Преемник П. А. Столыпина на посту председателя Совета министров В. Н. Коковцов сказал как-то Николаю II: "Ваше Величество, можете быть спокойны за судьбу, Вашей страны и Вашей династии до тех пор, пока у Вас в порядке финансы и армия". История показала, что он заблуждался. В период его премьерства лишь немногие, на первый взгляд незначительные события нарушали видимость благополучия. Именно - видимость. В недрах русского общества исподволь накапливались разрушительные тенденции.
ПРЕМЬЕР И ЦАРЬ
К убийству Столыпина (1 сентября 1911 года) Россия в целом и ее правящие круги отнеслись равнодушно. Жизнь шла своим чередом. В Петербурге монгольские князья добивались защиты от Китая, только что провозглашенного республикой. 25 октября, ровно за шесть лет до октябрьского переворота 1917 года, в маленьком кафе Корлюи в Антверпене один из социал-демократических лидеров, В. И. Ленин, прочел реферат "Столыпин и революция", побуждая своих сторонников-большевиков (в количестве четырех человек) размежеваться с меньшевиками-ликвидаторами. В конце ноября с трибуны Государственной думы депутат Е. Н. Марков 2-й, не довольствуясь наличием "черты оседлости", призвал к полному изгнанию евреев из Российской империи. В те же дни палата представителей американского Конгресса тремя сотнями голосов против одного проголосовала за разрыв торгового договора с Россией из-за ограничений в правах, которым русское правительство подвергало граждан США еврейского происхождения. И 4 декабря американский посол в Петербурге Кертис Гайлд сообщил министру иностранных дел России Сазонову о денонсации договора. На молодого князя С. Е. Трубецкого тягостное впечатление произвели дворянские выборы в Калужской губернии: "Ясно было, что учреждение это - отживающее. С грустью видел я вырождение того, что должно было бы быть элитой нации".
Совершенно обособленное существование вел царский двор. Придворный врач Евгений Сергеевич Боткин вспоминает: "Проходил год за годом, а очаровательная маленькая сказочная страна Царского Села мирно спала на краю бездны, убаюкиваемая сладкими песнями усатых сирен, которые мягко гудели "Боже, царя храни", посещали церковь с большой аккуратностью и время от времени вежливо спрашивали, как они могут получить свой следующий орден или повышение по службе или в жалованье".
Место председателя Совета министров занял В. Н. Коковцов, которого даже его недоброжелатель Витте характеризовал как "наиболее достойного" в кабинете Столыпина. Еще весной 1911 года, когда Столыпин впал в немилость в связи с законопроектом о западном земстве, в эстампных магазинах появились портреты Коковцова как наиболее вероятного преемника.
Владимир Николаевич Коковцов родился в 1853 году, принадлежал к старинному, но небогатому дворянскому роду. Окончив Александровский (Царскосельский) лицей, служил по Министерству юстиции, а с 1904 года занимал пост министра финансов, который и теперь, став премьер-министром, сохранил за собой. Императрица Александра Федоровна в разговоре с новым премьером попросила его не сравнивать себя постоянно со Столыпиным: "Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить Вам место, и что это - для блага России". "Теперь мне ясно было одно, - пишет в мемуарах Коковцов, - о Столыпине, погибшем на своем посту, через месяц после его кончины уже говорили тоном полного спокойствия, мало кто и вспоминал о нем, его глубокомысленно критиковали, мало кто молвил слова сострадания о его кончине".
Внимание всех общественных слоев все более сосредотачивалось на фигуре Распутина. Спустя много лет Коковцов с удивлением писал: "Как это ни странно, вопрос о Распутине невольно сделался центральным вопросом ближайшего будущего и не сходил со сцены почти за все время моего председательства в Совете министров, доведя меня до отставки с небольшим через два года".
Чтобы понять феномен Распутина, надо представлять ситуацию в царской семье.
Американского историка Роберта Мэсси, автора книги "Николай и Александра", удивляло, что "правивший кнутом" Петр I в российской историографии именуется Великим, кровавый садист Иван IV - всего лишь Грозным, а вежливый, интеллигентный Николай II - Кровавым. "В Англии, - пишет Мэсси, - где самодержцу нужно быть только хорошим человеком, чтобы сразу же стать и хорошим королем, Николай II был бы обожаемым монархом".
Назвать Николая "хорошим человеком", пожалуй, сильная натяжка, но злодеем, тираном он и в самом деле не был. Искренне желал добра России, с которой считал себя неразрывно связанным: "Я имею неколебимое, абсолютное убеждение, что судьба России, как и судьба меня самого и моей семьи, - в руках Господа, который поставил меня на мое место. Что бы ни произошло со мной, я должен склониться перед Его волей с сознанием, никогда не допускавшим никакой другой мысли, кроме как о служении моей стране, которую Он мне вручил".
К сожалению, Николай II был весьма ограниченным человеком. Умные современники спорили, чего более не хватает царю - широты ума или сердца. Танцы на балу французского посланника в день ходынской катастрофы, нечаянный расстрел мирной демонстрации 9 января 1905 года и многие последующие поступки царя - следствие не злой воли, а именно душевной ограниченности. Будучи человеком слабовольным, Николай не умел и не любил заниматься неприятными делами - в острые моменты он всегда тушевался. Не разбираясь в юридических вопросах и не имея понятия о праве, был уверен, что любое его желание - закон для подданных. Он не умел открыто отстаивать свою позицию перед людьми, превосходящими его умом и характером. Проиграв спор министру, мило улыбался, хвалил собеседника и заверял его в своем добром отношении, а втихомолку готовил указ об увольнении. А главное - совсем не знал народа, которым так самонадеянно пытался управлять.
СЕМЕЙНАЯ ТРАГЕДИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО МАСШТАБА
По мнению С. Ю. Витте, если бы Николай II "женился на умной и нормальной женщине, то его недостатки могли бы в значительной степени уравновеситься качествами его жены. К сожалению, этого не случилось. Он женился на хорошей женщине, но на женщине <...> и забравшей его в руки, что было нетрудно при его безвольности".
