Полвека назад в предгорьях Среднего Урала, на берегу живописного озера Синара, был заложен город Снежинск, долгое время известный как Челябинск-70. Именно здесь в те годы, в обстановке особой секретности, начал работу научно-исследовательский институт под номером 1011 - НИИ-1011, специалистам которого предстояло заниматься разработкой ядерного оружия. Сейчас Всероссийский научно-исследовательский институт технической физики имеет статус федерального ядерного центра (РФЯЦ - ВНИИТФ) и продолжает проводить исследования как в оборонных, так и в мирных целях.
Мне нравится произносить слово "Снежинск". Сразу рождается нечто светлое, возвышенное, чистое. Так и есть, когда приезжаешь в этот город. Снег здесь по-особому бел, березки будто барышни в подвенечных платьях, а сосны источают пьянящий запах, от которого кружится голова. Скоро понимаешь, что лучшее место на земле сыскать трудно.
Я присаживаюсь на запорошенную снежком скамейку, что стоит у озера, и смотрю на Вишневые горы. Покой, красота и безмолвие. Кружат снежинки. Тают на ладони медленно, потому что морозно и рука уже остыла.
Эти снежинки, название города, гор и озер рождают странные ассоциации, будто ты вместе с ними возвращаешься в прошлое, а потом думаешь о будущем и понимаешь, что связь их неразрывна. Великое везение, когда есть возможность увидеть и почувствовать это!
Не каждому дано счастье бывать здесь. Мне оно выпало, а потому и появилась возможность рассказать о том, что происходило здесь в прошлом и что ждет Федеральный ядерный центр России в будущем.
Снежинки тают на ладони, и каждая из них открывает свою тайну…
"Спрятать можно среди Уральских гор…"
Тайна хранилась почти полвека: даже вездесущая американская разведка не предполагала, что среди Уральских гор действует мощный ядерный центр, в котором создается самое современное термоядерное оружие. За океаном знали о существовании КБ-11 (Арзамаса-16), хотя и туда за всю историю Атомного проекта не удалось проникнуть ни одному шпиону, поэтому о развитии советского ядерного комплекса американцам приходилось судить по косвенным данным. О Челябинске-70 в США узнали во времена Горбачева, когда перед гостями из-за океана были распахнуты все двери, в том числе и те, что вели к нашим ядерным погребам.
Идея о создании второго оружейного центра родилась сразу после испытаний первой водородной бомбы 12 августа 1953 года. Из Москвы в КБ-11 приехала весьма авторитетная комиссия. Речь шла о подведении итогов испытаний и о перспективах на будущее. В совещании принимали участие ведущие специалисты: И. В. Курчатов, Ю. Б. Харитон, К. И. Щeлкин, А. П. Александров, А. Д. Сахаров, Я. Б. Зельдович, Е. И. Забабахин, Д. А. Франк-Каменецкий и другие, а также руководство отрасли. Доклад о результатах наблюдений последствий взрыва делал В. И. Жучихин.
И. В. Курчатов предложил назначить научным руководителем и главным конструктором нового института Кирилла Ивановича Щeлкина. На должность директора был рекомендован Дмитрий Ефимович Васильев, который работал сначала на Уралмаше, потом - на танковом заводе в Омске и, наконец, создавал практически на пустом месте новое атомное предприятие в Свердловске-44. Возражений не было: Щeлкин и Васильев - люди известные, знающие. Обе кандидатуры были поддержаны всеми.
Из воспоминаний ведущего конструктора Виктора Ивановича Жучихина:
"Затем разговор пошел о размещении нового объекта. Создавать его надо было где-то в глухом, удаленном от больших населенных пунктов месте и непременно за Уралом. Просматривались регионы в Новосибирской, Томской областях, в Красноярском крае. Но все эти варианты отклонялись то из-за того, что там уже строились объекты нашего министерства, то из-за того, что потребуются слишком большие затраты материальные, а главное - временны ' е, на обустройство коммуникаций. В конце концов все согласились с предложением А. П. Завенягина строить объект на Урале между крупными промышленными городами Свердловском и Челябинском".
24 марта 1955 года выходит Постановление Совета министров СССР (№ 586-362) о создании нового института, а 5 апреля министр среднего машиностроения А. П. Завенягин издает приказ № 252. Так появляется на свет НИИ-1011, который сегодня известен во всем мире как Российский федеральный ядерный центр - ВНИИ технической физики (РФЯЦ - ВНИИТФ).
Только факты.
Первый принятый на вооружение в Советском Союзе термоядерный заряд разработан и испытан сотрудниками нового института в 1957 году.
Рекорды РФЯЦ - ВНИИТФ:
- самый маленький ядерный заряд для артиллерийского снаряда калибра 152 мм;
- самый легкий боевой блок для стратегических ядерных сил;
- самый прочный и термостойкий ядерный заряд, выдерживающий давление до 750 атм и нагрев до 120 градусов, предназначенный для мирных целей;
- самый ударостойкий ядерный заряд, выдерживающий перегрузки более 12 000 g;
- самый экономичный по расходу делящихся материалов ядерный заряд;
- самый чистый ядерный заряд, предназначенный для применения в мирных целях, в котором 99,85% энергии получается за счет синтеза ядер легких элементов;
- самый маломощный заряд-облучатель.
"Все-таки мы их "забабахали"!
Фамилия научного руководителя НИИ-1011 Евгения Ивановна Забабахина породила множество шуток. Самую знаменитую из них: "Сначала мы американцев "обхаритонили", а потом "забабахали" - знают, по-моему, все, кто был связан с Атомным проектом. К сожалению, автор этой фразы остался в неизвестности, но я убежден, что она появилась на Урале, а не в Арзамасе-16, так как челябинцы всегда стараются подчеркнуть, что для армии и флота они сделали больше, чем их коллеги.
Но не будем считать и считаться! Обратимся к реальности. Да, институт носит имя Евгения Ивановича Забабахина, что лишний раз свидетельствует о его роли в Атомном проекте; да, он стал Героем, лауреатом Ленинской и Государственных премий, академиком и генерал-лейте нантом; да, в Снежинске и Сарове чтят его память… Однако до сих пор широкая обществен ность о Забабахине почти ничего не знает, и это связано не только с тем, что он был слишком секретным ученым, но и с самим Атомным проектом, история которого по-прежнему за семью печатями. Жаль!
