Обычно если в обезьяннике гиббон Рома начинал утро с пения, то обход в зоопарке можно было не делать — все здоровы. Как правило, эпидемия расстройства кишечника в зоопарке начиналась либо с него, либо с шимпанзе (как и утренние и вечерние концерты “без заявки” со стороны слушателей).
Человеку можно объяснить: вот тебе на три дня таблетки и постарайся кроме рисового отвара ничего не есть! А обезьяну надо заставить эту таблетку проглотить, да еще три-четыре раза в день. Уговорить нашего гиббона — негодяя Рому — выпить левомицетин — не родился еще на земле тот человек! Рома сразу чувствовал неладное, если ему подсовывали в еде лекарство.
Что только мы не делали и чем только не дезинфицировали клетки, чтобы избежать заболевания! Но как только наступал пик жары — всё! А иногда и все. Включая обслуживающий персонал.
С другими обезьянами дело обстояло несколько проще: большинство из них не то чтобы с удовольствием, но все же принимали рисовый отвар с фталазолом. А вот Рома, да к тому же умеющий ловко перескакивать-перелетать из одного конца клетки в другой, доставлял массу хлопот.
Вся красота и грация этой обезьяны раскрывается именно в “полете”, когда вольер спланирован таким образом, чтобы гиббон имел возможность преодолевать большие расстояния по воздуху. С утра он особенно любил не только попеть, но и полетать. Но стоило ему приболеть — сидит на полу, как маленький паучок, собрав под себя лапки. И силушки даже нет убегать от сачка. Иногда, правда, немножко для порядку полетает по клетке, чтоб нам жизнь малиной не казалась. При этом он каждый раз упорно пытался уменьшить количество волос и без того редкой шевелюры моего коллеги Георгия Васильевича. Пролетая вроде как-то даже и в стороне, Рома умудрялся вытянуть длинную лапу так, чтоб все же зацепить Василича и выдрать очередной клок. По этой причине Василич даже очень не любил ходить к бегемоту Саймиру, так как к нему приходилось пробираться в опасной близости от клетки Ромы. Меня гиббон почему-то не трогал, несмотря на то, что с моей макушки он мог зацепить намного больше. Бегемот Саймир, когда мы начинали ловить Рому, подплывал к поребрику, клал на него голову и внимательно наблюдал. Только что советов не давал. Пойманный Рома никогда не сопротивлялся , лишь с ненавистью поглядывая на спринцовку с лекарством, вставленную ему в рот, и постанывая, глотал “отраву”.
Однажды, когда Рома был совсем плох, я на нем “испытал” глинтвейн, сваренный по собственному рецепту с гранатовой корочкой. После чего Рома запел уже минут через десять. Я его потом нередко этим напитком баловал, и, может, поэтому он мою шевелюру не трогал.
Но окончательную победу над поносом я открыл благодаря капуцину Сафрону, который частенько выпрашивал у меня листики яблони. А тут — как раз во время очередной эпидемии — я ему просто наломал веток ивы, памятуя о том, что в ней достаточно вяжущих и дубильных веществ. Результат превзошел все ожидания. Во-первых, они ему пришлись очень по вкусу. Во-вторых, на следующий день он был абсолютно здоров. А в-третьих, я испытал это средство на себе. Гораздо приятнее левомицетина, а главное — не менее эффективное. И четвертое — все обезьяны с удовольствием едят листья, ведь у многих из них в естественной среде обитания листья составляют основу рациона.
После этого в “критические дни” кашу и хлеб с повидлом для обезьян по моему распоряжению заменяли на листья яблони и ивы.
***
Самца шимпанзе по кличке Бой нам прислали по “заявке” шимпанзе Катерины, когда уже были открыты два гениальных средства лечения, поэтому расстройство кишечника новоприбывшего меня не пугало. Но вот общее его состояние внушало серьезное беспокойство: несчастный, с впалыми глазами, вялый.
Мы выпустили Боя в летний вольер. Катю на это время заперли в зимнике. Бой был действительно очень плох: он почти не исследовал новое помещение, забился в дальний угол, где и остался сидеть, закрывшись мешком, выданным ему для подстилки. Казалось, ему настолько тошно, что он хочет только одного — чтобы его никто не трогал.
