Свет в конце кордона

Как выглядит изнутри жизнь Кавказского биосферного заповедника, с какими трудностями сталкиваются сотрудники и о том, кто они – заповедные люди, рассказывает директор заповедника Сергей Шевелев.

— Сергей Георгиевич, Кавказскому заповеднику – 100 лет, из них 40 лет вы в нём работаете. Каково это?

— Когда я только пришёл в заповедник, мне было 24 года. А теперь я – 21-й по счёту директор. И работаю им уже полных 22 года. Никто так долго не работал, и думаю, никто дольше меня и не будет работать. Уже другое отношение к заповедникам. Мир меняется.

— А как это сказывается на жизни заповедника?

— В советское время, в 1985-м три инспектора – Абрашкевич, Салтыков и Поздникин обратились к министру, чтобы создать первый эко-кордон в СССР на базе Кавказского заповедника. Его создали на кордоне Пслух, я там был молодым руководителем. Хорошие были идеи – не курить, не стрелять… Абрашкевич сказал: «Давайте поставим датчики на тропах. Браконьер пойдёт, датчик сработает, мы будем на мониторе смотреть».

Я говорю: «А кто будет изучать территорию?» Ведь самый лёгкий подъём на вершину делает зверь, не человек! Надо жить в лесу. Был такой Немцев, замдиректора по науке. Он разбился в горах в процессе учёта зубров. Он, когда в 1972-м пришёл в заповедник заниматься зубрами, за одним стадом шёл 30 дней. С рюкзаком. Стадо спит – он спит возле, стадо пасётся – он смотрит. Вот такой человек будет знать о заповеднике всё!

— Но он же погиб… Значит, это опасная работа?

— В 2017 исполнилось 100 лет заповедной системе. За 100 лет погибло 58 человек из 100 заповедников при исполнении служебного долга.

— Это много?

— Очень мало. Если посчитать, то в среднем 0,5 человека в год на 4 тысячи человек – это мало. Но не в этом дело. Из пятидесяти восьми погибших на Кавказе погибло шестнадцать. А вот это – очень много. Именно при исполнении служебного долга. На втором месте – Саяно-Шушенский заповедник – там семь человек. В Туве пошли в обход на двадцать дней и не вернулись. Видимо, где-то их закопали... А тут в одном заповеднике – шестнадцать!

— А почему погибают?

— Кавказский заповедник находится в густонаселённом месте. Я как-то одного руководителя общественной организации, который вечно жалобы пишет, спросил: «Почему бы про Дагестан или про Карачаево-Черкессию не написать? – А там побить могут». А тут, значит, можно писать…

Поражаюсь инспекторам: он идёт один, видит впереди – нарушителей человек семь. Сейчас запрещено по одному ходить. А тогда не думали об этом. И в перестрелке его убили. Вот я думаю: а что бы я делал в такой ситуации?

— Попадали в такие ситуации?

— Было. Чтобы мне не хвастаться, пусть об этом другие расскажут. А вот ещё лесничего убили в сторожке через стекло браконьеры – он им мешал. В советское время шкурка куницы стоила 75 рублей. Это очень много. А оклад лесника был 66 рублей. Браконьер мог заработать на десяти шкурках мой годовой оклад. Он мог убить медведя – литр жира стоил 50 рублей, бутылка – 25.

9 мая 1980 года инспектор Пилипенко переходил речку, вода поднялась, он погиб. Последняя смерть была два года назад – лесник расслабился, ехал верхом, конь испугался медведя, взбрыкнул, нога застряла в стремени… В горах не знаешь, что будет в следующую минуту. Хоть и говорят, что квадракоптеры будут мониторить, но это приведёт к тому, что мы перестанем ходить, у нас мышцы атрофируются. Уже сейчас мало кто косит траву вручную. Я своих сотрудников заставляю, они не хотят…

— А чем хуже газонокосилка?

— Это влияет на корм животных – запах бензина. Так, как скосишь косой, ты не скосишь косилкой, трава будет порублена. Я пытаюсь делать так, как делали старики, а не так, как сейчас учат – машины, электроника… Я смотрел в Интернете: 1952 год, Сибирь, машины замёрзли. Развели костры, масло разогревали под факелами. Сейчас сломайся бензопила – вы же её не разберёте.