К счастью, на Урале живут люди, которые не могут согласиться с таким положением дел, а потому с прекрасной настойчивостью осенью (ежегодно, а не по юбилейным датам!) они проводят в Снежинске Забабахинские чтения. На них собираются не только коллеги и ученики великого ученого, но и зарубежные ученые: ведь на этих чтениях речь идет и о личности Забабахина, и об использовании его огромного научного наследия.
На таких встречах наибольший интерес, как мне кажется, представляют воспоминания, которыми делятся ученые и специалисты, работавшие вместе с Евгением Ивановичем.
Слово его ученику и последователю академику Е. Н. Аврорину:
"Как известно, при первом ядерном взрыве в СССР был использован ядерный заряд, скопированный с американского по материалам, полученным от Клауса Фукса. Но уже во втором испытании в атомном заряде были использованы идеи младшего научного сотрудника Е. И. Забабахина.
Доктор физико-математических наук Б. Д. Бондаренко вспоминает любопытный эпизод из жизни "Объекта", относящийся к самому началу Атомного проекта:
"В то время основным рабочим инструментом у теоретиков была логарифмическая линейка. У математиков были еще арифмометры, и самой высокоточной считалась счетная машинка "Мерседес". Сквозной расчет какой-либо конструкции на этой технике длился иной раз целый год. У Евгения Ивановича была логарифмическая линейка с длиной шкалы 1 метр. По точности расчетов на этой линейке Евгений Иванович вполне конкурировал с арифмометром или "Мерседесом", но скорость расчетов при этом, конечно, была во много раз выше".
Человеческая память хранит самое неожиданное. И такие случаи позволяют представить нам человека "объемно" и "зримо".
Вспоминает кандидат физико-математических наук К. К. Крупников:
"Он любил различные загадки, сюрпризы. Вот один случай. Мы с женой как-то пришли к Забабахиным домой. Евгений Иванович показывает нам камушек:
- Знаете, что это такое?
- Нет.
Он проткнул его гвоздем и стал нагревать на газовой плитке. Камень нагрелся докрасна и раздулся, стал толще раз в пять-десять. "Потрогайте". Мы отказываемся: "Что вы, он же раскален!" Забабахин - раз! - и берет его руками.
Этот материал - вермикулит, - нагреваясь, становится пористым. Теплопроводность уменьшается, и его можно взять в руки, хотя он раскален докрасна…"
Из воспоминаний доктора физико-математических наук Н. П. Волошина:
"Он довольно часто задавал на семинарах и в личных беседах интересные и для специалистов и для школьников задачки и вопросы. Например: почему облака имеют форму? Почему при выключении газовой конфорки над стоящей на ней сковородой быстро образуется облако пара? Не происходит ли сепарация тяжеловодородной воды при обмерзании стенок рыбацких лунок?
Нетрудно видеть, что вопросы академика были не академическими, но тем не менее интересными и часто замысловатыми…"
Главный конструктор В. А. Верниковский:
"Евгений Иванович очень любил решать всякие научные головоломки. Всегда внимательно просматривал журнал "Квант", извлекал оттуда задачки, некоторые из которых не всегда были "по зубам" и ученым со степенями. Помню, однажды перед сеансом кинофильма на одном ряду сидели Забабахин и целая группа теоретиков. Я сидел сзади и слышал, как он всем читал условия задачи, и начиналось обсуждение, как ее решить".
И, наконец, еще одно свидетельство академика Е. Н. Аврорина:
"Бывали у него и неожиданные увлечения. Вот, например, Евгений Иванович решил попробовать намыть золото. Ездил на какой-то ручей, несколько мешков земли там набрал, потом ее промывал, и у него действительно в пробирке было несколько крупинок золота. Такие увлечения у Забабахина сохранились на всю жизнь".
"Сувенир" с Дальнего Востока
Свою заветную мечту - раздобыть ракету СС-20 - Георгий Павлович Ломинский осуществить так и не успел. Они еще стояли на боевом дежурстве. Если бы сняли хотя бы одну, то директор Челябинска-70 обязательно бы ее достал.
Может быть, сторонним людям такие заботы генерал-лейтенанта Ломинского показались бы "странными", но, во-первых, посторонних в секретном городе не было, и, во-вторых, соратники генерала прекрасно знали о том, что Георгий Павлович внес выдающийся вклад в создание ядерного оружия, о чем свидетельствовали и Ленинская премия, и две Государственные, а также высшие награды Родины.
Ломинский приехал на Урал в апреле 1955-го, в те дни, когда институт только зарождался. Приехал из Арзамаса-16, где служил с 1948-го, то есть с той поры, когда Атомный проект СССР только делал первые шаги.
В биографии Ломинского, как в зеркале, отразилась история нашей страны в ХХ веке. Родился в рабочей семье, после школы поступил в Киевский индустриальный институт. В 1938-м армия позвала в свои ряды молодых, и Георгий Ломинский стал слушателем Артиллерийской академии. Затем - научно-исследовательский полигон стрелкового и минометного вооружения. Это и определило его новое назначение: капитану Ломинскому поручили организовать взрывные работы.
На всех взрывных площадках Арзамаса-16 он установил порядок и дисциплину. Причем капитан Ломинский всегда был четок и безупречно вежлив. Он любил повторять знаменитое выражение Я. Б. Зельдовича: "Матом не построишь атом!", и даже физики-теоретики в присутствии Ломинского старались выглядеть более интеллигентными…
Вскоре Георгий Павлович продемонстрировал свои незаурядные способности, когда выдвинул несколько идей по конструкции "изделий", обеспечил четкое проведение их испытаний на полигонах. На Урал он приехал уже одним из руководителей нового института. В 1964-м стал его директором. И именно с Ломинским связано очень многое, чем гордятся сегодня Федеральный ядерный центр и город Снежинск. Вот только один эпизод. В пионерском лагере "Орленок" Ломинский организовал своеобразную выставку военной техники. На берегу озера Сунгуль заняли свои позиции пушки, самоходки, танк Т-34, истребители, штурмовики, разные орудия. Корпуса двух "изделий" появились здесь задолго до открытия Музея ядерного оружия. Один из экспонатов - особенный. Это списанный тральщик. Будучи на Дальнем Востоке по делам, Георгий Павлович договорился с моряками, и они подарили ему боевой корабль. Но как довезти его на Урал - ведь груз-то нестандартный?! Генерал обратился за помощью к железнодорожникам, рассказал им, почему хотел бы, чтобы боевой корабль появился у пионерлагеря "Орленок". В общем, корабль разместили на трех платформах, привезли в Снежинск, отремонтировали и спустили на воду. Несколько раз в день мальчишки отправлялись на корабле в путешествие по озеру.
