АКАДЕМИК НИКОЛАЙ ШИЛО: ВСЕ ЗОЛОТО КОЛЫМЫ

Я пытался найти тот перекресток, на котором встретились эти люди. Мне казалось, встреча обязательно должна была произойти, так как оба находились в одних и тех же местах в одно и то же время. Оба были молоды, талантливы, энергичны. Но они так и не столкнулись лицом к лицу, иначе Варлам Шаламов обязательно об этом бы написал. В его "Колымских рассказах" упоминаются очень многие…

В те годы Николай Шило только начинал свой путь в науке и на Колыму отправился добровольно, в отличие от тех, кто попал туда не по своей воле.

- Вашу монографию "Учение о россыпях" коллеги называют геологической энциклопедией рo'ссыпных месторождений. Это обобщение того, что сделано в науке?

- Я доволен тем, что эта книга вышла вторым изданием и я успел ее написать в таком виде, который мне нравится, включить то необходимое, что долгое время считалось ненужным, было забытым.

- А когда вы впервые столкнулись с россыпями как геолог?

- Первая встреча была довольно странной. В 1934 году я учился в Ленинградском горном институте. Во время студенческой практики поехал на Северный Урал, на медный рудник. Вот там и встретил настоящих старателей. В поселке насчитывалось с десяток домов. Огороды выходили к реке. В каждой семье были приспособления для промывки золота. Вечерами все сидели с ковшами на реке и мыли песок… Подивился я на это, но особого значения увиденному не придал. Закончив институт, по рекомендации Ю. А. Билибина заключил договор с Дальстроем. Честно говоря, роль сыграли материальные интересы: я уже имел семью, денег не хватало. В договоре было определено место работы - Северное горнопромышленное управление, организованное в долине реки Хатыннах, впадающей в Таскан - левый приток Колымы.

Из "Колымских рассказов": "Я вспомнил старую северную легенду о боге, который был еще ребенком, когда создавал Тайгу. Красок было немного, краски были по-ребячьи чисты, рисунки просты и ясны, сюжеты их немудреные.

После, когда бог вырос, стал взрослым, он научился вырезать причудливые узоры - листы, выдумал множество разноцветных птиц. Детский мир надоел богу, и он закидал снегом таежное свое творение и ушел на юг навсегда. Так говорила легенда".

- Столь дальние края не испугали?

- К этому времени я уже много где побывал. Видимо, унаследовал "вирус" исканий от предков, которые немало побродили по свету, оттолкнувшись от Черниговщины. Род мой тянется от казаков Запорожской Сечи. Я появился на свет в Ново-Пятигорске. В семье уже было пятеро детей - две дочери и трое сыновей. 7 апреля 1913 года папа, Алексей Васильевич, зашел в хлев и увидел рядом с мирно жевавшей коровой лежащую на соломе жену и рядом с ней только что родившегося ребенка. Это был я.

- Что и говорить, весьма необычное начало жизненного пути!

- Кстати, это было пасхальное воскресенье, и мама, Акулина Дмитриевна, говорила, что теперь бог и судьба меня оберегают! Чуть позже родилась еще одна девочка - так что семья была большой. К 1917 году у нас - две коровы, лошадь, свиньи и разная птица. Поначалу революционная буря не тронула этот край, по крайней мере, мы ничего не почувствовали, но потом пришла Гражданская война. Она лишила семью всего и главное - отца. Сразу же пришли холод и голод, болезни. Закончил семь классов, и началась самостоятельная жизнь. Уехал в Грозный, поступил рабочим на нефтеперерабатывающую станцию. Учился на рабфаке. Через два года поехал навестить брата в Ленинград. Однако его не застал, а деньги кончились. Нанялся поработать на строительстве аэродрома под Пушкином. Ленинград мне очень понравился, а потому учиться я приехал именно туда, в Горный институт. На одно место - 40 кандидатов. Первый экзамен - сочинение. Мое "произведение " понравилось профессору, и он даже освободил меня от устного экзамена. В общем, как ни странно, поступил я легко. А вот учиться было необычайно трудно. Из тридцати человек, которые были зачислены вместе со мной, первый курс окончили всего двенадцать.