И современники событий, и историки сходятся в том, что главным стражем самодержавия был не сам Николай, а его супруга, Алиса Виктория Елена Луиза Беатриса, принцесса Гессен-Дармштадтская, по матери приходившаяся внучкой английской королеве Виктории. Когда Алисе было 12 лет, ее старшая сестра Элла (в православии - Елизавета Федоровна) вышла замуж за великого князя Сергея Александровича, брата императора Александра III. Спустя восемь лет, в 1892 году, сын Александра III, Николай, записал в дневнике: "Я мечтаю когда-нибудь жениться на Аликс Г. Я люблю ее давно, но особенно глубоко и сильно с 1889 года, когда она провела шесть недель в Санкт-Петербурге" (впрочем, влюбленность в немецкую принцессу не помешала роману Николая с балериной Матильдой Кшесинской).
Алиса обладала твердым характером, ироничным умом (хорошо рисовала карикатуры) и склонностью к абстрактному мышлению. Она была красива, но очень стеснительна. Замкнутая, зажатая, неловкая в общении, Алиса боялась любых проявлений публичности. В то же время с немногими близкими людьми она вела себя с раскованностью сентиментальной институтки. Ей нравился Николай, но лишь после долгих уговоров со стороны родственников, в том числе королевы Виктории и кайзера Вильгельма II, она согласилась принять православие, без чего брак с наследником русского престола был невозможен.
Александр III скончался от нефрита в Ливадии в полдень 1 ноября 1894 года, а 26 ноября Николай и Алиса обвенчались в Петербурге. Ее стали официально именовать Александрой Федоровной, но для мужа и близких она всегда оставалась Алисой, Аликс. К тридцати годам не блиставшая здоровьем Алиса родила четырех девочек. Еще она обожала скотч-терьера Эйру, даже сажала ее за обеденный стол. Большим ударом для Алисы стала смерть в 1901 году ее бабушки Виктории. "Она была в нашей жизни единственной, и дороже и лучше ее не было никого", - писала Алиса сестре.
Помимо семейных дел молодая царица жила интенсивной духовной жизнью. Она читала сочинения по русской истории, изучала православное богословие и святыни, собирала старые иконы, много и искренне молилась. Постепенно у нее выработалась стройная система политических взглядов. "В своем политическом веровании императрица была гораздо более абсолютна, нежели государь", - отмечал Коковцов. Алиса уверилась, что самодержавие для России - единственно возможная форма существования. Ее супруг - помазанник Божий, он выше закона, любое его желание подданные должны исполнять беспрекословно, а кто этого не делает, тот предатель, враг царю и обожающему его русскому народу.
За долгую историю Европы множество тамошних монархов имели такой же (или даже значительно более циничный) образ мыслей, но европейские народы долго и старательно отучали своих владык от подобных заблуждений как терапевтическими, так и хирургическими методами. В России ничего подобного не происходило. Здесь раз в сто лет разражался "бессмысленный и беспощадный" бунт без какой-либо политической программы, а потом все возвращалось на круги своя. Наличие на русском престоле немцев и немок нисколько не меняло положения, так же как в Англии короли с французской и немецкой кровью не меняли сути английской конституции.
В династии Романовых средневековое мышление сохранилось в неприкосновенности. Истинными представителями русского народа молодая императрица с докторским дипломом считала черносотенцев, которым приверженность самодержавию заменяла все прочие добродетели. По выражению Витте, Александра Федоровна "конспирировала с "союзом истинно русских людей", со всеми Дубровиными, отцами Илиодорами и прочими политическими негодяями и кликушами". Замкнутая, необщительная, она ни с кем не вступала в споры. "Своими взглядами, - вспоминал Коковцов, - она делилась исключительно с одними близкими ей людьми, которые не только не пытались разъяснить ей неправильность такого понимания, но, желая укрепить свое собственное положение, только поддерживали ее взгляды. Таким образом создавался постепенно тот заколдованный круг, который все более укреплял ее в своих взглядах, а с людьми несогласными - с ними не стоило и разговаривать, ибо они были ослушниками воли своего Государя".
12 августа 1904 года Алиса родила долгожданного наследника российского трона. Мальчик весил 3 кг 200 г и казался совершенно здоровым. Его нарекли Алексеем в честь царя Алексея Михайловича, которого Николай II считал для себя образцом. Учитель царских детей Пьер Жильяр пишет, что Алиса, родив сына, испытала "оглушающее материнское счастье". Но шесть недель спустя родители были крайне обеспокоены начавшимся у малыша кровотечением из пуповины. Оно вскоре прекратилось, но в семье поселился страх. Прошло какое-то время, прежде чем врачи поставили страшный диагноз: гемофилия, несвертываемость крови.
О том, что эта болезнь встречается в родне Алисы, она и ее супруг знали, но, как большинство людей, надеялись, что их минует чаша сия. Теперь они были в шоке. Николай вспоминал, что родился в день многострадального святого Иова: "Я имею тайное убеждение, что мне предназначено ужасное испытание и что я не получу удовлетворения на этой земле".
Положение Алексея и его родителей было поистине ужасно. Кровь, сочащаяся из открытой раны, - далеко не самое страшное. Кровотечение может начаться в любое время и где угодно - в голове, во рту, в носу, в почках, печени, мышцах. Оттого, что кровь не свертывается нормально, она разрывает мельчайшие кровеносные сосуды под кожей и просачивается в окружающие мышцы и ткани, образуя опухоль или гематому величиной с яблоко. Самые тяжкие страдания и постоянное болезненное состояние вызывают кровоизлияния в суставах. Кровь, входя в ограниченное пространство лодыжки, колена или локтя, давит на нервы и причиняет ужасные боли, а застоявшись, разрушает кости, хрящи и ткани, и суставы перестают гнуться. Лечить гемофилию врачи не умели. Они прописывали упражнения и массаж, но эти меры могли повлечь новые кровоизлияния. В конце концов родители убедились, что помощи ждать неоткуда, и остались наедине с кричащим от боли ребенком.