Г. Н. Ломинский был в числе тех немногих, кто готовил к испытанию первую атомную бомбу. На дверях башни висел замок. Ключ взял на память Георгий Николаевич. 29 августа 1949 года бомба была взорвана. От замка, да и от всей башни ничего не осталось - все испарилось. 12 августа 1953 года взорвали первую водородную бомбу. И тогда у Ломинского оказался уже второй ключ… Много лет хранил Георгий Павлович эти реликвии. Сейчас они - экспонаты Музея ядерного оружия.
Рысь у реакторов
Реакторы в ядерном центре носят экзотические названия: "Барс", "Ягуар", "Игрик". Я попросил сотрудников ядерного центра объяснить, почему. Впрочем, лучше бы этого не делал, так как названия сразу же потеряли для меня свою привлекательность. Судите сами: "Барс" - быстрый апериодический реактор самогасящийся, "Игрик" - импульсный гомогенный реактор испытательного комплекса, "Ягуар" - ядерный гомогенный урановый апериодический реактор.
И только один "зверь" оказался настоящим…
Площадка, где расположены ядерные реакторы, охраняется весьма тщательно - здесь дополнительные проволочные заграждения, сигнализация и часовые. Такой "рубеж охраны" необходим, потому что идет работа с делящимися материалами, в том числе с плутонием.
Но кое-кому все же удалось тайком пересечь границу. Это была рысь!
"Нарушительница" появилась неожиданно, и в зоне реакторов ее увидели сразу несколько человек. Вела она себя спокойно, никого не боялась, что тут же вызвало панику среди солдат. А вдруг нападет на часового ночью?!
О рыси немедленно сообщили научному руководителю института академику и генералу Е. И. Забабахину. Тот среагировал моментально:
- Стрелять запрещаю: зверь редкий, его беречь надо…
- А если на солдат нападет?
- Кнут найдите. Мужики в деревнях любого зверя выгоняли кнутом, разве не знаете?
Пока добывали в соседнем селе кнут, рысь исчезла. Ушла тем же путем, что и добралась сюда. Каким? Так и осталось неизвестно…
Очень "секретная" травинка
О том, где работаешь, чем занимаешься, куда отправляешься в командировку, нельзя было говорить никому: ни жене, ни детям, ни родителям. Однако случались необычные ситуации, и самые "страшные секреты" вдруг раскрывались.
Подобное случилось в семье Аврориных. Вскоре после начала работ в Челябинске-70 молодой физик-теоретик Евгений Николаевич Аврорин отправился на Семипалатинский полигон. Гуляя по испытательской площадке, он увидел какую-то необычную травинку. Сорвал и засушил ее в подарок отцу, известному географу, жившему в Ленинграде. Каково же было его удивление, когда отец сразу же сказал, что это растение из Казахстана.
В следующий раз Евгений привез еще одно растение: ему уже было любопытно, что скажет отец на этот раз. Реакция была мгновенной:
- Женя, это растение из семипалатинских степей. Если ты мне привезешь еще какой-нибудь эндемик, то я назову район, где ты собираешь этот гербарий.
Будущий академик Е. Н. Аврорин больше никаких растений с полигона не привозил: ведь таким образом можно было выдать государственную тайну…
Когда "самолеты не летают"…
С Борисом Васильевичем Литвиновым мы познакомились в то время, когда он не был ни академиком, ни Героем, ни лауреатом всевозможных премий - от Ленинской до Демидовской. Так случилось, что в некоторой степени я причастен к "мемуарам", которые начал писать Борис Васильевич после того, как стал заместителем директора ядерного центра. Фрагменты из "Записок" Литвинова, рассказывающие как о становлении НИИ-1011, так и о судьбе Главного конструктора, приоткрыва ют неведомые нам страницы истории нашей Родины.
В частности, академик Литвинов вспоминает:
"У "новорожденного" института было только три года - 1956, 1957 и 1958-й, чтобы на совершенно новом месте создать производственно-экспериментальную базу для будущих работ, в том числе для подготовки и проведения полномасштабных ядерных испытаний.
Ядерный взрыв - явление архисложное, в нем в определенной последовательности протекают уникальные физические процессы разного временного и пространственного масштаба. Все это надо не только представлять, но и уметь изложить на математическом языке. Напомним, что в то время у нас не было электронно-вычислительных машин большой производительности и сложнейшие математические расчеты выполняли девушки-операторы на механических счетных машинах и весьма далекой от совершенства ЭВМ М-20. Много выдумки и подлинного творчества надо было проявить физикам-теоретикам и математикам, чтобы при такой технике воспроизвести, смоделировать физические процессы, протекающие при развитии ядерного взрыва, определить энерговыделение выбранной физической схемы будущего ядерного или термоядер ного заряда, рассмотреть и просчитать другие физические схемы, выбрать среди них ту, которая бы наилучшим образом соответствовала заданным требованиям по массогабаритным характеристикам и энерговыделению. Все это - очень кропотливая и ответственная работа, в которой есть опасность принять модель, то есть наше представление о развитии физических явлений, происходящих во взрывающемся ядерном заряде, за истину, за полное его соответствие действительно происходящим физическим процессам. Вот почему испытательный взрыв для ядерного заряда можно считать равнозначным первому испытательному полету вновь создаваемого самолета.
Новые ядерные заряды, ожидаемые характеристики которых соответствовали заказам военных, воплощались в металле, но это были "нелетавшие самолеты". Они ждали своих "полетов" - ядерных испытательных взрывов.
Такое время наступило 1 сентября 1961 года. С этого дня ядерные испытания - воздушные и наземные - возобновились на обоих ядерных полигонах СССР - Семипалатинском и Новоземель ском.
В 1962 году, с августа по декабрь, наш институт испытал 30 ядерных зарядов и ядерных взрывных устройств: 15 - на Семипалатинском полигоне и 15 - на Новоземельском.
Последним ядерным испытанием в СССР в 1962 году и вообще последним воздушным ядерным испытанием в СССР было испытание 24 декабря нашего мощного термоядерного заряда. 21 декабря новый заряд в корпусе суперавиабомбы доставили на подготовительную площадку аэродрома близ Оленегорска и 24 декабря 1962 года в глухую полярную ночь сбросили его над мысом Бурливым Новоземельского полигона. На этом мысе не было наземной аппаратуры, и все необходимые замеры выполняли самолеты-лаборатории. Заряд взорвался с тем энерговыделением, которое предсказывали наши физики-теоретики. Это был блестящий успех!"
