Коловоротом, оснащенным конической фрезой, была высверлена вдоль контура цепь отверстий. Через два соседних отверстия хитроумно проводилась подобная шершавому тросу пила. Таким способом перемычки между отверстиями перепиливались изнутри до тех пор, пока часть купола, очерченную контуром, не удалось приподнять, словно крышку люка. Тот, кому подобало первому догадаться о дерзком вторжении, безмятежно почивал, погруженный в глубокий сон.
После некоторых манипуляций в открывшемся проеме матово блеснуло величайшее из сокровищ. В этом скромном на вид веществе заключалось почти фантастическое могущество. Философы считали его безграничным. Оно вызывало на свет апокалипсические силы атома и оно же сумело укротить их, подчинив созидательным целям; оно отверзло врата космоса, оно высветило пути к вершинам социального прогресса, по которым через многие препятствия движется огромный отряд человечества. Мракобесы всех эпох опасались этого вещества, заговаривали его религиозными заклинаниями, замуровывали в камень, превращали в пепел в огне костров, но бессильны были остановить его развитие. Сокровище, блеснувшее в отверстии купола, было самой высокоорганизованной формой материи на планете и, быть может, во всей обозримой Вселенной - это был человеческий мозг.
Даже в то обетованное время, когда разум победит на всей земле и тогда человеческий мозг не будет в безопасности, ему будут угрожать слепые жестокости природы. Слишком уж сложны причины, по которым вдруг захватывает власть под черепом, какая-то уродливая ткань, хотя и обладающая свойствами живой материи - неуемным стремлением к росту, но лишенная высшего ее качества - способности к мышлению. Бездушный кулак опухоли теснит мыслящий мозг. Темная туча сгущается над миром света, но грозы еще нет. Жестоко потесненный в объеме, мозг сопротивляется, мобилизует резервы надежности, грандиозные способности приспособления. Лишь потом разражается гроза - человек опасно заболевает.
Тогда на помощь приходит хирург. Уже в первых строках этого репортажа я пытался передать впечатления от операционной института нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко, где мне довелось побывать на операциях, произведенных директором института, академиком АМН СССР, ныне Героем Социалистического Труда А. И. Арутюновым.
С инструментами, в принципе мало отличающимися от орудий ювелира прошлых веков, профессор Арутюнов стоял перед операционным разрезом, открывающим доступ к органу, не вырабатывающему обычные соки жизни, а способному породить нечто более возвышенное - гениальные мелодии, картины, стихи. Руке, вооруженной зеркальной сталью, предстояло проникнуть в «дом души», «Элизиум теней, теней безмолвных, светлых и прекрасных», - да простится нам стыковка шекспировской и тютчевской метафорики!
Даже очень несовершенное и беглое описание строения мозга занимает сегодня объем, сравнимый с энциклопедическим многотомьем. На собрании карт, перед которым меркнет звездный атлас, обозначены границы функциональных полей, окружающих центры зрения, движения, осязания, слуха, речи, наконец, полей военных действий хирурга - загадочных «немых полей», повреждение которых не вызывает грубо ощутимых последствий. На иных топографических картах обозначено до 200 различных полей, хотя нынешние невропатологи посмеиваются над столь дробным делением, иронически уподобляя его древней «френологии», полагавшей, что каждая способность проступает на черепе особой шишкой. В мозгу, как и в электронной машине, сочиняющей нехитрые мелодии и поигрывающей в шахматы, вероятно, тщетно искать центры музыки или шахмат — в действие вовлечена почти вся машина.
Сознаюсь, что я сравниваю мозг с электронно-счетной машиной лишь затем, чтобы не прослыть ретроградом. Утверждают, что в булавочной головке мозгового вещества заключается столь же сложная структура, как в большой электронной машине, занимающей целый зал. Если так, то, говоря образно, мозг — это галактическое скопление электронно-счетных машин, галактика, где лишь только начинают давать имена созвездиям. Но, и галактические образы бедны по сравнению со сложностью мозга. Ведь галактика — это простая россыпь звезд, а в мозгу элементы объединяются невообразимым количеством изменчивых связей. В этих связях, вероятно и заключается ни с чем не сравнимое могущество мозга.