- Геологоразведочный факультет?

- Да. Мы учились, а по ночам подрабатывали. Вот многие и не выдерживали. Но геология настолько меня увлекла, что теперь я уже не мыслил себя без нее. Во время практики и каникул работал в экспедициях на Северном, Среднем и Южном Урале. Дипломную работу делал в Казахстане. Старшим коллектором там работала студентка третьего курса Валентина Евсеева. Вскоре она стала моей женой, у нас родилась дочь Людмила. Так что на вопрос, не испугали ли меня дальние края, ответ, естественно, "нет". Да и задавать его себе я тогда не мог, так как был уже вполне сложившимся человеком.

Из "Колымских рассказов": "Инженеры, геологи, врачи, прибывшие на Колыму по договорам с Дальстроем, развращаются быстро: "длинный рубль", закон - "тайга", рабский труд, которым так легко и выгодно пользоваться, сужение интересов культурных - все это развращает, растлевает; человек, долго проработавший в лагере, не едет на "материк" - там ему грош цена, а он привык к "богатой", обеспеченной жизни. Вот эта развращенность и называется в литературе "зовом Севера".

- Контракт с Дальстроем сразу решил ваши материальные проблемы?

- Конечно. Дочь мы оставили у бабушки и отправились с женой через всю страну на Дальний Восток. Оклад у нас был по 900 рублей в месяц. Через каждые два с половиной года - отпуск на шесть месяцев. Получили подъемные, по тем временам это были хорошие деньги.

- Долго ехали до места назначения?

- Десять дней поездом до Владивостока. Потом на корабле "Джурма" до бухты Нагаева шли четверо суток. В Магадане нас встретил главный геолог Дальстроя Д. В. Вознесенский. Две недели жили в палатках, ожидая автомобиля в Хатыннах - это шестьсот километров от Магадана.

Из "Колымских рассказов": "В лагере для того, чтобы здоровый молодой человек, начав свою карьеру в лагерном забое на чистом воздухе, превратился в "доходягу", нужен срок по меньшей мере от двадцати до тридцати дней при шестнадцатичасовом рабочем дне, без выходных, при систематическом голоде, рваной одежде и ночевке на шестидесятиградусном морозе в дырявой брезентовой палатке; побои десятников, старост из блатарей, конвоя несколько ускоряют этот процесс. Эти сроки многократно проверены… Состав бригады меняется за лето несколько раз. Золотой забой беспрерывно выбрасывает отходы производства в больницы, в так называемые оздоровительные команды, в инвалидные городки и на братские кладбища".

- Вы сразу встретились с заключенными?

- Пока ехали по трассе, контактов с ними не было: мы останавливались в специально отведенных местах. Но было ясно, что прокладка этой дороги потребовала невероятных усилий от всех, кто здесь работал. Дорога только что построена. Она шла через реки и ручьи, болота и торфяные мари, среди сопок, покрытых лиственницей и кедровым стлаником. Нас поразила удивительная красота природы. При незаходящем солнце - бледно-голубое небо. Страна вечной мерзлоты, еще не тронутая человеком. Но о том, что это суровый и жестокий край, напоминал воздух, наполненный комарами. Их гул слышался везде и всегда. Приехали на место, в Хатыннах - крошечный поселок из нескольких деревянных домиков и палаток. Меня назначили начальником поискового отряда. Надлежало выяснить: есть ли в среднем и нижнем течении реки Хатыннах и ее притоках перспективные точки для начала поисково-разведочных работ. На прииске "Нижний Хатыннах", куда жену направили коллектором, - всего три деревянных дома. Свободных мест там не было, и нас с Валентиной поселили в большую палатку. В ней жили и осужденные, которые добывали золото из хатыннахской россыпи. В палатке мы прожили две недели.