Парашют для авиабомбы - гиганта
Как только академик С. П. Королев узнал, что существует парашют, на котором опускается гигантская водородная бомба, он понял, что теперь есть на чем возвращаться из космоса.
Сначала атомщики помогли создать мощную ракету, способную не только доставлять термоядерные боеголовки до Америки, но и поднимать на околоземные орбиты спутники. А теперь те же атомщики подсказали, что парашютные системы способны погасить те огромные скорости и перегрузки, которые нужны для мягкой посадки корабля с человеком на борту.
Бомба была поистине гигантских размеров: 2 метра в диаметре, около 8 метров в длину и весом почти 25 тонн. Доставить ее до цели мог только бомбардировщик Ту-95, причем требовались существенные изменения в его конструкции. Академик А. Н. Туполев, поворчав на физиков (он это делал всегда!), дал "добро" на выпуск специального самолета. Но тут возникла неожиданная проблема, которая могла свести на нет все усилия атомщиков. Дело в том, что бомба должна медленно опускаться на парашюте, иначе самолет не успеет уйти на безопасное расстояние от точки взрыва. Несложные подсчеты показали, что требуется парашют площадью не менее 1600 м2. Подобных парашютов не существовало в мире. Плюс к этому, прежде чем выйдет основной парашют, должны сработать тормозные, иначе основной купол разорвется на мелкие кусочки - слишком велики динамические нагрузки.
Сначала конструкторы решили "разделить" основной парашют на четыре. Казалось, что такая система легче справится с задачей. Был сделан макет бомбы. В корпус залили бетон, и испытания начались. Одна неудача следовала за другой. Купола не выдерживали - рвались. Вернулись к одному куполу, но вновь - неудача…
Научный руководитель НИИ-1011 Кирилл Иванович Щeлкин решил помочь своим коллегам: он провел динамические расчеты систем. В конце концов выход был найден оригинальнейший: в нескольких ячейках купола ткань вырезали, и нагрузки сразу же резко снизились - парашютная система обеспечивала надежный спуск авиабомбы.
Черное облако над штольней
Это случилось в 1969 году на Новой Земле.
Небо было голубым, безоблачным. На море штиль. Такую погоду ждали уже две недели - дождались! "Главцырк" - так между собой испытатели звали Георгия Александровича Цыркова, председателя Государственной комиссии - отдал распоряжение о подготовке к эксперименту.
На этот раз готовились два взрыва. Оба ядерных центра - ВНИИЭФ и ВНИИТФ - проверяли созданные ими новые боевые заряды. Эксперимент проводился совместно, чтобы американцы не смогли понять и рассчитать, что именно на этот раз испытывают наши специалисты.
Ну, а погоду пришлось ждать из-за международных соглашений. В случае неудачи - аварии - радиоактивные продукты не должны были выйти за пределы территории СССР.
Прошла генеральная репетиция, еще раз проверили всю аппаратуру и приборы, подготовили нужную технику.
Н. П. Волошин, которому будет суждено через тридцать лет сменить Г. А. Цыркова на посту начальника испытательного главка Минатома, тогда был представителем НИИТФ на испытаниях, отвечал за все результаты измерений.
"Десять, девять, восемь… два, один, ноль! Земля всколыхнулась, и еще до прихода гулкого звука почувствовалось, как она уходит куда-то вниз, как будто под ногами разверзлась пропасть, - описывает Николай Павлович свои впечатления. - Следом докатились громовые глухие раскаты с затихающим эхом. И все… Тишина. Успокоилось колебание почвы, только сердце взволнованно стучит…"
Опытные специалисты уже по внешним признакам поняли, что заряды сработали хорошо. Оставалось только тщательно изучить пленки и записи. Как и положено по инструкции, специальные группы поехали на склон горы Шелудивая, где находилась аппаратура.
"После съема материалов регистрации необходимо пройти санобработку, - продолжает свой рассказ Волошин. - Санпропускник при чистом эксперименте - это сплошное удовольствие: раздеться, снять спецодежду, дозиметры, средства индивидуальной защиты, облиться горячей водой, смыть все свои тревоги, переодеться в чистое белье и … перейти к следующему этапу работ. И вот выхожу я из санпропускника и смотрю на гору, в которой часа полтора назад был проведен эксперимент. Погода солнечная, видимость прекрасная, вокруг благостный покой и тишина… И вдруг из склона горы Шелудивой повалил черно-желтый дым. Он клубился и зловеще поднимался вверх… События начали развиваться нештатно. Срочно была дана команда на вылет вертолетов с материалами регистрации. Мы улетели буквально через 5-10 минут после взрыва…"
Однако большинство участников испытаний все еще оставались в районе катастрофы. Им нужно было попасть на теплоход "Татария", который на время эксперимента отошел от берега на 15 километров. Капитан уже повел судно к пирсу, когда увидел черное облако, сползающее с горы. "Татария" получила приказ отойти подальше.
К пирсу подошел малый десантный корабль. Он принял на борт специалистов и ученых. Первая партия людей была отправлена на "Татарию".
Облако продолжало расползаться. Оно уже накрыло командный пункт, начало надвигаться на поселок. Десантный корабль забрал оставшихся. Последним на его борт поднялся Георгий Александрович Цырков.
Уже чувствовался сильный запах сероводорода. Под действием гигантских температур доломит, составляющий основную часть горы Шелудивой, превратился в газ с очень неприятным запахом.
На следующий день "Татария" пришла в Белужью Губу, и только здесь провели обследование всех пострадавших. Среди них были ученые обоих ядерных институтов, военные, шахтеры, строители, члены Государственной комиссии и экипаж "Татарии". Всего - 78 человек.
Спустя четверть века они были приравнены к ликвидаторам Чернобыльской аварии.
Затупилось ли лезвие атомного меча?
Выстрел в Снежинске потряс всю Россию. В тот ноябрьский вечер 1996 года застрелился директор института Владимир Зиновьевич Нечай. Таким трагическим способом он напомнил власти, что в заброшенном среди гор небольшом городке Снежинске впроголодь живут люди, которые обеспечивают безопасность страны. Создатели ядерного и термоядерного оружия месяцами не получали зарплату, не могли отправить детей отдыхать, падали в голодные обмороки на рабочих местах. Профессор Нечай обращался к президенту страны Ельцину, к премьеру Черномырдину, и те привычно обещали помочь, но по-прежнему ядерный центр не финансировался: шла приватизация, и никого в верхних эшелонах власти не интересовала судьба ученых и специалистов, создающих оружие.