Нашей ветеринарной троице — Владимиру Георгиевичу, Георгию Васильевичу и мне — предстояло назначить новоприбывшему необходимое лечение. Но чтобы его назначить, надо поставить диагноз, что в зоопарке сделать совсем непросто.
Поступает, например, животное — дикое, с непредсказуемыми реакциями, либо зубастое, либо клыкастое, либо с мощными рогами. К нему и близко не подойдешь.
Находясь возле клетки с очередным ребусом, я очень часто ощущал себя древним китайским врачевателем, которому предстояло поставить диагноз дочке императора. Как известно, простой смертный не имел права увидеть или услышать ее. И даже пульс он мог щупать, прикасаясь к шелковой нитке, которую привязывали к запястью больной, лежавшей за занавеской, а то и в другой комнате.
Зоопарковский врач смотреть может, но вот потрогать своего подопечного тоже, как правило, не в состоянии. Постепенно становишься хорошим наблюдателем, а став хорошим наблюдателем, становишь ся хорошим диагностом, а став хорошим диагностом, наконец имеешь право назвать себя настоящим доктором. Как говаривали древние эскулапы: “Quo bene diagnosis bene curat!” (“Хороший диагноз — уже лечение”).
Со временем обход превращается в удивительное исследование. Начинаешь видеть и понимать очень многие вещи, которые раньше остались бы незамеченными: кто-то из подопечных не так, как обычно, стоит — опустил голову или держит ее повернутой в одну сторону; кривит спину или вроде как хромает, а ноги при этом не пораненные; не так, как обычно, дышит, пьет или мочится; не так смотрит. И чем раньше удастся распознать какое-то необычное изменение в повадках, тем скорее и эффективнее можно что-то предпринять.
Как мы узнали из сопроводительного письма, шимпанзе по кличке Бой был участником многочисленных экспериментов, которые проводил Ленинградский институт физиологии, в том числе довольно известного эксперимента, во время которого группу обезьян выпустили на остров где-то под Псковом.
Какие конкретные исследования проводились над нашим Боем, нам, конечно, не сообщили. И даже не посчитали нужным прислать хотя бы историю болезни или какую-то карточку наблюдений за динамикой состояния животного в процессе проводившихся экспериментов. Оставалось только гадать, через какие испытания ему пришлось пройти. Зато было очевидно, что Бой, вне всякого сомнения, прирученный, весьма возможно, пребывал в лаборатории с раннего детства. А списали его с экспериментов, скорее всего, по состоянию здоровья либо по возрасту. Это вовсе не означает, что шимпанзе состарился. Просто он достиг того возраста, когда стал неуправляемым, а следовательно, неудобным в экспериментах. Из чего следовало: контакт с шимпанзе установить можно — не из джунглей его вывезли, но вот по-панибратски заходить в клетку не следует.
Тем не менее Бой совершенно спокойно разрешил нам прослушать пульс, сердце и легкие. Значит, в людях в белых халатах, похоже, видел друзей. Мы пришли к выводу, что у него хронический энтерит. А еще Владимир Георгиевч, как большой специалист по прослушиванию собственного сердца (которое он после операции изучил достаточно хорошо), настаивал на возможном инфаркте. Внешний вид пациента, сидящего на корточках и с прижатой к груди левой рукой, подтверждал предположение. Оставалось назначить лечение.
Для начала я подал Бою в бумажном стаканчике из-под мороженого валерьяночки, которую он без уговоров выпил. А немного погодя вручил ему смесь, придуманную на ходу, — что-то вроде фруктовой каши из пропущенных через мясорубку сухофруктов, грецкого ореха и шкурок лимона, щедро при правленных гречишным медом с кордамоновой присыпкой. Бумажный стаканчик Бой сразу разобрал “на запчасти”, а саму смесь разложил на ладони и, отковыривая от нее по кусочку, с видимым удовольствием отправлял за оттопыренную губу. Там он ее какое-то время катал снизу вверх и наоборот и при этом одобрительно покачивал головой. Иву он долго разнюхивал и даже немножко пожевал и с недовольным видом положил рядом. Потом шимпанзе немного покачался из стороны в сторону, накрывшись мешком, прислонился к сетке и, похоже, задремал.