Больших лагерей еще не было. Ситуация изменилась чуть позже, когда началось так называемое "большое золото". А пока никто не мог утверждать, что в этом районе есть богатые россыпи. Именно это мне и предстояло выяснить. Кстати, геологи, работавшие здесь раньше, считали, что золота в этих местах очень мало. В отряде было три человека - промывальщик, рабочий и я. Мы отправились в тайгу вверх по течению реки. Уже первые пробы показали, что предшественники ошиблись: золота оказалось много. Опробование долины реки Хатыннах и ее притоков убедило меня, что имеет смысл провести детальные поисковые работы. Еще до наступления зимы я произвел разбивку шурфовочных линий. Когда прошли снегопады, была организована партия: несколько человек технического персонала и сто рабочих, в основном заключенных. Шурфы проходили зимой, когда вода замерзала. В том году зима была очень суровая. И вдруг приходит телеграмма, что я должен прибыть в Магадан на курсы комсомольского актива. Только что произошла смена руководства Дальстроя. В Москву отозвали Э. П. Берзина, а ему на смену прислали комиссара госбезопасности 2-го ранга К. А. Павлова…

Из "Колымских рассказов" : "Три смертных вихря скрестились и клокотали в снежных забоях золотых приисков Колымы в зиму тридцать седьмого - тридцать восьмого года. Первым вихрем было "Берзинское дело". Начальник Дальстроя, открыватель лагерной Колымы Эдуард Берзин был расстрелян как японский шпион в конце тридцать седьмого года. Вызван в Москву и расстрелян…"

В Магадане Павлов пригласил меня к себе и предложил работать в газете "Советская Колыма". Многие журналисты были арестованы, коллектив редакции поменяли почти полностью. Теплоход "Дзержинский" не смог пробиться к Магадану, застрял во льдах. А это был "кадровый" рейс, на борту находились в том числе и журналисты. Ледокол "Красин" шел на выручку "Дзержинскому", но пробиться сквозь льды не смог. И тогда политотдел решил направить в газету интеллигентов. К этой категории принадлежал и я, однако перейти в газету отказался. По-моему, Павлов посчитал мой довод, - я только что начал разведку золотоносных россыпей в бассейне Хатыннаха, - гораздо убедительней, чем доводы политотдела. Но ссориться с политорганами он не стал, а потому мы договорились, что я буду работать по совместитель ству специальным корреспондентом газеты по Хатыннаху. Это меня вполне устроило, так как работа корреспондентом позволила объездить почти все прииски Даль-строя, разведочные партии и геологические экспедиции. Но основная работа была все-таки в горном управлении, тем более что геологов там не осталось, так как начальника геологоразведочного отдела Д. В. Вознесенского арестовали. О нем спрашивали и меня. Я дал ему высокую оценку и как специалисту, и как человеку. Отчасти это способствовало его освобождению. И когда впервые после ареста мы с ним встретились, он обнял меня и горячо поблагодарил. Оказывается, мое заступничество помогло ему.

- Разве такое допускалось?

- Только в тех случаях, когда к тебе обращались из органов. Сам проявлять инициативу ты не имел права. Как ни странно, но у меня сложились нормальные деловые отношения с Павловым. Он был энергичный, волевой и безжалостный руководитель. Ощущал себя прямым посланником Сталина, который очень внимательно следил за работой Дальстроя.

- Ему нужно было золото?

- Конечно. И Колыма его давала. Вскоре меня освободили от журналистской работы, я возглавил отдел рoссыпных разведок. Осенью 1938 года было выполнено районирование левобережной части Колымы. Мы прошли 37 тысяч погонных метров шурфов, или 7400 выработок. Открыли богатейшие россыпи в бассейнах рек Чек-Чека, Хатыннах, Малый и Большой Ат-Юрях, Дебин. Это позволило всего за год увеличить добычу золота в Дальстрое вдвое - довести ее до 65 тонн. Во многих случаях, дав оценку золотоносности долины только по поисковым данным, я сразу же начинал детальную разведку, минуя предварительную стадию. Это ускоряло разведку россыпей и сокращало затраты на работы. Однако за такую инициативу и смелость я чуть не поплатился жизнью.