Когда директора в очередной раз обманули, он решился на самое страшное…
- Повлияло ли это трагическое событие на судьбу атомного центра? - спрашиваю я у Георгия Николаевича Рыкованова, который работает сегодня в том же кабинете, где почти десять лет назад я встречался с Нечаем.
- Без сомнения! Владимир Зиновьевич был теоретиком, а потому рассчитал точно: он привлек внимание к положению во всем оборонном комплексе страны, а не только во ВНИИ технической физики, где вы сейчас находитесь…
В тот день мы больше не возвращались к трагическому прошлому этого кабинета. Я обратил внимание, что ничего в нем Георгий Николаевич не менял. Только со стены исчез план Снежинска. Оказывается, тому были свои причины. Но об этом чуть позже…
- Вы стали руководителем центра за два года до наступления нового, XXI века. Это было очень трудное, весьма странное время для нашего ядерного комплекса, потому что не было ясного понимания роли ядерного оружия в современном мире…
- У нас оно было всегда!
- У вас, но не у власти… Я же помню весьма мрачное настроение людей в городе, в институте. Они не были уверены в будущем. Но сейчас я наблюдаю иное, Снежинск более соответствует своему названию: здесь стало как-то светлее, лучше, да и люди улыбаются… Что изменилось? Прошу вас поделиться своими оценками того времени и нынешнего - ведь это рубеж двух тысячелетий!
- Я понимаю, что вопрос для вас интересен. И для многих людей, которые не связаны с ядерным комплексом. Но он не совсем в моей компетенции, потому что я всегда занимался очень конкретными вещами и обучен мыслить как раз такими категориями. А в вашем вопросе есть элементы философского осмысления бытия, и он касается всей атомной отрасли.
- И тем не менее…
- Если отвечать прямо, то вспоминать 90-е годы не хочется. Причин тому очень много. Во-первых, происходило разрушение тех целей и задач, которые всегда ставились перед нами. Второе - это негативная атмосфера, сформировавшаяся вокруг всего атомного комплекса России, в том числе и ядерно-оружей ного. В газетах даже появлялись статьи, что в сложившейся ситуации виновны люди, работающие в оборонном комплексе. Мол, именно они привели Россию в столь плачевное состояние. И, наконец, третье: финансовое положение, связанное с общим экономическим кризисом в стране, было просто катастрофическим.
- Мне кажется, это делалось специально, так как у команды Ельцина был страх перед теми, кто создавал ракеты, атомные бомбы и лучшие в мире истребители…
- Не могу об этом судить, так как невозможно было понять мотивы тех или иных решений, которые принимались в Москве. Сейчас ситуация начала меняться. Но это связано не с изменением отношения к ядерной энергетике, а с понимаем роли и места ядерного оружия в России, пониманием роли и места России в мире с ядерным оружием и без него. Отсюда, как мне кажется, проистекают все перемены, которые происходят вокруг нас. Не с возвращением в прошлое - к былой мощи Минсредмаша или Минатома, а с изменением направленности вектора в общественном сознании.
- Не кажется ли вам, что создание негативного отношения к ядерному комплексу, к оборонке в целом - это лишь инструмент в завоевании власти?
- Что вы имеете в виду?
- Ту революцию, что произошла в начале 90-х.
- Вы задаете вопрос, на который я вряд ли отвечу. Негативные процессы начались намного раньше, еще в середине 80-х годов. Если же вы имеете в виду ситуацию в 1991-1993 годах, когда группа, в которой был и Б. Н. Ельцин, шла к власти, то следует отметить, что именно Ельцин обратил внимание тогда, что так обращаться с ядерно-оружейным комплексом нельзя. И справедливости ради надо сказать, что он не дал разрушить наш комплекс.
- Он считал себя "великим президентом", а таковым без ядерного оружия быть невозможно!
- Возможно это и так, но к пониманию исключительной важности ядерного оружия в нелегкой для России ситуации надо было прийти, а следовательно, требовались определенные усилия ума.
- Понимаю, что директор Федерального ядерного центра не вправе судить о той власти, которой он подчиняется по должности… А потому хочу сказать об одном переломе, который, на мой взгляд, случился с центром, когда В. В. Путин пригласил вас встретиться в непринужден ной обстановке на Байкале. Понятно, что речь шла о ядерном комплексе. Необычно, что выбор пал на вас, а не на ваших коллег из Арзамаса-16. Чем вы это объясняете?
- Изменение отношения руководителей страны к ядерному комплексу и к Минатому в целом началось значительно раньше. Если ориентироваться по финансированию - у нас сейчас так привыкли оценивать ситуацию, - то деньги начали выделять регулярно с 2000 года. Так что возьмем эту дату за "точку отсчета"… А приглашение президента России, о котором вы упомянули, поступило позже. В. В. Путин сам выбирал тех людей, с которыми хотел общаться.
- Это был "университет для президента", если можно так выразиться? То есть он столь необычным образом повышал свое образование? Сначала вместе с вами катался на горных лыжах, а потом выяснял ситуацию в вашей отрасли? Извините, но только сейчас мне пришло в голову, что вас выбрали потому, что вы катаетесь на горных лыжах.
- Сначала об "университете". Не думаю, что за несколько дней можно овладеть весьма специфическими знаниями. Скорее, это была попытка получить независимую оценку того, что и где у нас происходит, как развиваются события… То, что передавали об этой встрече по телевидению, нисколько не отражает истинный смысл происходившего там. Велись лишь "протокольные съемки". Разговор же шел один на один, да и темы такие, которые не могут быть достоянием обществен ности.
- Я все же думаю, что это был "университет" - слишком много следует знать человеку, поднявшемуся на вершину власти. Вы в чем-то переубеждали Путина?
- Нет.
- А как обстояли дела с лыжами? Не могу вновь задавать бестактный вопрос - очевидно ведь, что лучше всех в стране катается президент…
- На лыжах катались… Я занимаюсь ими уже двадцать пять лет, так что учиться перед встречей с президентом не потребовалось. Ну, а катается президент неплохо - тренер у него хороший. Прогресс был налицо, ведь, насколько мне известно, горными лыжами он начал заниматься не так давно…
- Горные лыжи - скоростной вид спорта, требует резких движений, а потому я сразу же перехожу к молодым людям, которых вы регулярно собираете в Снежинске и которые имеют возможность уже с вами, директором ядерного центра, кататься на Вишневой горе…
- "Школу" для студентов мы проводим уже в четвертый раз. Из года в год участников становится все больше.