— Недавно у вас в Сочи не было Интернета – и всё, коллапс, такси не вызовешь.

— Поэтому я пытаюсь инспекторов заставлять больше на лошадях ездить… У нас каждый инспектор имеет своего коня – наверное, это единственный заповедник на Кавказе такой. Так было у предков. Ты по горам 25 км сам не пройдёшь, не то, что за браконьерами. Когда я пришёл лесником, тогда лошадей не давали. У меня был спальник, он весил восемь килограмм! Брезентовый геологический, попробуйте потаскать такой! А ещё продукты, вещи – и уйти со всем этим в горы на десять дней на учёт.

— А что это такое?

— Есть целая методика учёта зверей. Выбирается участок заповедника, пишется приказ директора. По оленям делится на 17 квадратов. Вот у меня – этот квадрат, к примеру. Этот квадрат делится на десять дней. А олени выходят утром и вечером. И ты должен в этом месте утром посчитать, днём перейти в другое место, там до вечера посидеть. И вот так двадцать раз должен пройти. Потом учёные смотрят: сколько самок, самцов, ревущих, не ревущих… Отдаётся «в науку», там эти данные обрабатывают.

— Ваш заместитель по науке рассказывал, что когда поставили фотоловушки, стало неожиданностью, что животных оказалось намного больше, чем по обычным подсчётам.

— Я сейчас спорю с наукой о том, что процентов 30 популяций мы не досчитываем. Ещё важны погодные условия. В тумане слышно, но не видно, сколько их там. Когда говорят, что в этом году 1800 голов, в прошлом – 1600, а в позапрошлом – 2100, такого не может быть. Или есть рост, или его нет. Это надо понимать. Как с зубрами было: когда я пришёл, было 135, а сейчас – 1200. Они каждый год по 50 прибавляли. Если стало меньше – это либо убили, либо мы потеряли. А сейчас этим никто не занимается.

— А зачем их считать?

— Чтобы знать численность. Соотношение самцов и самок. Молодняка. Но что такое заповедник? Чтобы люди понимали – что было бы на Земле, если бы не было человека. Поэтому в заповеднике на метеостанции нельзя было использовать дровяное отопление, чтобы воздух был чистым. Но сейчас вокруг заповедника стали развиваться охотхозяйства, базы отдыха, сельхозпредприятия. А война в Абхазии? И что делать волку? Он уходит туда, где тихо. А это где? В заповеднике! Поэтому число волков увеличилось. А их нельзя стрелять, ловить – ничего. И как быть?

— И медведей нельзя отстреливать.

— Их и раньше не разрешали, но волков разрешали ловить, потому что они плодятся. И наука этим не занимается – ну кто будет работать за 30 тысяч? И не заставишь идти «в поля» – тяжело. У каждого – семья, условий – никаких. Если в советское время лесники работали в горах, то их дети были в интернатах в Майкопе за счёт заповедника. В советское время нам давали 120 часов вертолётного времени, раз в неделю руководитель мог брать два часа и использовать. После развала СССР вертолёты не выдают. Денег нет. Молодёжь к нам не идёт.

Фото из архива Кавказского заповедника.

— Кто тогда живёт в горах, на кордонах?

— В горах сейчас человек 50 живут. Мужчины, все одинокие. Мы забыли, что такое дети на кордоне. Смех детский забыли. Когда я пришёл, только в одном доме была «лампочка Ильича». Сейчас на кордоне свет, Интернет, все условия. Но зарплат больших нет. Работают те, кто любит лес. Или те, у кого проблемы были – развелся, пил…

— Или сидел?

— Нет, таких нет. Это настоящие отшельники. Я вчера был на Энгельмановой поляне, там инспектор работает, я ему хотел вручить награду от министра. Пригласил его в Красную поляну – в ответ натуральная истерика! Не хочет, боится цивилизации. Я ему «колы» привёз и овсяного печенья. Туда смотритель приехала, хорошая женщина. Говорю ему: «Давай, Серёж, я её тебе оставлю, может, семью создать получится?» Он мне: «Вы хотите, чтобы я зимой пешком через перевал убежал?!» Ему это неинтересно.

— А если заболел?