Сон — лучшее лекарство, дружно решили мы.
На следующее утро ни веток ивы, ни веток яблони в клетке Боя я не увидел. Зато — о радость! — обнаружил небольшое количество довольно хорошо оформленного помета, по цвету не вызывающего никаких опасений. А это значит, что одной проблемой меньше. Вполне возможно, что выглядел он такой развалиной из-за усталости и стресса, вызванных переездом. Но общее его состояние оставалось все равно никудышным, и нас не покидала мысль, что Боя просто прислали сюда помирать.
И через день активности в его действиях не прибавилось. Он получил очередной стаканчик с валерьянкой, который, к нашей радости, все же частично выпил, а частично зачем-то вылил себе на макушку. Тут же тихо “ухнул” при виде чайника, который я держал в руке, и подставил стакан. Я через решетку направил из чайника струю прямо в стакан, но чуть не промахнулся. Зато не промахнулся Бой — успел поймать струю.
— Смотри-ка, Юрич, пациент ожил! — заметил Георгич.
Я умышленно продолжал лить чай мимо, чтобы как-то расшевелить шимпанзе. Бой сразу включился в игру и, ловко подхватывая струю, наполнял бумажный стаканчик.
Крепкий чай с лимоном и медом пришелся ему по вкусу, и он продолжал просить добавку, пока чайник не опустел, а может, ему еще и понравилась нехитрая игра. Несмотря на некоторые улучшения за несколько дней, проведенных в вольере, он по-прежнему передвигался очень мало и непременно волочил за собой мешок. Слушать давал себя регулярно и при этом даже не пытался отнять фонендоскоп.
На вторую неделю Бой уже осваивал второй ярус клетки и забирался наверх под потолок. Но основное время проводил внизу. Мешок напрочь прирос к его руке, и он с ним не желал расставаться.
Наконец мы решили впустить Катерину. Рано или поздно это все равно сделать придется, и ежели не подерутся, то вдвоем им все же будет гораздо веселее.
Приготовив сачки, сетки, шланги с водой, Катю пригласили на первое свидание.
Не торопясь, с опаской поглядывая по сторонам, Катерина вошла в вольер. Боя она увидела не сразу, так как он находился как раз под полкой, на которую она ступила, но стоило ей спрыгнуть на пол, как она его и приметила в углу.
Катерина широко развела в стороны руки, смачно хлопнула тыльной стороной одной ладони по другой руке, издала один из самых истошных воплей, которые я от нее когда-либо слышал. После этого, сначала воздев руки (“Небо! Ты слышишь меня!”) и продолжая кружиться, опустила их на голову и присела: “Ой, что теперь буде-ее-т?”
Проделывая эти пируэты несколько раз, она каждый раз увеличивала круги, все ближе и ближе подбираясь к Бою. Тот продолжал невозмутимо наблюдать из своего угла за спектаклем. Но “манто” из мешковины все же сползло с головы набок. Катя, продолжая свой танец, неожиданно схватила мешок и взлетела с ним наверх. Тщательно его обследовав и обнюхав, она очень быстро потеряла к нему всякий интерес и сбросила вниз.
Бой невозмутимо вышел из угла, подобрал свое “манто” и, водрузив на голову, вернулся на место.
Катя уже более уверенно подскочила к Бою, опять зацепила мешок, взлетела с ним наверх и повесила рядышком. Бой несколько озадаченно посмотрел на Катю и на свой мешок, но предпринимать ничего не стал. Тогда Катя, вальяжно развалившись на переплетении прутьев, как бы нечаянно задела пяточкой мешок, и он полетел вниз.