Морфий царевичу не давали, опасаясь привыкания. Николай убегал, не в силах видеть страдания малыша, слышать его плач и крики о помощи. Алиса оставалась у постели сына. Она мало спала, нервы ее были до предела измотаны. К тому же она унаследовала семейную слабость сосудов, способствующую прогрессивной истерии. У нее появился ишиас - резкие боли в спине и ногах, любое движение стоило больших усилий. Даже сидеть было трудно, и она неделями лежала в постели, а передвигалась в кресле-каталке.
В болезни сына Алиса винила себя (гемофилия передается по женской линии). К этому добавилось ощущение собственной неполноценности, нечистоты - ведь Бог ее не слышал. И она и Николай были склонны к мистицизму, свято веря, что есть чистые душой люди, чьи молитвы угодны Богу. Болезнь сына многократно усилила эти настроения. Отсюда череда юродивых и просто проходимцев при царском дворе. Один из них, француз Филипп Вашо, предсказал, что после него у царя и царицы появится новый "друг". 1 ноября 1905 года, через год с небольшим после рождения царевича и спустя считанные дни после издания Манифеста 17 октября, Николай записал в дневнике: "Познакомились с человеком Божиим Григорием из Тобольской губернии".
Григорий Ефимович Новых, которого односельчане прозвали Распутиным, был одногодком царицы, ему слегка перевалило за тридцать. В селе Покровском под Тюменью, откуда он родом, у него была семья - жена Прасковья и четверо детей. Неизвестно, каким образом "старец", подозреваемый тобольским епархиальным начальством в хлыстовской ереси, свел знакомство с ректором Петербургской духовной академии Феофаном (бывшим духовником Александры Федоровны), саратовским епископом Гермогеном и близким к Гермогену фанатичным иеромонахом Илиодором.
Около 1903 года "старец Григорий" появился в Петербурге, держался скромно, но с достоинством. Он явно обладал гипнотическим даром. Более того, есть довольно правдоподобные свидетельства, что в ряде случаев Распутин провидел близкое будущее (в 1911 году в Киеве предугадал убийство Столыпина). Все это очень быстро создает ему некоторую известность в высоких кругах.
Ко двору Распутина представили сестры-черногорки - Анастасия (Стана) и Милица - жены великих князей, Николая Николаевича и Петра Николаевича (последние тоже относились к "старцу" благосклонно). Распутин держался почтительно, но не раболепно, обращался к царю и царице "батюшка" и "матушка", сетовал, как трудно им узнать правду о народной жизни, рассказывал о своих скитаниях, советовал крепче держаться друг за друга, молиться и просить Бога о наставлении. Это совпадало с собственными настроениями Николая и Александры. А главное, молитвы "старца" явно помогали останавливать кровотечение у Алексея.
Великая княжна Ольга Александровна, тетка цесаревича, пожилая фрейлина Е. А. Нарышкина, царский камердинер Чемодуров и семейный врач Д. Деревенько собственными глазами видели "волшебные результаты" его лечения. Было ли это чудо, гипноз или просто совпадение? В гемофилии ход болезни предсказать невозможно. Непосредственно на процесс гипноз не влияет, но он мог повлиять на стресс, который усиливает кровотечение. Возможно, Распутин умел снимать атмосферу нервозности, взвинченности у постели больного и тем способствовал остановке кровотечения. Но Алиса объясняла это по-своему: старец Григорий угоден Богу, его молитвы более действенны, чем ее собственные. Она впервые обрела надежду.
Николаю Распутин, кажется, не слишком нравился, но он подчинялся влиянию жены. В мемуарах А. Ф. Керенского есть загадочное место: "Источник влияния Распутина - в интимных отношениях царя и царицы. По причинам, которые я не волен раскрыть, царь считал себя обязанным уступать Александре Федоровне во всем, что касалось наследника". А вот ближайшая подруга Алисы, Анна Танеева, после краткого неудачного брака с лейтенантом Вырубовым носившая фамилию мужа, стала горячей поклонницей Распутина. На 12 лет младше Александры, розовощекая, плотная, грубо сколоченная, с лоснящимися волосами, толстым носом и большими голубыми глазами на полном наивном лице, Вырубова одевалась просто и безвкусно, деньгами не интересовалась. Считалось, что умом она не блещет. "Проводник", "идеальная граммофонная пластинка", "она ничего не понимает" - таковы отзывы людей, близко с ней общавшихся.
Однако "Записки" Вырубовой свидетельствуют: она была достаточно проницательна и видела реальное положение дел лучше многих политиков. Молва считала Анну одной из многочисленных любовниц Распутина. Много позже, уже после свержения царя, в мае 1917 года, она сама настояла на проведении экспертизы. Жена лейтенанта Вырубова оказалась девственницей, но к тому времени эти подробности уже никого не интересовали.
ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА
Постепенно о новом царском фаворите узнавало все больше людей. В 1910-1911 годах по мере падения влияния Столыпина влияние Распутина росло. В приемной старца толпились люди всех классов и сословий, искавшие его покровительства. Вокруг него водили хоровод мистически настроенные кликуши и великосветские распутницы, искатели протекций и просто проходимцы, обделывавшие свои делишки. Он явно влиял на некоторые важные назначения. Утверждали, что и новый обер-прокурор Священного синода В. К. Саблер обязан ему своим постом. Издатель Г. П. Сазонов, у которого Распутин одно время жил на квартире, рассказал Коковцову, что весной 1911 года по указанию царя сопровождал Распутина в Нижний Новгород знакомиться с тамошним губернатором А. Н. Хвостовым, намечавшимся в министры внутренних дел в случае замены Столыпина на Витте. Распутин тогда решил, что Хвостов "хорош, шустер, но очень молод, пусть погодит".