Из "Колымских рассказов" : "Вторым вихрем, потрясшим колымскую землю, были нескончаемые лагерные расстрелы, так называемая "гаранинщина". Расправа с "врагами народа", расправа с "троцкистами".

Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приговоры. В пятидесятиградусный мороз заключенные музыканты - из "бытовиков" - играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа… Каждый список кончался одинаково: "Приговор приведен в исполнение. Начальник УСВИТЛ полковник Гаранин"… По сталинской традиции тех лет Гаранин должен был скоро умереть. Действительно, он был схвачен, арестован и расстрелян в Магадане. И осужден как японский шпион".

- На вас донесли?

- Нет. Ко мне хорошо относились все, с кем я работал. Из тех, кто приезжал туда добровольно, арестовывали в основном пожилых. Именно в них видели вредителей. Молодые под этот пресс попадали реже. И тем не менее со мной это могло случиться много раз. А однажды я оказался "на грани". Все произошло довольно случайно. Я оценил Мало-Ат-Юряхскую долину как крупнейшую золотоносную систему, в которой можно получить не менее 200 тонн золота. Спланировал проведение детальной разведки, минуя предварительную стадию. Однажды в середине зимы Павлов проезжал мимо и увидел сотни шурфов. Он спросил, если ли здесь золото? Никто не смог ему ответить. Вечером он вызвал меня и задал тот же вопрос. Я ответил, что шурфы еще не доведены до золотоносного пласта, однако я убежден, что там будут промышленные россыпи. Павлов посчитал, что так поступать было нельзя. Неграмотность или вредительство? Он распорядился создать комиссию и виновных предать суду. Комиссия решила, что нужно работы довести до конца. Я прекрасно понимал почему. Члены комиссии не рисковали. Если золота не будет, то наказать меня успеют. Но если я буду прав, то уже их обвинят во вредительстве.

Из "Колымских рассказов" : "Всех, у кого находили "металл", расстреливали. Позднее - щадили жизнь, давали только срок дополнительный: пять, десять лет. Множество самородков прошло через мои руки: прииск "Партизан" был очень "самородным", но никакого другого чувства, кроме глубочайшего отвращения, золото во мне не вызывало. Самородки ведь надо уметь видеть, учиться отличать от камня".

- Золото было?

- И очень много! Так что я не только был реабилитирован, но и завоевал авторитет. Это помогало избегать наказания даже в тех случаях, когда я ошибался. Я предложил отказаться от традиционных методов проходки шурфов (обычно грунт оттаивали кострами) и заменил этот тяжелый труд взрывами, что ускорило работы и сделало их более эффективными. В общем, провел несколько серьезных исследовательских работ. Их результаты опубликовали в журнале "Колыма". В 1938 году в Магадан приехала правительственная комиссия. В ней были многие известные ученые - академик С. С. Смирнов, легендарный Ю. А. Билибин и другие. Они решили посмотреть Мало-Ат-Юряхскую россыпь, побывали на прииске "Партизан". В этот день с одного промывочного прибора сняли 250 килограммов золота - это был рекорд, но главное - свидетельство того, насколько богато месторождение. Вскоре я впервые уехал в отпуск на Большую землю.

Как положено, на полгода. Но, честно говоря, я стремился вернуться побыстрее, так как у меня появилась возможность проверить некоторые свои теоретические предпосылки. В частности, спор зашел вокруг бассейна реки Теньге, впадающей в Колыму справа. Считалось, что там золота нет, так как много оловянных месторождений, а олово и золото несовместимы. Я же считал, что там расположены типичные колымские золотоносные структуры. Поездил по этим районам, изучил их. В долине реки Омчак, по моему мнению, можно было добыть не менее 40 тонн золота. Прогноз оказался верным. В сентябре 1940 года меня назначили заместителем начальника Северного горного управления по геологоразведке. В 1940 году на приисках Дальстроя было добыто 92 тонны шлихового золота. Работников Дальстроя наградили орденами и медалями. Я получил орден "Знак Почёта".