— Да они практически не болеют. У меня инспектор, 65 лет. Была онкология. 12 км шёл три дня – сил не было. А сейчас пробегает за 4 часа. Всё прошло. Домой не ездит. Но я ему теплицы купил, трактор, он соленья закручивает. Грибы собирает. Стирает, в бане парится. Ему ничего больше не надо. Охоту я запретил, рыбалку можно, если влево-вправо от кордона ушёл больше двух километров.

А ещё я стал развивать в заповеднике туризм. В 2002 году доход всего заповедника был один миллион рублей, а сейчас мы зарабатываем 250 миллионов. Из них 40% уходит на зарплату, другие 40% – на развитие туристической деятельности, что приносит доход. Остальные 20 млн – это бензин, рации – мелочёвка всякая.

Им много не надо. Я сейчас тому же Сергею подарил спортивный костюм за 17 тыс. Тёплый. Привез ему: «А куда я его надену?» – и он у Сергея лежит. Шлёпки у него старые. Купил ему новые. Я люблю их баловать, потому что чувствую за них ответственность.

Этого парня я встретил в 1984-м, ему было 20 лет. Лошадник, конокрад… 25 или 30 лет прошло. Приехал сюда парень устраиваться. Говорю: «Фамилия? – Белаев. – А Сергей Белаев кто? – Брат родной. – Как он? – Пропил жизнь свою. Ребёнка тётка воспитывала. – Пусть он мне позвонит».

Звонит на следующий день. «Как дела? – Вот, так и так. – Пойдёшь сюда ко мне? – Пойду». Беру вертолёт, лечу за ним. Не узнал его – 30 лет прошло, да ещё и пил. Стоит в толпе, рубаха старая, туфли какие-то искорёженные. Полетели. Я думал, он помрёт – «отходняк», пот льёт, да ещё и боится всего. Два года я с ним бился. Закодировал его. И он сказал: «Если бы не вы, я бы уже давно умер». Вчера на кордоне у него был, торт отвёз, посидел с ним.

— Без выпивки?

— Я сам не пью и не курю. И у меня на кордоне никто не пьёт. Объясню: в 2004-м у меня расстреляли трёх инспекторов. Шли в обходе, замёрзли, заночевали под камнем. Отец был с сыном, сын только из армии пришёл. Выпили чачи. Пацан заснул, а те двое ещё выпили. Поругались. Отец тот берёт и убивает другого. Потом, поняв, что натворил, стреляет в себя, а пуля насквозь и попадает сыну в сердце. Вот и три трупа.

Тяжело было – привезти матери два гроба. Но самое тяжёлое, когда она спросила, правда ли, что муж убил её сына. Я сказал, что да.

— Вы никогда не врёте?

— Нет, а зачем?

— Чтобы ей было не так тяжело…

— Всё равно – нельзя обманывать.

— Говорят, вы знаете каждую травинку в заповеднике, с закрытыми глазами ориентируетесь?

— Не знаю, так говорят.

— Какие места в заповеднике вам дороже всего?

— Трудно сказать. Время года – осень, октябрь, когда идёшь по кленовому лесу, и у тебя полметра листьев разлетаются от шагов… Я не очень люблю альпику. Мне неинтересно на одном месте, я должен двигаться. Всё равно где. Но я не вижу красоту.

— Как же? Сами же сказали про кленовые листья!

— Там, где вы увидите красоту, я увижу негатив. Недостатки, недоработки. Я же директор, вижу, что туристы натворили.

— Фотографируете и устраиваете разносы?

— И мне шлют ещё. Я жёстко за костры ругаю.

— Бывают пожары из-за незатушенных костров?

— Уже нет. Мы это прекратили. У меня возле каждого домика сотрудника стоит чаша для костра. Стали печки газовые ставить. Больше цивилизации стало, иначе люди не уживутся. У нас за тысячу километров от людей всё равно и телефон, и видео, и стиральная машина… Цивилизация нужна, но не должно быть перенасыщения.

Три года назад я поручил на туристических маршрутах сделать Интернет. Чтобы вы после пары дней без связи пришли на Фишт, включили бы Вотсап… Что вы думаете? Туристы потребовали убрать Вотсап, потому что он два дня любуется природой, потом включает Вотсап и ему вал сообщений валит – супруга, тёща, дети, с работы пишут… Пока всем ответит, проходит масса времени, отдых насмарку. И туристы отказываются. Поэтому интернет у нас – для служебного пользования.

— Какие у вас туристические маршруты?

