— А ты лесу дай, — сзади вступился маленький, невзрачный мужичок. — Я хотел летось загородить, так ты меня на три месяца затурил вшей кормить в замок. Вот и загородил.
— Это что же он говорит? — спросил Нехлюдов у управляющего.
— Der erste Dieb im Dorfe, — по-немецки сказал управляющий. — Каждый год в лесу попадался. А ты научись уважать чужую собственность, — сказал управляющий.
— Да мы разве не уважаем тебя? — сказал старик. — Нам тебя нельзя не уважать, потому мы у тебя в руках; ты из нас верёвки вьёшь.
— Ну, брат, вас не обидишь; вы бы не обидели.
— Как же, обидишь! Разбил мне летось морду, так и осталось. С богатым не судись, видно».
Читая этот фрагмент романа Льва Николаевича Толстого «Воскресение», внимательный к слову читатель очень хорошо видит и понимает, для чего затеяли весь этот спектакль крестьяне и немец-управляющий. Успокоить барина, которому взбрело в голову очередной раз «сделать как лучше», потому что веками мужики научены, чем оборачивается господская милость. Не до жиру, быть бы живу.
Поэтому и начинает заученный диалог немец-управляющий, стараясь избавить барина от смущения перед мужиками. Василий Карлович — «спокойный, самоуверенный», «сильный, перекормленный», считает себя знатоком русского мужика и прекрасно, правильно говорит по-русски. Толстой указывает читателю на тот поразительный контраст, который представляет управляющий и сам Нехлюдов с «худыми, сморщенными лицами и выдающимися из-под кафтанов худыми лопатками мужиков»...