Из монографии "Учение о россыпях": "Среди регионов, где мною проводились исследования россыпей, особое место занимала северо-восточная Азия - громадная металлогеническая провинция, включающая уникальную, планетарного масштаба, структуру - Яно-Колымский золотоносный пояс. Из его россыпей, и отчасти коренных месторождений, добыто более 3,5 тысячи тонн золота. Я благодарен судьбе за встречу с Ю. А. Билибиным. Мне неоднократно приходилось обсуждать с ним пути решения научных проблем, мы вместе работали в бассейнах рек Хатыннах и Малый Ат-Юрях.

Изучение золотоносных россыпей или месторождений с минералами, близкими по физико-химическим свойствам к золоту, и полученные при этом данные экспериментов и исследований в полевых условиях часто служили основой для теоретических построений и создания общих моделей россыпеобразующего процесса".

- Богатые там земли?

- Очень. И мы уже вели поиск осмысленно, не наугад. Это, пожалуй, одно из главных достижений геологической науки, к которому я причастен.

- Войну вы встретили на Колыме?

- Я был в полевых партиях. О начале войны узнал, когда вернулся в Магадан. Естественно, сразу же подал заявление о направлении на фронт. В Дальстрое, наверное, не было ни одного мужчины, который бы не сделал этого. Однако вскоре пришел приказ Сталина, что все должны оставаться на своих местах, так как во время войны нужно как можно больше золота и олова. Это были очень трудные годы, они коснулись всех в стране. Чем горжусь? Тем, что геологические работы на Колыме расширялись, и в этом была и моя заслуга. Наша промышленность быстро развивалась. Россыпи эффективно обрабатывались. Кстати, во время войны у нас была организована конференция по золоту. Ею руководил академик С. С. Смирнов. Он вместе с коллегами побывал на приисках, познакомился с нашими исследованиями. Был восхищен, что в труднейшие военные годы нам удалось добиться хороших результатов.

- А семья?

- Только в 1945 году я узнал подробности гибели жены в блокадном Ленинграде. В самый холодный месяц 42-го года, когда голод косил блокадников, Валентину убили каннибалы. Людоедов нашли, судили и расстреляли… С тех пор мне очень трудно приезжать в Ленинград, и я стараюсь не делать этого. Трагическое прошлое не отпускает до нынешнего дня… Многое, очень многое забыть просто невозможно!

Из "Колымских рассказов": "Камень, Север сопротивлялись всеми силами этой работе человека, не пуская мертвецов в свои недра. Камень, уступавший, побежденный, униженный, обещался ничего не забывать, обещался ждать и беречь тайну. Суровые зимы, горячие лета, ветры, дожди за шесть лет отняли мертвецов у камня. Раскрылась земля, показывая свои подземные кладовые, ибо в подземных кладовых Колымы - не только золото, не только олово, не только вольфрам, не только уран, но и нетленные человеческие тела".

- Вы ни слова не сказали об уране и Атомном проекте.

- Это еще впереди. Пока я добывал золото и лишь "прикасался" к науке. После войны опубликовал несколько научных статей - не более того. Возглавил Средне-Колымское геологоразведочное управление. Однако случилось ЧП, которое выбило меня из строя на некоторое время. К счастью, я не ослеп…

- Что же произошло?