Положение Коковцова на посту председателя Совета министров изначально было иным, нежели у его предшественника. Столыпин возглавил правительство в условиях революционной бури, чтобы провести программу успокоения и реформирования страны. К моменту его гибели время изгладило из памяти правителей России опасность революции. "Недавний ореол главы правительства в лице Столыпина в минуту революционной опасности совершенно поблек", - с горечью говорил Коковцов.
Сочтя 1905 год досадной случайностью, Николай, Александра и придворные круги вновь уверовали в безграничную преданность народа помазаннику Божию. Думу, рожденную революционной волной, верховные власти не воспринимали в качестве отголоска народных мнений, для них она была сборищем неприятных людишек, сующих свой нос в государственные (то бишь государевы) дела, совершенно их не касающиеся.
В Совете министров Коковцову-либералу противостояли министр юстиции И. Г. Щегловитов (французский посол Морис Палеолог назвал его "наиболее диким и непримиримым из всех реакционеров"); министр обороны В. А. Сухомлинов, человек умный, но очковтиратель по натуре; министр путей сообщения С. В. Рухлов, не желавший допускать частное предпринимательство в эксплуатацию железных дорог. Отношения с Думой складывались тоже не лучшим образом.
Важности аграрной реформы Коковцов не понимал. Вернувшись в начале 1911 года из заграничной поездки, он при встрече с товарищем (заместителем) Столыпина П. Г. Курловым осведомился с иронией: "Как вы здесь поживаете? Благодетельствуете мужичков, насаждая хутора?" Характерно, что в своих мемуарах, подробно освещая отношения с Думой, финансовые, оборонные и внешнеполитические проблемы, Коковцов совершенно обходит аграрные преобразования. Тем не менее они продолжались и прежде всего - усилиями А. В. Кривошеина, занимавшего (с мая 1908 года) пост главноуправляющего земледелием и землеустройством
Александр Васильевич Кривошеин - одна из ключевых фигур государственной жизни России начала XX века. Его ум и дальновидность, в отличие от моральных качеств, признавались всеми. Отец А. В. Кривошеина, полковник артиллерии, был сыном воронежского крестьянина, мать - польской дворянкой. Окончив юридический факультет Санкт-Петербургского университета, Александр Васильевич двинулся вверх по служебной лестнице, искусно лавируя между ультраконсерваторами и либералами. Когда в ноябре-декабре 1912 года он болел, императрица Александра Федоровна ежедневно справлялась о его здоровье и присылала ему святую воду.
Прекрасно осведомленный о закулисных течениях при дворе и в бюрократических кругах, Кривошеин всегда вовремя успевал сменить фронт. При Витте он вместе с В. К. Плеве противился уравнению крестьян в правах, потом стал противником Плеве, а при Столыпине превратился в главного адепта аграрной реформы. Он пытался отобрать у Коковцова Крестьянский банк, но стоило Столыпину впасть в немилость, как Кривошеин повинился перед Коковцовым, свалив все на Столыпина.
После назначения Коковцова премьером Кривошеин постоянно к нему заезжал, просил советов и хвалил его стиль руководства. У него была, по выражению Коковцова, манера "во всем брать верхнее до", уснащая речь словами "знаменитый", "изумительный", "величайший"... Но из перлюстрированного письма (одно из преимуществ положения главы кабинета) премьер узнал, что за глаза Кривошеин говорит о нем: "Коковцов думает одно, говорит другое, а делает третье и полагает, что ему в Совете верят и что он всех проведет". По политическим взглядам, которые непросто разглядеть за изгибами его карьеры, Кривошеин был скорее столыпинцем, то есть в большей степени русским националистом, нежели Коковцов. В отличие от Рухлова он признавал важную роль частного предпринимательства, однако по тактическим соображениям поддерживал министра путей сообщения против председателя Совета.
Работу по реформированию сельского хозяйства Кривошеин проделал огромную. Численность землемеров выросла в 1907-1914 годах с шестисот до семи тысяч, уездные землеустроительные комиссии действовали в 47 губерниях, а стоимость фондов в сельском хозяйстве увеличилась с 1908 по 1913 год с 11,8 до 13,1 млрд рублей - для такой инертной области хозяйства рост очень значительный. Важнейшую роль Кривошеин отводил Сибири, которая в те годы давала огромный прирост сельхозпродукции.
ГЕКТОГРАФИЧЕСКАЯ СЕНСАЦИЯ
Распутин бывал в царском дворце нечасто, но пользовался большим влиянием на Александру Федоровну. Поддержку "черногорок" и их мужей - великих князей он постепенно утратил, с Феофаном, Гермогеном и Илиодором рассорился. Осенью 1911 года, когда царская семья находилась в Крыму, фамилия Распутина все чаще мелькала в петербургских газетах. Писали о близости его ко двору, о его влиянии при назначениях на важные посты, о его великосветских поклонницах, посещавших Покровское. С газетных столбцов сообщения перекочевали в Государственную думу - сперва в кулуарах, а затем и с трибуны зазвучали намеки на "темные силы".
Попытки Коковцова и министра внутренних дел Макарова урезонить редакторов ни к чему не привели: тиражи пускали под нож, газеты платили огромные штрафы, но продолжали костерить Распутина. При этом почти никто не представлял истинных причин его влияния на царскую чету. Тайна здоровья наследника тщательно охранялась. Даже Жильяр, учитель царских детей, много лет не знал, чем болен Алексей. Поэтому людей, осведомленных о целительстве Распутина, можно было пересчитать по пальцам. Люди умные и интеллигентные видели причину в мистицизме Александры и Николая, но не связывали этот мистицизм со здоровьем наследника. А широкая публика смотрела на дело еще проще.