Бой безропотно поднял “манто”, натянул на голову и снова вернулся в свой угол. Катя быстренько спустилась и уже почти нагло направилась к Бою, чтобы продолжить игру. Но на этот раз он успел подготовиться и, когда она подошла ближе, показал ей такое “лицо”, что Катю “снесло” в другой конец клетки. Какое-то время она в легком шоке чесала все, что можно почесать. Потом ее волнение улеглось, и она, обиженно отвесив губу, несколько раз прошлась мимо Боя на почтительном расстоянии. Убедившись, что он на это совершенно не реагирует, присела неподалеку. Но “присела” — это так, мягко сказано. Она присела так, как это может сделать только обезьяна: успев показать Бою свою улыбку, зубы, распухший розовый пирожок и еще построить глазки.
По всему было видно, что Бою она похоже тоже понравилась, но он пока не подавал виду, сохраняя мужское достоинство.
А мы тем временем расслабились, довольные тем, что все вроде как благополучно обошлось. Но чувствовало мое сердце, расслабляться рановато.
Гримасничая, Катя опять приближалась к Бою. Она действительно радовалась и смеялась. Радовалась, что теперь не одна. И смеялась, потому что без смеха на важного и гордого Боя, покрытого мешковиной, смотреть было невозможно. И мы вместе с ней радовались и смеялись. В чем причина всеобщего веселья, не понимал только Бой, но ведь он же не мог видеть себя со стороны.
Под шумок Катерина опять ухватила мешок, но на этот раз взлететь наверх не успела. Бой подскочил к ней и, отвесив мощную затрещину, отобрал “манто”. Катя бухнулась на пол и, закрыв голову руками, начала жалобно орать. На этом все не закончилось. Крепко ухватив мешок за угол, Бой начал им отхаживать Катю по полной программе. Мы решили не вмешиваться, так как это уже выглядело обычной семейной сценой. Делал Бой свое дело, можно сказать, профессионально. С одной стороны, чтоб показать, кто в доме главный, но с другой — чтоб жену не покалечить. Да и Катя, хоть и орала, как полагается, все равно невооруженным глазом было видно, что довольна: вот и на нее кто-то обратил внимание! Выбив из Кати дурь, а из мешка пыль, Бой сделал несколько кругов по клетке, периодически со всей силы ударяя ногами по полу, потом выпрямлялся, “ухал” и мощно ударял себя кулаками в грудь. После этого, вцепившись всеми четырьмя конечностями за стальное ограждение, продолжая “ухать”, так его сотрясал, что, кажется, земля шевелилась.
Затем, гордо заняв место посередине вольера, он вопросительно посмотрел на гостью, которая теперь сидела от него на почтительном расстоянии в позе: “Ой, боюсь-боюсь-боюсь!”
Катерина приняла этот взгляд как приглашение к перемирию и подползла к нему, протягивая вперед руку. Бой аккуратно взял ее руку и положил себе на плечо. Катерина потянулась губами к щеке Боя. Несколько секунд они так и сидели, плотно прижавшись друг к другу. Потом Бой повернул ся к Катерине и посмотрел ей в глаза, после чего они начали друг друга обнюхивать, слегка и очень нежно прикасаясь губами. А уже после этого, аппетитно причмокивая языком, принялись перебирать друг другу шерсть. Так началась их семейная жизнь.
Через несколько дней, когда мы считали, что с этой парой все в порядке, под вечер со стороны обезьянника послышались душераздирающие вопли Кати и Боя. Остальные обезьяны тоже по какой-то причине не менее шумно выражали свои чувства. Я выбежал посмотреть, что происходит. И стал свидетелем весьма необычного явления природы. С неба, как град, сыпалась саранча. Обезьяны ошалели от радости. Сначала я подумал, что им тоже очень необычно наблюдать, как саранча выпадает в осадок. Но когда обнаружил, что они ее уплетают за обе щеки, понял истинную причину восторга.
Наш агроном бегала по зоопарку, охала и хваталась за голову. Но саранчу совершенно не интересовали ни наши яблони, ни наши розы. Полчища насекомых двигались по своим делам в противоположном от сада направлении.
На следующее утро, как я ни старался найти хоть одно насекомое, чтобы угостить шимпанзе, все оказалось тщетно. Сад, к счастью, совершенно не пострадал.
Кстати, саранчу пытались ухватить и птицы, особенно фазаны, и мелкие хищники, и даже медведи!