- Многие геологи увлекаются охотой. И я, конечно, в их числе. Однажды поехал на прииск "Спокойный". Было время перелета птицы, я захватил с собой ружье. Вдруг мы увидели, что на озеро села большая стая гусей. Я не вытерпел, взял ружье и пошел к воде. Уже темнело. Путь к озеру оказался трудным - через перекат, по топким торфяникам, через буреломы. Добрался уже в темноте. Гуси поднялись и улетели. С большим трудом вернулся к машине. Сел на свое место. Попутчики стали надо мной подшучивать. Вдруг раздался взрыв. Горячая волна ударила по лицу. Оказывается, взорвался порох. Меня доставили в больницу. Дежурный врач сделал перевязку, а утром пришел наш знаменитый хирург Саков. Михаил Михайлович осмотрел меня, а потом сказал, что, если хочу спасти свое лицо, должен вытерпеть страшную боль. Я конечно же согласился. И тогда хирург сорвал уже присохшие бинты. Тем самым он снял кожу со следами пороха. А потом смазал все лицо пенициллиновой мазью. И уже не бинтовал раны, так как новая кожа должна была "свободно развиваться". Никого ко мне не пускали, чтобы избежать заражения, кормили с ложечки. Так пролежал месяц. Потом Саков разрешил выйти на одну минуту на улицу, потом добавил еще минуту. Через месяц меня побрили… На лице не осталось не только пороховых крапинок, но и рубцов. Так что у нас на Колыме работали выдающиеся врачи!

- По-моему, не только врачи, но и другие специалисты! Хорошо ведь известно, что в системе ГУЛАГа существовали "шарашки", то есть научно-исследовательские КБ и НИИ.

- В Дальстрое, на Колыме и в Магадане их не было.

- Может быть, вы не знали о них?

- Утаить такое невозможно! Там их не было - это я знаю точно. А весной 1949 года вышло постановление об организации в Магадане Всесоюзного научно-исследовательского института золота и редких металлов. Сокращенно - ВНИИ-1. Директором назначили профессора С. П. Александрова. Он предложил мне стать его заместителем по науке. Так получилось, что он мало занимался институтом, так как был занят в Атомном проекте. Через год его перевели на другую работу, а меня утвердили директором. Возглавлял я институт десять с лишним лет.

- И в это время вас привлекли к Атомному проекту?

- Точнее - такая попытка была сделана… Поначалу ситуация вокруг института складывалась весьма сложная. В Магадан после процесса о вредительстве прибыла группа крупных ученых: Вологдин, Шахов, Шейман, Верещагин, Богацкий и другие. Мне удалось взять их к себе в институт. Местное начальство на это пошло…

- Вот и "шарашка"!

- Нет, они были наравне с вольнонаемными. Считались заключенными, но жили и работали, как и мы.

- Не спорю. Я встречался с членом-корреспондентом Вологдиным в 60-е годы, он рассказывал, что работа во ВНИИ-1 спасла ему жизнь!

- Так и было, подтверждаю. Однако этих ученых вскоре попытались забрать для работы на Чукотке, где разведывали урановое месторождение Северное. Кстати, руководство Урановым проектом на северо-востоке СССР поначалу возложили на меня. Что греха таить, я был уверен, что крупных урановых месторождений в этом районе нет. Однако возражений Лаврентий Павлович Берия не терпел. В общем, мне удалось "уйти в сторону" от этого проекта, естественно сославшись на золото, которое так меня интересовало. Меня оставили в покое. Удалось сохранить и ученых, которые работали в институте. Через два года в Геологическом институте Академии наук я защитил диссертацию. В это время арестовывали Берию. Я видел, как Кантемировская танковая дивизия шла по улице Горького к Кремлю.

- После Сталина и Берии на Колыме что-то изменилось?

- Конечно. Сразу же удалось снять все обвинения с группы геологов, которые работали в институте. Появилась возможность провести фундаментальные исследования, так как над нами теперь не довлело указание "любой ценой дать больше золота". В частности, мне удалось доказать, что ряд районов, отнесенных к неперспективным, на самом деле могут оказаться золотоносными. И вскоре были открыты некоторые месторождения, а чуть позже - другие. Я выпустил ряд работ, посвященных образованию уникальных золотоносных россыпей. Изучение Яно-Колымского пояса позволило целеустремленно осуществлять разведку и поиск таких россыпей. Аналогичные районы были выделены и на Чукотке, и вдоль Сибирской платформы. К сожалению, объем добычи золота в эти годы сократился. Не обновлялись основные фонды, свертывалась разведка. Дальстрой вошел в Министерство цветной металлургии, а у этого ведомства и других забот хватало. Плюс к этому сформировалось представление, что золото Чукотки иссякло, а потому горные предприятия закрывались.