В ноябре-декабре 1911 года в Петербурге и Москве появились отпечатанные на гектографе копии пяти писем к Распутину от Александры Федоровны и великих княжон, ее дочерей. (Илиодор утверждал, что в свое время Распутин сам передал ему эти письма; Распутин же жаловался, что Илиодор украл письма из его сундука.)
Письма княжон были вполне безобидны, но в письме императрицы некоторые выражения могли дать несведущей публике повод к самым неприличным толкованиям. "Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник, - писала Распутину измотанная Александра. - Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает. Тогда я желаю все одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятьях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело, такая тоска на сердце... Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорее приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Во веки любящая тебя Мама".
Царь и царица были уверены, что злополучные письма предал гласности А. И. Гучков, основатель "Союза 17 октября". Сегодня это имя ничего не говорит подавляющему большинству читателей, между тем в конце XIX - начале XX века фигура лидера октябристов находилась на самом переднем плане российской политики. Именно его, а не кадета Милюкова или эсера Керенского (не говоря уже о почти никому неизвестном эсдеке Ульянове-Ленине) Николай и Александра считали своим главным врагом.
Прадед Александра Ивановича Гучкова, Федор, дворовый человек калужской помещицы Белавиной, переселился в конце XVIII века в подмосковное село Преображенское, где завел шерстяную фабрику. Его сын Ефим Федорович умер в 1859 году, но фирма сохранила название "Ефим Гучков". Увлечением внуков Ефима стала политика, поэтому московское купечество своими их уже не считало. Фабрику они закрыли в 1896 году, но торговлю продолжали до 1911 года. Самым известным из внуков Ефима был Александр Иванович Гучков, родившийся в 1862 году. На историко-филологическом факультете Московского университета он учился вместе с Милюковым, затем слушал лекции по истории и философии в Берлинском и Гейдельбергском университетах, где приобрел репутацию бретера.
Его постоянно снедала жажда приключений, толкавшая на рискованные предприятия. Не оставляя предпринимательской деятельности (его состояние превышало полмиллиона рублей), Гучков к сорока годам успел поездить по землям Оттоманской империи, где турки и курды истребляли армян, послужить офицером охраны на Китайско-Восточной железной дороге, откуда был уволен за дуэль, повоевать с англичанами в Южной Африке на стороне буров. В 1903 году он отправляется в восставшую против турок Македонию. Во время Русско-японской войны, будучи главноуполномоченным Красного Креста в действующей армии, Гучков при отступлении русских войск из Мукдена остался с ранеными - поступок, высоко оцененный современниками.
В 1906 году Гучков занял пост председателя ЦК "Союза 17 октября", в следующем году был избран в Государственный совет, а затем в Третью Думу, где возглавлял комиссию по вопросам обороны и фракцию октябристов - опору Столыпина. Обладая хорошими связями в военных кругах, Гучков знал практически все, что происходит в армии и на флоте. 21 мая 1908 года при обсуждении сметы военного министерства он предложил великим князьям, занимавшим по традиции посты инспекторов в вооруженных силах, отказаться "от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия", чем вызвал гнев всей семьи Романовых. Пуришкевич назвал выступление Гучкова "ситцевым патриотизмом", намекая на его купеческое происхождение.
Как и другие лидеры октябристов, Гучков, будучи монархистом, считал тем не менее царствующую чету угрозой для безопасности России и одним из первых выступил против Распутина. Когда в апреле 1909 года в Османской империи пришла к власти националистическая партия младотурков, при дворе с легкой руки князя В. П. Мещерского Гучкова стали звать "младотурком".
Неудивительно, что появление пресловутых копий писем к Распутину царица приписала Гучкову. На публику они произвели шокирующее впечатление. На слова о "моем горе" и желании "заснуть навеки" (то есть умереть) никто не обратил внимания, зато живо обсуждали и комментировали выражения "возлюбленный" и "твои блаженные плечи". "Более позорного времени не приходилось переживать, - записала в дневнике держательница монархического салона генеральша А. В. Богданович в феврале 1912 года. - Управляет теперь Россией не царь, а проходимец Распутин. Это ли не ужас! У царицы - увы! - этот человек может все. Такие рассказывают ужасы про царицу и Распутина, что совестно писать". Люди, не имевшие понятия о реалиях царской семьи, стали открыто говорить, что царица живет с Распутиным. Известный писатель граф А. Н. Толстой и историк П. Е. Щеголев состряпали впоследствии фальшивый дневник Вырубовой, где изобразили жизнь царской семьи в виде фешенебельного борделя.
Эмигранты-монархисты в мемуарах в один голос уверяют, что размноженные письма были фальшивкой, но Коковцов, видевший подлинник, подтверждает, что копия совершенно точно воспроизводила оригинал. Впрочем, это не снимает всех вопросов. Сейчас письмо императрицы обычно цитируют по книге Илиодора-Труфанова "Святой черт". Однако нельзя с уверенностью сказать, какой именно (и даже всегда ли один и тот же) текст читала публика в 1911-1912 годах.
16 декабря 1911 года Распутина пригласили его бывшие друзья Гермоген и Илиодор. "Старец" явился на Ярославское подворье, где остановился Гермоген. Здесь его принялись убеждать, что он губит государя и его семью, и требовали его отъезда из столицы в Покровское. Спор перешел в драку, Распутин выбежал на улицу и кричал, что его хотели оскопить. Обе стороны кинулись жаловаться царю. Николай приказал немедленно удалить Гермогена, однако тот под предлогом болезни оставался в Петербурге еще более месяца. Потребовалось новое вмешательство царя для водворения епископа в Жировецкий монастырь в Гродненской губернии. Илиодора, перехваченного на Московском тракте, посадили в поезд и отвезли во Флорищеву пустынь, близ города Горбатова Владимирской губернии.
Начало 1912 года прошло в "диалоге глухих". Николай II требовал от министра внутренних дел А. А. Макарова запретить печатать что-либо о Распутине и вообще "решительных мер к обузданию печати". Оказалось, что еще в 1910 году царь добивался того же от Столыпина, упрекая его в слабости, бездеятельности и "очевидном нежелании остановить растлевающее влияние подбором возмутительных фактов".