- Это делать необходимо?
- Как директор института я обязан заботиться о будущем. То есть о специалистах, которые придут сюда работать. Не стану скрывать: сегодня существует очень серьезная проблема с привлечением к нам ребят. У нас нельзя начинать с "нуля", есть определенная научная школа. И вторая сторона проблемы: даже если вы организуете здесь университет, нет гарантии, что в него придут талантливые и способные ребята. Скорее всего, они предпочтут учиться в известном месте, где среди преподавателей есть звучные имена. Это одна из причин, почему мы начали приглашать студентов для знакомства. Да и мало о нас знают, а встречи ребят со специалистами позволяют восполнить этот пробел. Вспоминаю себя: скажу откровенно, я приложил много усилий, чтобы сюда не поехать. Не знал, чем здесь занимаются. Тематика работы московских институтов мне была известна, а об атомном центре я понятия не имел.
- Где вы учились?
- В Московском инженерно-физическом институте, на кафедре теоретической физики. Но в то время нас особо не спрашивали: надо, и мы отправлялись в любую точку страны. Теперь же такое распределение не проходит, а потому ребятам нужно показывать и разъяснять то, чем мы занимаемся. Конечно, в пределах разумного и возможного…
- Как организуется такая студенческая "школа"?
- Приезжают 40-50 человек. У нас тесные взаимодействия с университетами Москвы, Новосибирска, Екатеринбурга, Челябинска, рядом институтов. Рассылаем приглашения. Отбираем тех ребят, которые нам интересны как по уровню их подготовленности, так и по тем направлениям, которыми они занимаются. Оплачиваем проезд. Здесь им читают лекции ведущие специалисты нашего института. Показываем, чем можно заниматься. Ну а выбор остается за ними… За четыре года мы взяли около тысячи человек к себе. Конечно, играет роль множество факторов, "школа" - лишь один из элементов, но тем не менее ситуацию удалось изменить: к нам пошла молодежь. Теперь надо анализировать по результатам, тех ли мы взяли.
- Вас беспокоит уровень образования?
- К сожалению, по сравнению с нашим временем стало похуже, уровень подготовки специалистов снизился. На мой взгляд, происходит это из-за того, что с 1990 года по 2000-й преподаватель ский состав вузов не пополнялся. Разрыв между поколениями, бесспорно, сказывается на учебном процессе. Это очень серьезная проблема для высшей школы. Тогда практически не платили зарплату преподавателям, а им нужно было обеспечивать свои семьи. Многие уехали за границу, многие бросили преподавание, ушли из науки.
- У нас принято считать, что россияне - очень талантливая нация, мол, любые потери восполнятся…
- Талант нуждается в хорошем образовании. Нынешние реформы в образовании я не анализировал, не было возможности. Априори могу сказать лишь одно: если система работает, то реформировать ее не следует.
- Вы - член-корреспондент РАН, следовательно, можете оценить ту реформу, которая предлагается для Академии наук?
- Эту реформу мы обсуждали очень много. Есть ряд вопросов. Не очень красивая ситуация с собственностью Академии наук. Я не буду развивать эту проблему, тот, кто знает положение дел, поймет… Но есть другая сторона вопроса. Институты РАН держат "на голодном пайке". Если нужна фундаментальная наука, если какие-то направления намерены развивать, то необходимо финансирование, чтобы покупать необходимое оборудование и проводить исследования. Нельзя от фундаментальной науки требовать немедленной отдачи, каких-то конкретных результатов. Требования коммерциализации академической науки, на мой взгляд, ошибочны. Я понимаю, почему этого требуют, - у нас ведь разрушена вся отраслевая наука, она исчезла. Остались лишь те организации, которые связаны с оружием. Такие, как мы, например… Желание же получать прибыль от вложений в науку существует.
- Предполагается, что в России будут созданы центры, которые и обеспечат развитие науки…
- Наука не развивается путем создания каких-то центров. Принято считать, что науку двигают одиночки. В каком-то месте появился ученый, который генерирует идеи. Конечно, на пустом месте этого не происходит - должна быть некая критическая масса, в которой они рождаются.
- Я был свидетелем того, как в вашем институте возникли некоторые конверсионные программы. Тогда они занимали порядка 20 процентов всей тематики. Что с ними сегодня?
- Соотношение и сегодня такое же…
- Расскажите о тех конверсионных работах, которые вы считаете важными. Если таковые есть…
- Во-первых, в вашем вопросе я почувствовал подтекст, мол, надо ли оружейному центру заниматься такими работами? Отвечу сразу: надо! Впрочем, если есть возможность… Никогда не следует заставлять делать то, что делать не хочется. В этом случае результат редко бывает хорошим… Если не возражаете, сейчас я немного пофилософствую. На мой взгляд, в прошлом был неверный подход к той проблеме, которую мы называем конверсией. Делалось это механически, мол, надо и все! Мы осуществили ряд разработок, но когда начали внедрять их в жизнь, то поняли, что людей и организаций, которым это интересно, нет. У нас в институте, к примеру, не было специалистов, желавших заниматься дальнейшим продвижением этих "конверсионных" разработок.
- Почему?
- Изначально формировался коллектив, в котором основными были исследования, и именно эти проблемы притягивали сюда людей. Ученый выдвинул идею, проверил ее, получил положительный результат. Он выполнил свою задачу, а заниматься воплощением собственной идеи ему уже неинтересно. Он начинает заниматься совсем другим делом, другой идеей. Конверсия подразумевала иное построение работы. В таких центрах, как наш, создается опытный образец, а серийное производство идет уже на специализированных заводах. Нас же пытались заставить делать все, а потому конверсия на оборонных предприятиях пробуксовы вала. Та программа не оправдала себя. Хотя я могу сказать, что есть работы, которыми мы по праву можем гордиться.
- Приведите, пожалуйста, примеры.
