сумели, заставили ахнуть!

Надеюсь, основная мысль ясна. Чтобы иметь богатый, самобытный, чистый, красочный язык, нужно иметь соответствующее общество и соответствующую мощную культуру. Сильную не только традициями, не только прошлым, но и настоящим.

Да, обобщение слишком глобально. Есть вещи, на которые мы можем повлиять минимально или вообще не можем как-то воздействовать. И всё-таки смотреть на то, что происходит с современным русским языком, слушать современную речь, полную англицизмов (и если бы только англицизмов), — больно. Трудно признавать, что мы сами создали (или допустили) такие условия, чтобы русский язык стал таким, каков он сейчас. Мы внутренне противимся мысли, что все эти процессы нужно понять и принять. Неужели нельзя ничего изменить? Неужели нам не сохранить преемственности — культурной и лингвистической?

Я не случайно взяла эпиграфом отрывок из стихотворения лицеиста Саши Пушкина. На момент написания этих строк поэту минуло пятнадцать лет, и ему было легче выражать мысли по-французски. Его речь — отражение его воспитания, общественного уклада того времени. И только почувствовав укоренённость в родной культуре, обратившись к истории страны, к корням, Александр Сергеевич Пушкин стал тем, кем стал, — создателем современного русского языка. Благодаря образованию, природному уму и чувству слова и, что немаловажно, благодаря тому, что в его жизни европейское шло рука об руку с исконно русским, с няниными сказками и песнями дворовых, Пушкин вырос как личность. И эта личность отразилась в языке произведений.

Каждый из нас проходит период «копирования старших». Ребёнок воспринимает родную речь от родителей (вместе с территориальными и социальными особенностями и системными ошибками). Вот так когда-то молодые художники отправлялись в Италию копировать работы мастеров Возрождения, чтобы потом, освоив технику, работу со светом и тенью и многое другое, попробовать сказать своё слово в живописи. В творчестве поэтов и музыкантов, писателей и художников, даже у политиков и экономистов мы тоже увидим следы «подражательного» этапа. И только истинный талант способен пойти дальше — от подражания, копирования к самостоятельному творчеству и свободной мысли.

Чтобы научить говорить, используя не модное и сиюминутное, скопированное у окружения, у массы, — нужно не загонять в угол запретами, а вырастить личность, которая не захочет воспользоваться минимальной палитрой «акварели для детей», чтобы создать свой живописный шедевр. Такая личность может использовать слово «хайп», но это будет сказано к месту и с пониманием, зачем это делается.

Чтобы в языке отразилась мощная, самобытная культура, поставьте перед зеркалом языка личность, достаточно глубокую, чтобы она смогла, подобно Пушкину (и не ему одному), воспринять своё исконное и новое и соединить это, не разрушив нитей родства с родной культурой, не утратив чуткости к новому, пришедшему в культуру извне.

Хотите повлиять на язык — влияйте на человека. Но как?

Так же, как делали многие века до нас и не только у нас, — собственным примером. Как говорится в английской пословице: «Не воспитывайте детей, всё равно они будут похожи на вас. Воспитывайте себя».

Даже больше — стройте себя, создавайте. Как языковую личность! Чтобы молодые люди видели в вас человека, который реализовал себя в жизни, достиг желаемого и продолжает ставить цели и достигать их. Который гордится результатами своего труда и искренне любит своё дело. Который готов делиться опытом и радостью познания. Который открыт новому и в то же время имеет доступ к богатейшим сокровищницам прошлого. Когда дети (в 5 лет или в 20) слушают вас с открытым от восхищения ртом, когда они хотят быть как вы, когда они хотят прожить так, чтобы, оглянувшись, сказать: «Мой друг и учитель N гордился бы мной» (как по-пушкински звучит, как несовременно), — тогда они захотят «копировать» вас, в том числе и вашу речь. И через это копирование начнут расти как личности.

Часто люди, считающие себя вправе воспитывать, скучны, самодовольны, вызывают у молодого поколения чувство вины, досады, злости. И только по одной причине: они пытаются навязать устаревшее и чужое современной молодёжи. Всем своим видом и системой воспитания они твердят: «Будьте, как мы. Это правильный путь». Но достаточно молодому человеку взглянуть на них, поговорить с ними, чтобы понять: «Если, общаясь так, как вы, я стану похожим на вас, — лучше я буду говорить иначе».

Вспомните, на чём были основаны самые яркие педагогические системы? На личности, на авторитете человека, который создал себя, развил. Макаренко сумел внушить чувство уважения малолетним преступникам. И они постепенно бессознательно начали стараться походить на него, работать, как он, стремиться к знаниям, говорить иначе.

Мы невольно перенимаем манеру речи человека, на которого хотим быть похожими. Его «особые словечки» легко вписываются в нашу речь, поскольку нам хочется говорить с ним на одном языке. Даже на уровне общества, нации мы видим это стремление — говорить на том же языке, что и более успешные, прогрессивные, образованные, богатые страны (так в наш русский язык пришли многие заимствования).

Общаясь со студентами в интернете, я заметила интересную вещь: чем больше собеседник заинтересован разговором, увлечён и вовлечён, чем интереснее ему продолжить беседу, тем чаще он редактирует свои сообщения, если допустил ошибку или опечатку, тем тщательнее подбирает слова.

Посмотрите в зеркало. Мы — лицо русского языка, каждый из нас, в ком есть интерес к нему, есть чувство языка и стремление к самосовершенствованию.

В романе «Портрет Дориана Грея» Оскар Уайльд описывает попытку героя, вопреки своей привычке, совершить доб-рый поступок, но, взглянув на портрет, Дориан видит, что он не стал лучше. Ведь это был не внутренний порыв, а навязанное извне действие.

Так и мы, делая «доброе дело» воспитания молодёжи, навязывая проповеди о гибели русского языка и падении нравов, уподобляемся герою английского классика. Пытаемся приукрасить, отретушировать портрет, забывая о том, что воздействовать нужно на человека! И, как уже было сказано: воспитывать в первую очередь себя. Эту мысль мне хотелось бы донести не только до лингвистов, но и до современных властителей дум, «успешных» людей — бизнесменов, политиков, звёзд кино, эстрады, спорта. Те, кто выделяются из массы, ярче всего отражаются в зеркале языка. Это огромная ответственность, о которой стоит помнить.

Всё изменить невозможно! Всегда были те, чей активный словарь не полнее лексикона Эллочки Людоедки из романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». И параллельно всегда существовали люди, которые осознавали ответственность за язык — не в качестве сторожей музейного хранилища устаревших форм, не как кликуши, которые, театрально вздымая руки, предрекают гибель языка. А как личности, обладающие силой духа, чтобы создавать день за днём себя и свою речь, шлифовать и оттачивать, обладая внутренней свободой и благородством, чтобы делиться радостью познания мира через богатейшие возможности языка с каждым, кто захочет идти рядом, и принимая выбор тех, кто этого не желает.