Коковцов и Макаров через министра двора В. Б. Фредерикса пытались объяснить царю, что закон, ограничивающий печать, Дума никогда не пропустит. "Тут впервые, - сокрушается Коковцов, - я оказался уже открыто пристегнутым к этой неприятной истории". Он откровенно рассказал все вдовствующей императрице. "Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию и себя, - посетовала Мария Федоровна. - Она искренно верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастие". Она обещала тем не менее поговорить с сыном, но Николай, к сожалению, не услышал доводов матери. Николай обвинял Думу и Гучкова в клевете, Макарова в непростительной слабости и решительно отказывался принуждать Распутина к отъезду.
Макаров между тем не оставлял попыток достать подлинники пресловутых писем к Распутину. Он опасался, что могут появиться их фотокопии, и это вызовет еще больший скандал, чем гектографическая перепечатка. Вскоре после отъезда Распутина Макаров с торжеством вручил подлинники государю. Увидев их, Николай, находившийся до того в прекрасном настроении, побледнел, нервно вынул письма из конверта и, взглянувши на почерк жены, сказал: "Да, это неподдельное письмо". Открыв ящик стола, он резким, совершенно несвойственным ему жестом швырнул туда конверт. "Теперь ваша отставка обеспечена", - констатировал Коковцов, которому Макаров описал свидание с царем.
ЛЕНСКИЙ РАССТРЕЛ И МЯСОЕДОВСКАЯ ИСТОРИЯ
В начале весны 1912 года царская семья собралась в Крым. "Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен, выдумок и злобы, - сказал Николай Коковцову. - Да, я уезжаю, и притом очень скоро, и постараюсь вернуться как можно позже". "Поведение Думы глубоко возмутительно, - написал он Коковцову, - и в особенности отвратительна речь Гучкова по смете Св. Синода. Я буду очень рад, если мое неудовольствие дойдет до этих господ, не все же с ними раскланиваться и только улыбаться". Коковцову с трудом удалось добиться более дипломатичного ответа. 12 марта Николай уехал в Ливадию, а вскоре в Петербург вернулся Распутин.
На какое-то время участники драмы перестали досаждать друг другу. Государь отдыхал душой в Ливадии, Гермоген жил в Жировецком монастыре, Илиодор во Флорищевой пустыни, Распутин держался тихо в Петербурге. Дума, предвидя скорый роспуск, подчищала накопившиеся дела. Коковцов смог наконец заняться рутинной работой и даже выкроил несколько дней на поездку в Москву - повидаться с тамошним купечеством, которое на него обижалось за невнимание. Купцы встретили премьера радушно, лишь фрондер П. П. Рябушинский устроил ему разнос за преследования старообрядцев, заигрывание с Западом и за воинственную политику, "не сочетающуюся с народными заветами", - словом, по выражению Коковцова, за все грехи правительства со времен Рюрика.
На обратном пути в Петербург Коковцов увидел газетные сообщения о беспорядках в Бодайбо. Там по притокам Лены - Олекме и Витиму - раскинулись прииски товарищества "Лензолото", добывавшего около трети всего золота в России. Компании принадлежали Бодайбинская железная дорога и Ленско-Витимское пароходство с сетью складов, транспортных контор и пристаней. Рабочий день на приисках длился 15-16 часов, гигантский травматизм, низкая зарплата, да и выдавалась она большею частью продуктами и вещами из лавок компании.
29 февраля 1912 года в лавке выдали негодную конину, в ответ на Андреевском прииске вспыхнула стихийная забастовка. К середине марта бастовали почти все прииски, требуя восьмичасового рабочего дня, повышения зарплаты на 30%, отмены штрафов и улучшения снабжения. Когда в ночь на 4 апреля были арестованы некоторые члены стачкома, колонна из двух с половиной тысяч бастующих двинулась к Надеждинскому прииску. Там их встретил отряд, состоящий из стражников и солдат, и открыл огонь. Было убито около 250 человек и ранено примерно столько же.
Левые депутаты срочно внесли запрос правительству, но лишь 14 или 15 апреля Макаров ответил на него. Он огласил данные полиции, согласно которым рабочие под влиянием подстрекателей из политических ссыльных пытались захватить склад взрывчатки и приисковую администрацию, напали на солдат с кольями и камнями, а те стреляли в порядке самообороны. Министр полностью одобрил действия администрации и воинской команды, завершив выступление словами "так было, так и будет". "Эти слова произвели на Думу ошеломляющее впечатление, - пишет Коковцов. - Забыли Распутина, забыли текущую работу, приостановили занятия комиссий и заседания Общего собрания; Дума стала напоминать дни Первой и Второй Думы, и все свелось к "ленскому побоищу"".
Тем временем от иркутского генерал-губернатора, прокурора Иркутской судебной палаты и окружного горного начальника стали поступать по телеграфу другие сведения. Они обвинили приисковую администрацию и возложили вину за убийство рабочих на ротмистра Трещенкова. Для расследования дела Коковцов направил комиссию во главе с бывшим министром юстиции, членом Государственного совета С. С. Манухиным, пользовавшимся репутацией честного и неподкупного человека.
Тогда же в Думе рассматривалась смета секретных расходов Министерства обороны. Обычно в таких случаях министерство представлял товарищ министра А. А. Поливанов, имевший большой опыт работы с депутатами. Но в этот раз Сухомлинов приехал сам и, плохо владея вопросом, запутался. Гучков этим воспользовался. Мало того, говорил он, что деньги тратятся на жандармскую слежку за командирами, так еще руководство слежкой министр поручил Мясоедову - человеку с темным прошлым, обвинявшемуся в контрабанде в Россию оружия из Германии.