***
Возле клеток с обезьянами всегда толпилось больше всего посетителей. И все они старались подкормить их. Это как раз и становилось главной причиной желудочно-кишечных расстройств. Попробуйте как-нибудь на 40-градусной жаре съесть помидор с абрикосом, мороженое, огурец, несколько конфет, пару печеньиц разных сортов, пирожок, скажем, с капустой, а потом снова мороженое и так далее в том же духе.
Вот примерно такой дополнительный рацион получали наши обезьяны в воскресные дни и праздники.
Животных пытаются накормить практически все посетители. На предупреждающие надписи они, естественно, не обращают внимания. Конечно, в воскресные дни возле клеток дежурили служащие, которые пытались вразумить сердобольных посетителей, что животные сыты и что мороженое совершенно отсутствует в их естественном рационе. Но стоило служащим перейти от одной клетки к другой, как все начиналось сначала.
Так продолжалось все лето. Понедельник — понос, вторник — лечение, среда — диета, четверг — рекреационный период, пятница—суббота — период реконвалесценсии (выздоровления). Ну а в воскресенье... животные лежат, схватившись за животы.
Иной раз в клетку к Бою бросали сигареты. Зажженные сигареты Бой сразу гасил (в прошлой жизни не иначе как пожарником был), отрывал фильтр, совал в рот и, немного помусолив в губах, начинал жевать. Потом долго ходил и плевался. Катерину сигареты не интересовали. А вот пиво...
Пиво им кидали вместе с бутылкой (алюминиевых банок тогда еще не продавали). Если бутылку бросали по правильной траектории, Бой ее легко ловил. Он сразу усвоил: разбитая бутылка — пролитое пиво!
Но вот бутылка удачно поймана — праздник состоялся. Выпивать любил исключительно на качелях, полулежа, облокотившись одной рукой на поручни, второй рукой он неторопливо подносил бутылку к губам и делал первые несколько глотков, которые сразу пропускал внутрь, а последний задерживал во рту. Растягивая таким образом удовольствие, он периодически озабоченно поглядывал на донышко — что там еще осталось? Кате иногда тоже доставалось немного пивка, но она с ним расправлялась быстро, после чего любила поорать. Впрочем, Катерина всегда любила поорать.
Даже заметив в руках Боя пиво, я не боролся с пьянством — в небольших количествах оно шло ему только на пользу.
Как-то один из посетителей забросил в клетку кусок шланга длиной с метр. Наверное, час Бой ходил по клетке с очень гордым видом и периодически изо всей силы стегал шлангом по цементному полу. Похоже, ему очень нравился звук. Когда звук получался особенно громкий и смачный, он удовлетворенно забирался на верхний ярус и там пел. Текст всегда был один и тот же — буква “у” с разными интонациями. Получалась отличная песня.
Шланг между тем пару раз прошелся по Катиной спине. Сделано это было совсем не по злобе, а так, для профилактики и мимоходом. Но Катя обиделась и начала мне жаловаться. Слабый пол обижать негоже. И я решил отнять у Боя опасную для семейной жизни игрушку: нарвав яблоневых листиков, пошел к Бою “меняться”. Он сразу догадался, что мне нужен шланг, и всячески его оберегал. Тогда я положил листики на таком расстоянии, чтобы он смог дотянуться только шлангом. Другого орудия в клетке просто не имелось.
Достал.
Я положил листики еще дальше. Бой подвинул шлангом листики к себе поближе и, чтобы их было удобнее собрать сразу все, на какую-то секунду отпустил новую игрушку. Я воспользовался его оплошностью и вцепился в шланг. Но Бой был начеку и сразу прихватил другой конец. Мы с ним уперлись с разных сторон в ограду и начали тянуть, каждый на себя. День был воскресный, и посмотреть на это “шоу” собралось довольно много народу. Так как у меня не хватило времени ухватиться как следует, я почувствовал, что мне его не перетянуть, и решил над Боем пошутить: взял и внезапно отпустил шланг. Так как он тянул честно, то отлетел к противоположной стене.