— Мы создали 16 мощных туристических маршрутов. В 2002-м мы построили первый вольерный комплекс в Красной поляне. Ни одного животного из заповедника там нет. Рысь я покупал, помню, енотов нам дали, оленей-зубров дали. Это или раненые были, или от фотографов забрали. И была первая задача – показать, кто у нас есть. Мы и детям можем уроки проводить. А главное – люди готовы помогать. У нас 7 миллионов в остатке на питание. Мы не тратим и не обманываем.

— А кто платит?

— У нас «Газпром» держит трёх оленей. Вывеска гласит, что «содержит Миллер А.». Кто-то приписал: «Как иногда хочется стать оленем». Но и обычные люди готовы помогать. Очень важно это любить. По себе знаю.

— Людей, которые готовы на такой работе трудиться, меньше становится?

— Да. Все хотят лёгких денег. У меня дед в 1972-м за три месяца заработал 9 тысяч долларов на джиппинге. У нас же здесь нет никакого производства, нет специалистов. Зачем идти за 60 тыс рублей в месяц, если можно собрать группу, мне за человека отдать 300 руб, а с каждого взять по полторы тысячи? Четыре человека – шесть тысяч.

— Вам не хватает людей?

— Не хватает специалистов. Людей можно набрать, а специалистов не хватает. Надо же, чтобы человек болел за дело, чтобы ему нравилось, чтобы ему можно было доверять… Пришли два парня устраиваться на работу, молодые пацаны 18 лет: «Возьмите на работу!» Спрашиваю: почему сюда идёте? Один: а я хочу на лошадях покататься. Покатался и ушёл в армию. А второй говорит: мне надо дров домой заготовить. А лесникам положено по 10 кубов дров.

Если взрослые идут, уже созрев, то молодёжь не загонишь в лес. Ещё и образование такое… Пришёл парень после Юридической Академии устраиваться. Говорю: назовите Кодексы, какие есть. Мычал, назвал Уголовный. Говорю: а Лесной есть? «А мы не проходили». Четвёртый курс!

— Не взяли его?

— Нет.

— Нашли юриста, который знает Лесной кодекс?

— Нашёл. Большие проблемы по лесному хозяйству, которого, по большому счёту, нет. А почему нет? Пошёл человек на сессию. 50 дней длится. Приезжает уже через четыре дня – всё, перешёл на следующий курс. Эта компьютеризация нам всё поломает.

Фото из архива Кавказского заповедника.

— Человек отдаляется от природы. Это плохо или закономерно?

— Я считаю, что это плохо. У нас 280 тысяч гектар в заповеднике – три тысячи квадратных километров. Это больше Люксембурга. Проживают там 40 человек. Иногда, раз в три месяца, туда приходит наука. А это же надо изучать, сохранять. А у нас нигде нет обучения. Первый год появилось на Камчатке в университете «Заповедное дело». Есть «Инженер лесного хозяйства», есть «Охотовед», но «Заповедного дела» больше нигде нет. Техникума по особо охраняемым территориям нет. И предмета такого нет. А ведь надо учить всему: и природе, и науке, и как с туристами обращаться, и экопросвещение, и лес. Нужно по чуть-чуть знать все направления. Задачи заповедника – наука, просвещение, туризм и охрана.

— Что нужно делать, чтобы эту ситуацию изменить?

— Надо изменить сознание каждого человека. В первую очередь человек должен понимать, что он социально защищен. Если у меня сотрудник получает 40–50 тысяч, то на любом курорте руководитель департамента – любого! – получает 300! Конечно, кто сюда пойдёт за 30–50 тысяч? У нас люди даже не застрахованы. Это не моя тема, это тема государства. Человек должен понимать: что бы ни случилось, его дети будут в достатке. Связь, условия жизни должны быть.

— Если представить, что на планете больше нет заповедников, как изменится наша жизнь?

— Думаю, что никак. Уже никак.

— А нужны ли они вообще?

— Нужны. У нас в стране заповедники занимают 13,5% всей территории. Много. А охраняет их всего 4 тысячи человек. Много ли это на 140 миллионов? Нужны ли эти люди? Учёных у нас всего 800 человек на все заповедники страны, которых больше 200. Парки, заповедники, заказники. Зато зарплаты других людей намного больше. Вот хорошо, что у нас есть свои деньги. А в Сибири – Ленске, Якутии, Магадане – как жить?