Сухомлинов сорвал досаду, уволив ни в чем неповинного Поливанова, а Мясоедов, прочитав думский отчет, вызвал Гучкова на дуэль. Они стрелялись, и оба остались невредимы. Коковцову через Фредерикса был передан царский выговор за то, что он плохо отзывается о Сухомлинове и тем подрывает его авторитет. Алиса на праздновании своих именин демонстративно игнорировала премьера. "Не обращайте внимания, это у нас часто бывает", - шепнул ему Фредерикс. Аукнулась "мясоедовская история" спустя несколько лет, уже во время начавшейся мировой войны.
Николай, а еще более стоявшие за ним Александра Федоровна и князь Мещерский относились крайне отрицательно к тому, чтобы председатель Совета министров в какой бы то ни было форме касался внешней политики. Руководители иностранных государств этого понять не могли: с их точки зрения, глава правительства, отстраненный от внешнеполитических вопросов, представлял собой нонсенс. Да и сам Коковцов не прочь был поучаствовать в дипломатических делах. По его мнению, Россия была не готова к войне на западе, и потому надо всячески избегать конфликта с Германией и Австро-Венгрией. Мещерский обвинял Коковцова, как ранее Столыпина, в узурпации царских полномочий, а на "славянских обедах" премьера и министра иностранных дел Сазонова клеймили за "антиславянскую" политику и как "продавшихся немецкому влиянию".
В ноябре 1912 года Коковцов воспротивился мобилизации, начавшейся в ряде западных округов в связи с конфликтом на Балканах. Он приводил свидетельства того, что Россия к войне не готова. Но в ответ от Кривошеина и Рухлова слышал только одно: "Надо больше верить в русский народ". И государю, по словам Коковцова, больше нравились "их хвалебные песнопения на тему о безграничной преданности ему народа, его несокрушимой мощи, колоссального подъема его благосостояния, нуждающегося только в более широком отпуске денег на производительные нужды".
СОКОЛЫ, СКАУТЫ И ГЕНЕРАЛ
1 ноября 1912 года собралась новая, Четвертая Дума. Между Коковцовым и депутатами отношения были натянутые. Националисты поддерживали связи с Рухловым, Кривошеиным, Щегловитовым и Маклаковым, а государь успокаивал премьера, но ничего не предпринимал. Сам Коковцов винил крайне правых в охлаждении к нему Николая: "Когда наверху был Столыпин, - они действовали против него, выдвигая мою кандидатуру, как человека, не связанного никакими узами с "младотурком" Гучковым. Когда Столыпина не стало и я был назначен на его место, то те же правые не только не стали поддерживать меня, но на своих собраниях ясно установили отрицательное ко мне отношение, потому что я не "их" человек и меня нельзя подчинить их влиянию".
Однако сила крайне правых заключалась в том, что их мнения разделяли царь и царица. Говорили, что Николай читает единственную газету - "Гражданин" князя Мещерского, а с самим князем, имеющим крайне плохую репутацию, состоит в частной переписке.
По форме ухудшение отношений между царем и премьером выявилось в ряде не особенно значительных инцидентов. Один из них касался, как мы бы сейчас сказали, молодежной политики. После дарования свобод в России среди прочих общественных движений возникли и молодежные. Первой ласточкой стало открытое в 1905 году Российское христианское общество молодых людей "Маяк" - отделение Международной ассоциации христианской молодежи.
Общество создавалось как клуб "с полезными, приятными и нравственными средствами времяпрепровождения". Одиноким оно обещало домашний уют, ищущим знаний - библиотеки и лекции, слабым физически - места укрепления здоровья, а слабым духовно - содействие в нравственном самосовершенствовании. "Маяк" также взял на себя роль биржи труда для грамотной молодежи, отыскивая и предлагая места конторщиков, корреспондентов, писцов, бухгалтеров, артельщиков и приказчиков разных специальностей. Общество существовало за счет добровольных пожертвований, мероприятия были бесплатные, подавляющая часть сотрудников аппарата работала на общественных началах.
Власть поддерживало другое направление - защитников русской самобытности, взявших за основу движение сокольства. Основал его в конце XIX века чешский панславист Мирослав Тырш для совершенствования тела и духа молодых славян. В России движение утратило чисто славянский характер. Наряду с физическим и духовным закаливанием движение объявляло борьбу с "отнародованием", то есть интернационализмом и космополитизмом. В 1909 году П. А. Столыпин вместе с маленьким сыном Аркашей вступил в петербургское отделение "Союза русского сокольства".
В 1908 году Николай II, ознакомившись с книгой британского полковника Р. Баден-Пауэлла "Юный скаут", принял решение создать скаутское движение в России. Офицерам русской армии, вышедшим в отставку, было предложено заняться воспитанием молодого поколения на принципах офицерской чести. Старшие товарищи старались привить скаутам (их еще называли юными разведчиками или потешными) "рыцарское отношение к окружающим, любовь и преданность к Родине, заботливое и благожелательное отношение ко всем людям". Скауты ходили в походы, ночевали у костра, посещали церковь. Паренек, вступающий в ряды скаутов, клялся "быть полезным и честным гражданином России", "всегда правдивым и верным данному слову", вежливым, аккуратным, веселым, никогда не падать духом, помогать старикам, детям и женщинам, быть другом животных.
Первым скаутом России был назван цесаревич Алексей, а покровительство над "Обществом содействия организации юных разведчиков (скаутов)" взяла на себя великая княгиня Елизавета Федоровна. Считалось, что движение стоит вне политики, чуждой "юной, еще не окрепшей душе школьника". Однако при этом русские скауты клялись "исполнять свой долг перед Богом, Родиной и Государем", беспрекословно подчиняться приказам своих начальников и Суду чести.