- Рентгеновский компьютерный томо-граф. Гордиться им как технической системой не могу. Современным зарубежным образцам он уступает по возможностям, по сервису, по ряду других параметров. Однако мы решили проблему, которую перед собой ставили. Работы начались в начале 90-х. Но денег не было, а потому лишь обсуждались какие-то идеи. Ни макетов, ни испытаний делать мы не могли. Только в конце 1999 года появились средства, и то, что мы обещали, сделали. Томограф стоит сейчас в Челябинском онкологическом центре и работает неплохо. Там есть и другой томограф, из Германии, но, к сожалению, он не действует. Нужны большие деньги на расходные материалы. Это обычная история: зарубежная фирма продает нам оборудование более-менее дешево, но потом компенсирует деньги за счет обслуживания и расходных материалов. На эту довольно примитивную уловку попались многие медицинские учреждения. Вполне естественно, теперь предпочтение они отдают нашему томографу.
- Вы говорите, что не было опыта. Но ведь своеобразная томография нужна и для ядерных изделий, разве не так?
- Томография - это восстановление изображения по многим проекциям, а для наших изделий мы делали одну-две проекции. Так что считать, что мы осуществили "перенос" наших методов в медицину, неверно. Над томографом работал весь коллектив института - каждый отдел разрабатывал то, что ему ближе. И если говорить откровенно, то создание томографа - гораздо более сложное дело, чем той аппаратуры, которую мы использовали для измерений параметров ядерных и водородных взрывов.
- Непривычно такое слышать!
- При регистрации работ с ядерным оружием есть свои нюансы, там очень много особенностей. Но с точки зрения "восстановления изображения" томограф сложнее. Хотя, безусловно, весь опыт создания измерительной аппаратуры при ядерных испытаниях пригодился и при этой работе, и при других.
Еще одно конверсионное направление - это исследования по атомной энергетике. Частично мы работали в этой области. Многие системы, которые создавались у нас, "перешли" на атомные станции, в частности те, что связаны с управлением и безопасностью. А сейчас мы занялись новыми контейнерами для отработанного топлива. Не буду вдаваться в подробности, просто скажу, что в минувшем году были проведены комплексные испытания нашего контейнера для топлива Белоярской АЭС. Там остановлен быстрый реактор. Оставлять его так нельзя, нужно выгружать топливо и везти либо на переработку, либо на хранение. Контейнер может быть использован как для транспортировки, так и для хранения топлива. С точки зрения науки создание такого контейнера не очень сложная задача, но для наших конструкторов и инженеров она была довольно значимой. Еще примеры нужны?
- Желательно, последнего времени…
- Появилось несколько новых направлений. Я назвал бы такие, как производство квантовых гетерогенных структур. Речь идет о лазерных диодах и о светодиодах. Последние довольно широко распространены…
- Простите, что перебиваю, но в самом начале 90-х годов у вас занимались оптоволокном и даже обещали, что сможете обеспечить им всю страну…
- Это сделать не удалось. И, может быть, к лучшему. На Западе вся промышленность, связанная с оптоволокном, в одночасье рухнула. В свое время был "бум", когда прокладывали оптоволоконный канал с Востока до Запада. Но сейчас перспектив нет, а потому это направление, на мой взгляд, развиваться не будет. Для своих нужд мы делаем разные волокна, но в небольших количествах. Возможно, некоторые волокна и могут найти применение, в частности радиационно-устойчивые, но все-таки о массовом применении говорить не приходится. Иное дело гетероструктуры.
- За них ратует академик Алферов. Он предлагает создать государственную программу и активно финансировать именно это направление.
- Я согласен с ним. Частный бизнес не будет вкладывать средства в эту область, так как ему гораздо дешевле закупать материалы за границей. И если мы хотим создавать у себя эту современную высокотехнологическую промышленность, то без государства не обойтись. Естествен но, мы начали развивать это направление позже академика Алферова. Сейчас работаем параллельно.
- Он не приезжал к вам, чтобы посмотреть на ваши установки?
- Нет. К сожалению, координации в этой области нет. Сейчас все говорят о новых технологиях, но никто не знает, кто это будет делать. Разговоры так и останутся разговорами, если не появятся специальные структуры, которые объединят всех заинтересованных людей и будут способствовать созданию новых производств.
- А Министерство науки и образования? Или, что реальнее, Министерство экономического развития?
- Они, как известно, заняты реформированием всего, но, насколько мне известно, ни одной большой программы у них нет. Сейчас осталось совсем немного организаций, подобных нашей, которые способны создавать и развивать новые технологии. К сожалению, огромное число институтов и конструкторских бюро за последние 15 лет было ликвидировано. Так что следует избавляться от иллюзий, что наша наука и промышленность способны решать любую проблему - это уже не так. В Минатоме такие организации еще есть, но их год от года становится меньше.
Если думать о будущем, о процветании России, то научные центры надо не только сохранять, но и всячески поддерживать. Как известно, разрушать гораздо легче, чем созидать. И об этом я хотел бы напомнить чиновникам министерств, которые якобы руководят нашей экономикой и наукой. А нам сейчас говорят: вы создаете ядерный бое-припас, вот и занимайтесь им! Это ошибочный подход: надо смотреть на развитие науки и техники шире, привлекать к новым направлениям все силы, вне зависимости от того, какую главную задачу они решают сейчас. Такого понимания, на мой взгляд, у наших экономических министерств нет.
- Кто должен ставить перед вами задачи? К примеру, Атомный проект появился, когда высшая власть сказала: нужна атомная бомба! А кто сегодня способен отдать распоряжение о начале новой большой программы? И кто способен взять на себя ответственность?
- Мы оба с вами понимаем, что ваш вопрос немножко лукавый. И раньше, и всегда было так: идеи генерировались в определенной среде, потом обсуждались и принимались совместно специалистами и администраторами. На самом верху идеи "подхватывались", если усиливали оборону страны или приносили реальные выгоды. Но если выйти за эти рамки, то надо выяснить, кто способен принимать решение. К примеру, мы предлагаем развивать новое направление. Кто может его поддержать? Тот же академик Алферов уже много лет добивается принятия своей программы. По-моему, он несколько раз выступал в Думе, беседовал на эту тему с президентом, но, к сожалению, реальных результатов не видно. Если идея правильная, то почему она не реализуется?
- Представляю огромную кастрюлю, наполненную идеями. Президент, премьер, министры подходят с черпаками и набирают из этого "бульона" любые идеи, которые им нужны…
- Во-первых, надо знать, где варится этот "бульон", а во-вторых, понимать, какие идеи нужны обществу и стране.
- Кстати, одна из таких "кастрюль с идеями" - это Академия наук России!
- Верно.
- А если эту "кастрюлю" уничтожат, то есть реформируют?!