Зрители в восторге, особенно Катя — сидит наверху, хлопает в ладошки и кричит от радости. Бой встал, подошел к прутьям и, как ни в чем не бывало, протягивает шланг, будто мы с ним так каждый день играем: на, мол, попробуй еще раз, я-то все равно сильнее!
На этот раз мне удалось ухватить шланг покрепче. Ну, думаю, теперь-то смогу одержать победу.
Дружно тянем. Он со своей стороны, я — со своей. Страсти накаляются до предела. Катя спустилась вниз и начала, ухая, пританцовывать, как девочка из группы поддержки команды. Среди посетителей нарастал гул. Всем интересно, чем закончится поединок.
Чувствую, что силы примерно равны, но у меня есть реальный шанс. И точно в тот момент, когда я делаю последний рывок, Бой неожиданно отпускает шланг!
Я настолько был не готов к такому повороту событий, что полетел вверх тормашками. Бой, топая и ударяя себя кулаками в грудь, совершил круг почета, который закончился танцем наподобие украинского гопака и двумя-тремя хлопками по Катиной спине: за то, что в первый раз не тому аплодировала.
Потирая ушибы и почесывая с досады затылок, я отправился мыться, так как в белом халате угодил прямо в цветочный газон. Бой торжествовал. Шутка удалась на славу.
***
Несмотря на то, что в зоопарках многие животные не выглядят совсем дикими, как бы при этом ни складывались с ними ваши отношения, ручными их считать нельзя по той простой причине, что их действия все равно остаются непредсказуемыми. И к обезьянам это, наверное, относится в первую очередь, так как некоторые из них к себе очень быстро располагают.
Однажды одна из наших молодых работниц (весьма привлекательная, между прочим) зашла для уборки в клетку Боя, думая, что перегонный шибер закрыт. А он-то оказался открытым! Хорошо, что не у льва, да?
Бой “спинным мозгом” почувствовал ее и сразу пришел “поздороваться”. Перепуган ная сотрудница хотела было вырваться на свободу, но первое, что он сделал, — загородил доступ к отступлению. Сотрудница начала с ним ласково разговаривать. Он спокойно ее выслушал, но потом все же принудил снять халат, оставив девушку в одном купальнике. (Летом мы периодически бегали на речку, которая протекала совсем рядом с зоопарком, чтоб хоть немного освежиться.)
На самом деле со служительницей он был давно и хорошо знаком, поэтому его больше заинтересовал ее наряд. Пока Бой примеривал на голову халат, не понимая, как просунуть в него руки, служительнице удалось выскользнуть. Рабочие тоже не растерялись и сразу перекрыли Катю, которая, наверное, могла бы устроить сцену ревности.
По этому поводу могу дать один хороший совет (в жизни может пригодиться). Если вы внезапно встретились с каким-либо живым существом в ситуации, когда чувствуете для себя явную или скрытую угрозу, — отдайте любую вещь: сумку, рубашку, обувь — неважно что. Пока животное будет изучать непонятный предмет, у вас есть несколько секунд для принятия решения.
***
Как-то мы с Василичем задержались после закрытия зоопарка и во время вечернего обхода нашли на лавочке зеркальце размером с десертную тарелочку.
— Юрич! Давай Бою отдадим! Что он с ним будет делать? — предложил Василич.
Заглянув в зеркало, я бы сказал, привычным взглядом, Бой только передернул бровями типа: “А, это опять ты?”
Потом, повертев в руках и изучив зеркальце со всех сторон, отдал его Кате. Она уже давно напряженно ждала этого момента. Первая ее реакция была — прыгнуть на того, кто прятался в зеркале. Но она довольно быстро поняла, в чем дело, и, положив руку на голову, изобразила: “Вот дура! Это же я!” После чего начала упражнения с губами: вытягивала их во всю длину трубочкой, потом улыбалась до ушей либо отвешивала нижнюю чуть не до колен, при этом постоянно подергивая бровями и строя самой себе глазки. Периодически зеркальце немножко поворачивалось, и изображение убегало в сторону. Катя возмущенно оборачивалась и, никого там не обнаружив, опять опускала руку на голову: “Вот дура! Это же опять я!” — и поворачивала зеркало нужным образом.