Мне казалось, что хирург перед объектом такой сложности будет вынужден вести неторопливые, философско-медлительные действия. Но профессор Арутюнов обрушился на опухоль с такой стремительностью, с какой вступают в сражение со злым, коварным, увертливым существом. Мозг не терпит промедлений чем выше организована материя, чем сложнее ее структура, тем быстрее ее распад. Проворно-осмотрительными движениями пинцета, руководствуясь едва заметными оттенками цвета, изобретательно борясь с кровотечением, хирург отделил от здоровой ткани опухоль. И вот она лежит на его ладони, подобная маленькому, бледному спруту, и я с ненавистью гляжу на этот клочок мрака, угрожавший погасить человеческий ум. Не будем комментировать этот блицтурнир. Тот, кто любит этюды Паганини, тот, кто аплодировал полету Гагарина, тот отлично представляет предысторию и цену быстротечных свершений.
Но, однако, индивидуальная виртуозная техника не самое дорогое для профессора Арутюнова. Ведь он возглавляет научный институт, где не только спасают жизни, но, и вырабатывают методы их спасения. Профессор стремится свести операцию к совокупности возможно более простых, предельно логичных и безопасных действий, которые можно было бы легко распространить, внедрить в широкую практику. Словно композитор-виртуоз, он не только сочиняет мелодию, но метит аппликатуру - noследовательность пальцев, облегчающую другим ее исполнение.
Было бы наивным представлять современную операцию, как дело одного хирурга и ансамбля его непосредственных помощников. Операции предшествует коллективная диагностическая работа. В штурманской службе, освещающей путь в мозг, применяются все факелы современной науки. Мне запомнились лишь беглые образы сложной машинерии современной диагностики. Грузные черты радиационной защиты намекают, что здесь применяется методика «меченых атомов», обладающих способностью накапливаться в опухоли, зажигать там «радиоактивный фонарь». Голубые молнии на экранах осциллографов свидетельствуют, что электроника, регистрирующая биотоки, дала врачам настоящий телевизор мозга. Электронное устройство разлагает биотоки в спектр, как цветной луч разлагается призмой, чтобы он, подобно спектру дальних галактик, сообщил уникальную информацию.
Но важнее всего, конечно, увидеть опухоль воочию. Эту цель пытается разрешить контрастная рентгено-киносъемка. В бронированном свинцом кабинете телемеханический шприц вводит в артерию раствор, дающий рентгеновские тени. Кинокамера снимает рентгеновский фильм. И порхающий луч кинопроектора порождает театр теней, на котором развертывается драма. Мы следим за движением крови, толчками распространяющейся под черепом, постепенно заполняющей кружево артерии. Но фрагментам арабесок теней, дорисовываемых воображением, не вполне определенно, как пятно на отдаленной планете, начинают мерещиться контуры опухоли. Но, и мощное диагностическое вооружение не всесильно. Иногда из почти неуловимых замет создается лишь смутное ощущение чьего-то враждебного присутствия. Обсуждение выносится на конференцию института. Белые халаты заполняют громадный зал.