- Не думаю, что до этого дойдет. Академия создана была Петром Великим триста лет назад, и за эти долгие годы она пережила разные времена. Думаю, и нынешние напасти тоже осилит… Кстати, то, что вы называете "бульоном", я чуть раньше называл "критической массой" - просто это понятие мне ближе…
- Мне кажется, в нашем обществе слишком мало доверия ученым, и из-за этого мы не продвигаемся по главным направлениям развития.
- Система слишком забюрократизирована. Приходится много раз объяснять одно и то же на разных уровнях. К сожалению, чаще всего тебя не понимают. В конце концов это надоедает всем, и дело стоит. Ну а дефицит доверия к науке и ученым очевиден. Кроме вреда, ничего это не приносит.
- Вернемся в прошлое. Итак, против своего желания вы попали в ядерный центр. И стали его директором. Как это случилось?
- То есть вас интересуют факты моей биографии?
- Конечно.
- Начну с конца. Я стал директором против своей воли. Таково было стечение обстоятельств.
- К этому мы еще вернемся. Несколько лет назад в этом же кабинете я услышал от академика Аврорина, что скоро здесь появится "молодой и талантливый директор". Теперь могу признаться, что он тогда вас имел в виду… Почему?
- Об этом лучше все же спросить самого Евгения Николаевича… Ну, о себе могу сказать немногое. Родился в Вологде. В 15 лет уехал в Питер, в физматшколу. Ребят отбирали туда со всего Северо-Запада. Многое дал мне этот город. Потом уехал учиться в Москву, в МИФИ. После окончания работал здесь.
- Действительно не знали, что здесь делали? <
- Не знал. Тогда с секретностью было строго. Когда, к примеру, ехали на полигон, где, казалось бы, все свои, обязаны были говорить, что работаем в Москве. И адрес у нас был один: "Москва-300".
- Пришли сразу в теоретический отдел?
- Да. Им тогда руководил Лев Петрович Феоктистов. Будущий академик. Но с ним работал недолго, он уехал в Москву. В то время мы почти не общались. Заново познакомились позже, когда я уже возглавил теоретический отдел и приезжал к нему.
- Академик Феоктистов утверждал, что ядерное оружие себя исчерпало. Как вы относились к его выводам?
- Каждый человек имеет право высказывать свою точку зрения. Мне было интересно заниматься проблемами, связанными с оружием. Я не спорил с ним, не возражал ему. Да и мы были "в разных весовых категориях": я - молодой специалист, он - уже признанный ученый.
- Мне кажется, что к таким выводам он пришел уже в Москве...
- Нет. Он и здесь не скрывал своих взглядов, высказывал их открыто.
- Кто, на ваш взгляд, сыграл особую роль в развитии уральского ядерного центра?
- Наш институт носит имя Евгения Ивановича Забабахина, но кроме него достаточно много людей внесли огромный вклад в его становление. Я даже боюсь начать перечислять их, потому что надо называть десятки имен…
- В этом директорском кабинете были Васильев и Ломинский, Нечай и Аврорин. Здесь всегда висел план города Снежинска. Но сейчас его нет. Почему?
- План Снежинска я снял неслучайно: теперь в городе своя власть. Мэр там командует. Взваливать на себя все городское хозяйство немыслимо в нынешней ситуации, тогда в этом кабинете должен сидеть совсем другой человек. Во времена Челябинска-70 помимо директоров всегда были научные руководители, главные конструкторы. Поэтому директора Челябинска-70 больше занимались городскими делами. Сейчас тоже остались хозяйственные вопросы, но их значительно меньше, чем у моих предшественников. И себя я не мыслю без научной работы, без теоретических исследований.
- Журналисты обычно спрашивают: что будет через 50 лет, к следующему юбилею института?
- Не знаю.
- А на сколько можно прогнозировать?
- На пять, от силы на десять лет. Дело в том, что масштабы изменений можно просчитывать только на этот срок.
- Время летит быстро. Итак, что же будет через десять лет?
- Безусловно, главным для института останется ядерное оружие. Это та самая работа, которая скрепляет все структуры института. Без оружия он как единое целое существовать не может. Будут развиваться те направления, которые существуют сегодня. Серьезных новых, вероятнее всего, не появится. Может, мы и придумаем одно-два, но не более… Кроме оружия будем заниматься радиационной и ядерной медициной. Надеюсь, что в нашем здравоохране нии что-то изменится и работы ученых будут оплачиваться. Сейчас же все идет "на обществен ных началах". Так наука развиваться не может и не должна. Речь идет не только о диагности ке, но и об изотопном лечении, об ускорительных установках. Направления, связанные с оптоволоконными технологиями, с лазерами, с атомной энергетикой и некоторыми другими областями, конечно же тоже получат свое развитие...
- У каждого россиянина есть вопросы, которые он обязан задать директору федерального ядерного центра при встрече с ним. У нас все нормально с ядерным оружием, надежно ли оно, не уступаем ли мы американцам? Или в результате политических манипуляций, на которые так был щедр минувший век, мы оказались без штанов, как это было перед войной с Германией?
- Могу сказать просто: сейчас по уровню надежности и технического совершенства наши заряды не уступают американским. Это будет продолжаться достаточно долго, по крайней мере до тех пор, пока не возобновятся ядерные испытания. По системе автоматики боеприпасов мы можем начать отставать, потому что она базируется на микроэлектронике, которая, по вполне понятным причинам, у нас не развивается. Второй момент, который меня беспокоит, это проблема испытаний оружия. Договор о прекращении испытаний Россия ратифицировала, а США - нет. Они имеют право возобновить испытания. Произойдет это или нет, не знаю. Это будет зависеть от специалистов, которые создают там оружие, и от политиков, которые там принимают решения.
- Американцы вышли из ПРО. Что мешает им возобновить испытания?
- Только сознание ответственности…
- В XIX веке был изобретен пулемет, и все тогда считали, что это катастрофа… В XX веке появилось ядерное оружие, им убили сразу триста тысяч человек - казалось, пришел конец человеческой цивилизации… Неужели в XXI веке появится еще более страшное оружие?
- На мой взгляд, мир становится цивилизованней. Кстати, отчасти благодаря тому, что появилось ядерное оружие. И теперь все будет несколько иначе…
- Оружие исчезнет?
- Нет. Будет создано так называемое гуманное оружие.
- Какое?
- Оно выводит вас из строя, парализует, и вы уже не можете принимать участие в боевых действиях. И потребуются огромные усилия, чтобы вернуть вас к нормальной жизни.