***
Однажды Бой снова заболел. Началось все с расстройства желудка. Но если до этого случая выручали глинтвейн, вяжущие чаи и диета из листьев ивы, то в этот раз я сразу понял, что глинтвейном и листьями не обойтись. Заболел-то он, как всегда, одновременно с Катей и Ромой, но последние двое быстро пришли в себя. И до того случалось, что некоторые, на первый взгляд несложные болезни у зоопарковских питомцев переходили в затяжные. Я всегда очень переживал по этому поводу, чувствуя свою полную беспомощность. Сначала приглашал для консультации преподавателей из душанбинского ветеринарного института. Но очень скоро убедился, что в Таджикистане по лечению диких животных мы и есть истина в последней инстанции. К такому выводу мы пришли, конечно, вовсе не от гордыни, а просто оттого, что мы в этой области уже обладали реальным и несомненным опытом. Но в случае с Боем я даже пригласил для консультации нескольких очень хороших детских врачей-педиатров с многолетним опытом.
Они оперативно помогли нам достать необходимые лекарства для внутривенных вливаний. Но к диагнозу ничего нового не добавили: геморрагический энтерит и сердечная слабость.
На второй день мы перевели Боя в фиксирующую клетку. Ловить его не пришлось. Он перешел в нее сам, с таким видом, словно хорошо понимал всю серьезность своего состояния. Фиксировать его не было никакой необходимости. Он безропотно давал себя слушать, щупать и делать внутривенные вливания. Только лежал и потихоньку стонал. Когда я ему помогал сесть, чтобы у него была возможность выпить рисового отвара или поесть суп из хорошо переваренной и перетертой моркови, которую мы ему давали по совету педиатров, он одной рукой придерживал мою руку с чашкой, а другую клал мне на шею, чтоб лучше держаться. При этом, заглядывая в глаза, говорил: “Доктор, видишь, что со мной приключилось? Но ты же меня спасешь, да?”
И я ему отвечал:
— Держись, Бой. Сделаем все, что можно.
Потом он ложился и, не сводя с меня глаз, продолжал: “Доктор, мне очень больно, твои лекарства не помогают. Придумай что-нибудь”.
Я давал ему обезболивающее и снотворное. Он засыпал, продолжая во сне держать мою руку. Несмотря на все усилия, Бой угасал на глазах.
Однажды утром я, как и накануне, ввел ему в вену иглу, чтобы сделать вливание. Он посмотрел мне в глаза, потом резко выдернул иглу и отвернулся к стене. Глаза его еще были открыты, но жизни в них уже не было...
На вскрытии, помимо жуткого геморрагического энтероколита (такого я больше никогда не видел), меня поразило его сердце — сплошь покрытое рубцами перенесенных инфарктов. Лабораторный анализ подтвердил диагноз: катарально-геморрагический энтероколит, предположительно вирусной этиологии.
Вспоминая сердце Боя, я все время задаю себе вопросы. Как обезьяна умудрилась заработать столько инфарктов? Как с таким количеством инфарктов можно было вообще жить? Что я сделал неправильно? Был ли у меня шанс ему помочь? Вправе ли мы...
Немножко странно, но я почему-то вспоминаю Боя таким, каким я его никогда на самом деле не видел, — прыгающим по веткам в девственном лесу, в родной для него среде обитания.
Уже потом, когда я работал в институте животноводства, мне попалась статья, в которой описывался псковский эксперимент: высадка обезьяньего десанта на остров. Я не помню автора и не смогу повторить дословно, что он писал. Но я очень хорошо запомнил описанную там сцену.
Отплывает лодка, в которой сидят люди, которые, собственно, и привезли Боя на остров. Люди, которых он хорошо знает и к которым очень привык. Они почему-то оставили его с другими обезьянами в непонятном, чужом месте, а сами уезжают. И хотя обезьяны очень не любят холодную воду, Бой зашел по коленки в реку и поднял руки. Люди, которые его привезли на остров, знают, что он их зовет. И он знает, что они об этом знают. Они его многому научили. Но они уезжают...