Что поделаешь, опухоли коварны! Они зарождаются в труднодоступных глубинах мозга. И хирурги страстно ищут к ним новые, смелые подходы. Я присутствовал на операции, где Арутюнов после долгих тренировок в анатомическом театре впервые реализовывал новый, более щадящий подход. Молодая женщина, смежив веки, сидела на операционном столе. Ее бледное лицо было очень красиво. Предстояло оперировать невриному слухового нерва, затаившуюся где-то под основанием мозга. Арутюнов с помощниками пошел на опухоль с затылка. Приподнял мозговые полушария, отодвинул в сторону мозжечок, получился значительно менее глубокий операционный канал, чем при старом, классическом доступе. Начинающему хирургу, знакомому с топографией мозга, это операционное поле показалось бы пещерой ужасов. Где-то в глубине, по соседству с опухолью, затаились «минные поля» - центры движения и дыхания, слуховой, лицевой, тройничный нервы. Арутюнов вылущил часть опухоли, как крутое яйцо. Оставалась капсула — оболочка опухоли, приросшая к нервам. Предстояло отделить оболочку с остатками опухоли от нервов, сепарировать нежнейшие, равнопрочные ткани. Тут нужна была рука большого хирурга.
Не надейтесь увидеть у миниатюриста, гравирующего поэмы на рисовом зерне, или, что одно и то же, у нейрохирурга, оперирующего мозг, какие-то особенно хрупкие, трепетные пальцы, избалованные легкостью тончайшего пинцета. Рука профессора Арутюнова мощна. Ее бицепсы тренированы гантелями, а железные мышцы пальцев воспитаны смолоду упражнениями на теннисных мячиках, носившихся украдкой в карманах. Связки мышц пеленают ее, как бинты и шарами перекатываются под кожей. Все это внушительное мускульное вооружение обеспечивает функции более тяжелые, чем подъем штанги, — долговременную фиксацию руки в заданном положении; ведь любые инструменты для тончайших, прецизионных работ — микроскопы и микрометры — не напрасно имеют массивные опоры.
Пальцы хирурга, удлиненные пинцетом, проводили в операционном канале, какие-то микрометрические действия и рука была совершенно неподвижна, монументальна, как постамент. Переход на новые позиции совершался бестрепетно и плавно, словно двигался суппорт часового станка. Милосердное прикосновение к мозгу обеспечивалось резервом силы. Но ведь только мановением доброй силы и рождается гуманизм!
Лицевой нерв, над спасением которого работал Арутюнов, походил на простую суровую нитку. Но этот сложный пучок нервных волокон выполнял грандиозные функции линии связи, управляющей мимикой лица, превращающей лицо в зеркало души. Было странно знать, что такая тонкая ниточка заставляла играть калейдоскопом чувств личико Саскии, вызывало строй высоких дум на лице Джоконды. Если нерв повредить, то лицо перекашивается неподвижной гримасой и становится уродливым, как разбитое зеркало. Я с тревогой заглянул в прекрасное лицо женщины, обесцвеченное наркозом, — статуя, мрамор, Галатея! Хирург спас ей жизнь, а теперь боролся за ее красоту.
Когда вглядываешься с надеждой в ритмику рук хирурга, начинаешь понимать ее законы. Да, это не будничные бытовые движения, где левая рука кое-как аккомпанирует правой. С колотящимся сердцем вы следите за сложным дуэтом рук, не знающим унисона, где движения самостоятельны и для каждой руки есть своя драматическая роль. Величаво, словно в фуге Баха, идет противосложение двух мелодий, происходит соподчинение двух свобод, кульминация драмы разрешается торжествующим восхождением. Когда женщина проснется, каким чувством озарится ее лицо счастья, благодарности, нежного покоя?
Успехи науки дают все большую свободу обращения с мозгом. Сфера действия нейрохирургии, которой не было у нас полвека назад, неуклонно расширяется.
Из мира опухолей нейрохирурги выходят к лечению таких распространенных болезней, как заболевания сосудов мозга, как инсульты. На этом ключевом направлении институт развертывает серьезную работу.
Поражаясь клиническими эффектами нейрохирургии, надо помнить и о ее естественнонаучном значении, о том факте, что сама возможность мозговой операции знаменует триумф философского материализма. В ее ходе раскрываются механизмы мозга, словно тайны недр в глубоком бурении. Как детища единой материальной субстанции встречаются в трудные мгновения дух и сталь.