— Так что же делать?

— Должна быть программа, как раньше. Кавказский заповедник назывался Зубровым. Когда в 1938-м родился первый зубрёнок, ему дали кличку «Жданчик». В Москву послали телеграмму Молотову: «В Кавказском заповеднике родился первый зубрёнок, кличка Жданчик. Рост… вес…» Вот так должно быть. Должен самолёт по первому звонку быть предоставлен.

— Почему так должно быть? Для чего это нужно людям?

— Потому что без этого не будет будущего. Мы же не только ищем газ-нефть. Мы без всего этого – ничто.

Вот пример: в Абхазии в селе Псху живут староверы. С 1903 года у них с ноября по июнь дорога закрыта. Они живут хуторами на 2–3 семьи на расстоянии от 3 до 18 километров. Я говорю: «Как же вы живёте? – А как в городе. Если надо – пешком, на лыжах. – А сколько? – 100 километров». До Сухума! Я говорю староверу: «А как, если зуб заболел? – А возьму корень ожины, сделаю настой, пополощу – пройдёт. А диабет? – Смелю в кофемолке жёлуди и буду пить». Жили ведь люди раньше.

— И умирали в 50 лет.

— Так и сейчас умирают. Я лежал в больнице с перитонитом – её называют «Долина смерти». Сейчас у людей иммунитет слабый, чуть что – ты уже сопливый. Мужчина с температурой 37,2 при смерти, его надо спасать.

— Значит, цивилизация важна, но в то же время мы не должны бояться природы?

— Мы должны уметь жить в природе. Надо жить природой и для природы. А сейчас природа – для нас. Я недавно думал: не я выбрал природу, а она выбрала меня. Я жил с мамой до 14 лет. Денег не было. Пошел учиться на тракториста. Там бесплатно одевали, кормили, платили стипендию 10 рублей и высчитывали 70 копеек за общежитие. Отучился, стал трактористом – не моё. Пошел на турбазу инструктором, водил туристов. Не думал про заповедник вообще. Приходит лесничий: нужна помощь, лесник пропал.

Нас взяли, бугаёв-инструкторов в помощь, и я нашёл лесника – он застрелился от холода. Спустили его вниз. И меня позвали в заповедник. Я думаю: пойду, коров заведу, дом построю, богатым стану… Потому что в заповеднике держали коров, килограмм свежего мяса стоил два рубля. А бык килограмм на 500-600 тянул.

— Завели коров?

— Нет.

— Что же вас там удержало?

— Сам не знаю. Я не думал быть директором, работал лесником, но через четыре года стал начальником – без высшего образования. Хотя у меня было два зама с высшим образованием.

— Сейчас у вас есть высшее образование?

— Два образования. Я закончил Апшеронский лесхозтехникум и Санкт-Петербургскую лесотехническую Академию, заочно, конечно. В техникуме была «тройка» по высшей математике, мне сказали пересдать для «красного» диплома, чтобы дальше поступать без экзаменов. Мне было 27 лет. Но не пересдал бы. И мне просто поставили «4». В 1999-м говорят: иди замом. Через два года – иди директором, хотя тут были и доктора наук. А сюда «рабочая лошадка» нужна.

— Скажите, мы – цари природы?

— Да я не думаю об этом. Некогда.

— Где стоит человек в природной иерархии? Он один из множества животных? Чем-то выделяется? Он лучше или хуже?

— Это зависит от его поведения и характера. Люди разные. У меня был знакомый олигарх – имея миллиарды, стоял на коленях и фотографировал наш безвременник. Цветок такой. Имея самолёты-вертолёты, восемь машин сопровождения. И он сказал: «Я бы не мог подумать, что есть такие места!» Стоял и дрожал над этим цветком. А другой потребует построить здесь виллу. Поэтому – только от человека.

Вот я люблю тишину. Не люблю белые простыни – у меня там изображены разные животные. Рестораны не люблю – ем дома. У меня сейчас в подчинении полмиллиона гектар леса. Мне говорят: «Да ты круче, чем глава! У него – 2% земли, а у вас – 98!» А мне это не интересно. Мне надо, чтобы был порядок, чтобы всё цвело. Я не думаю, я просто работаю, и мне это нравится.

Фото из архива Кавказского заповедника.