Однако представление о том, что природные богатства Колымского края исчерпаны, было ошибочным. И мне удалось это доказать, когда приехала к нам правительственная комиссия, которую возглавлял академик Д. И. Щербаков. После весьма жестких дискуссий - общего мнения у членов комиссии не было - удалось добиться увеличения ассигнований на геологоразведочные работы и восстановление горных предприятий. К концу пятилетки, то есть к 1960 году, на Чукотке были открыты крупные и богатые золотые месторожде ния, а в Якутии - россыпи олова, превзошедшие по запасам все известные до сих пор. Добыча золота поднялась до 70 тонн в год и на этом уровне удерживалась 20 лет!

- Значит, фундаментальная наука и на этот раз сказала свое веское слово?!

- Безусловно! Вскоре родилась идея создать в Магадане академический институт в составе Сибирского отделения Академии наук СССР. Сделать это было нелегко, так как наши исследования по-прежнему носили гриф "секретно".

- Насколько мне известно, активное участие в становлении института принимал и академик М. А. Лаврентьев.

- Он приехал к нам в конце 1965 года. Морозы стояли страшные - до 60 градусов. Но это не помешало ученым из Новосибирска побывать во многих местах. Слетали и на Чукотку, и на оловянный рудник "Валькумей". Появилась записка "О поездке сотрудников Сибирского отделения АН СССР в северо-восточные районы страны". В документе предлагались кардинальные меры по освоению этих районов страны, развитию здесь энергетики и промышленности. В частности, речь шла о строительстве ряда атомных станций. Но построена была лишь одна - Билибинская АЭС. Потом пришло время встречать нам делегацию Академии наук СССР во главе с М. В. Келдышем. Он побывал не только в Магадане и на Чукотке, но и на Камчатке, Сахалине, в Приморском крае. И решили создать Дальневосточный научный центр.

- Тогда вам не предлагали его возглавить?

- В составе делегации был Андрей Капица - сын известного ученого. Он и стал первым председателем центра. А Мстислав Всеволодович на заседании президиума Академии делился своими впечатлениями о поездке. Мне рассказывали, что он особо выделил работу нашего института в Магадане. Узнать об этом было конечно же приятно. Естественно, что я был одним из кандидатов в председатели научного центра.

- Андрей Капица не устраивал власть? Вольнодумец был, как и отец?

- Нет. Случилась беда. В лаборатории Геологического института произошел пожар. Погибли люди… Виновным был признан, как и положено в таких случаях, председатель президиума научного центра - Андрей Петрович Капица, его отстранили от работы.

- И назначили вас?

- Да, пришлось переехать во Владивосток, хотя в мои планы это совсем не входило. Итогами своей работы в Дальневосточном научном центре я горжусь. При мне появился 21 научно-исследовательский институт, научный флот достиг 19 кораблей, причем пять из них были оснащены лучшим в мире оборудованием. В учреждениях центра работало около десяти тысяч человек, из них 100 докторов и 1100 кандидатов наук. 24 человека были избраны в члены Академии наук СССР.

- Вы оптимист?

- Не знаю.

- У вас есть представление о будущем?

- Как и у каждого нормального человека. Сейчас, когда я вглядываюсь в современный мир, возникший после поражения в "холодной войне" и исчезновения Советского Союза, мне на память приходят три бога из индийской мифологии: Брама - творец, Вишну - охранитель, Шива - разрушитель. Это три проявления конечной реальности, всегда пребывавшие в согласии. Теперь же они перессорились - равновесие потеряло устойчивость, наступил хаос. И моя единственная надежда состоит в том, что если система в философско -кибернетическом смысле характеризуется нелинейностью, то через хаос она приобретет новое равновесие, но уже в другой ситуации, и в иной среде она будет характеризоваться иными параметрами… Вот только увидеть это дано не всем!