В 1910-1911 годах в начальных школах России была введена строевая подготовка - как часть военно-патриотического воспитания. В декабре 1912 года военный министр Сухомлинов добился у царя согласия назначить командира лейб-гвардии гусарского полка генерала В. Н. Воейкова главноуправляющим по делам физического развития населения. Коковцов принялся объяснять государю, что нельзя назначить человека "главноуправляющим", когда нет соответствующего главного управления. Полковник Романов не понял юридических тонкостей и был крайне раздражен: "Я не имею больше права делать то, что нахожу полезным, и это начинает мне надоедать!" И хотя Коковцов сам предложил выход - высочайшим повелением поручить Воейкову наблюдать и руководить всем делом обучения военному строю и гимнастике, осадок, как говорится, остался.
БОРЬБА С ПЬЯНСТВОМ КАК СПОСОБ БОРЬБЫ С ПРЕМЬЕРОМ
Весной 1913 года молебном в Казанском соборе начались празднования в честь трехсотлетия дома Романовых. Все было очень торжественно, но Анна Вырубова отметила, что "нет настоящего воодушевления и настоящей преданности". Николай отправился в поездку по маршруту Нижний Новгород - Кострома - Ярославль - Суздаль - Ростов - Москва. "Поездке Государя было придано, по-видимому, значение семейного торжества Дома Романовых, - отмечает Коковцов, - и государственному характеру этого события вовсе не было отведено подобающего места". По его мнению, "романовские торжества прошли как-то бледно, несмотря на торжественность внешней обстановки". От Совета министров в поездку пригласили Коковцова, Рухлова и Маклакова, но не предоставили им ни транспортных средств, ни питания.
Летом у Коковцова произошел очередной конфликт с царицей, требовавшей выделить лейтенанту гвардейского экипажа В. В. Мочульскому 300 десятин в Бессарабской губернии из земель Крестьянского банка. Премьер объяснил, что это незаконно, так как земли покупались исключительно для продажи крестьянам. Императрица сухо сказала, что была уверена в отказе, она к этому привыкла.
В сентябре 1913 года Коковцов выехал в Крым к государю. Жизнь царской семьи и ее окружения протекала "исключительно среди мелких повседневных инцидентов дворцового муравейника". Государь наслаждался пешими и верховыми прогулками. Вернувшись в Петербург после семинедельного отсутствия, Коковцов узнал, что министр юстиции Щегловитов успел урегулировать конфликт с Думой, без обсуждения в Совете министров провел назначение члена Госсовета Б. В. Штюрмера московским головой и вообще дает всем понять, что скоро сменит его на посту премьера. Коковцову удалось добиться отмены назначения Штюрмера, но, как в свое время Столыпин, он понимал, что эта пиррова победа ведет к отставке. В Совмине он открыто заявил, что среди министров давно нет ни дружной работы, ни взаимного уважения, что никогда еще интриги не были в таком ходу; отдельные члены Совета ведут борьбу с председателем, и это ни для кого не тайна.
Внешним поводом к устранению Коковцова стала борьба с пьянством. Вопрос этот действительно стоял в России остро. Пили все больше, доход от казенной продажи водки быстро рос, достигнув 700 млн рублей. На лечебницы для алкоголиков выделялись от этих сумм сотые доли процента, между тем только в Европейской России ежегодно опивались до смерти более 5000 человек. Еще около 1000 человек сгорали и умирали от ожогов, более 3200 умирали от отравления умышленного или по неосторожности, 7300 тонули - большой процент среди них составляли лица в состоянии опьянения. На почве пьянства совершались 42% всех преступлений, а среди воинских проступков - 93%.
Все громче раздавались голоса, что правительство спаивает народ и что от казенной торговли водкой надо отказаться. Распутин говорил, что "негоже царю торговать водкой и спаивать честной народ", что пора "прикрыть царские кабаки". Критики правительства утверждали, что потребление алкоголя неумеренно растет. Коковцов доказывал, что рост этот вполне соответствует росту населения, душевое же потребление не растет, а падает и вообще Россия занимает по этому показателю среди развитых стран чуть ли не последнее место.
В 1913 году в Думе был разработан законопроект о борьбе с пьянством. Предлагалось, в частности, расширить полномочия земств и городов, которые бы, исходя из местных условий, могли бы разрешать либо не разрешать открывать заведения, торгующие крепкими напитками. Многие, правда, считали, что такая мера приведет лишь к росту взяток и к развитию тайной торговли. Однако "парламентская тактика" не позволяла депутатам вслух усомниться в честности и благоразумии местных органов самоуправления. При обсуждении законопроекта в Государственном совете, Витте обвинил правительство в спаивании народа - он-де в бытность министром финансов стремился всеми способами ограничить потребление водки, а после него все пошло прахом: "Широко раскрылись двери нового кабака, каким стали покровительствуемые министерством трактиры, акцизный надзор стал получать невероятные наставления, направленные к одному - во что бы то ни стало увеличить доходы казны. Я говорю, я кричу об этом направо и налево, но все глухи кругом, и мне остается только теперь закричать на весь мир "караул"!".
И хотя большинство членов верхней палаты не поддержали Витте, он сильно тормозил обсуждение. Государь сказал Коковцову, что Витте сам десять лет применял винную монополию, однако по существу вопроса он разделял мнение Витте, предлагавшего установить лимит на доходы от продажи водки, а излишек передавать земствам и городам на борьбу с пьянством. Коковцов доказывал, что казна недосчитается значительных сумм, а земства потратят деньги без всякого толку, если заранее не определить, как именно они должны бороться с пьянством, и не установить контроль за расходованием средств. Доводы премьера Николай слушал безучастно.
Вечером в пятницу 24 января 1913 года Коковцов был у него с обычным докладом, а на следующий день из собственной Его Величества канцелярии поползли слухи, что там печатается рескрипт об увольнении Коковцова с обеих должностей - министра финансов и председателя Совета министров.
29 января в 11 утра курьер привез Коковцову письмо от государя: "Владимир Николаевич! Не чувство неприязни, а давно и глубоко осознанная мною государственная необходимость заставляют меня сказать Вам, что мне нужно с Вами расстаться…" Далее шли расхожие фразы о необходимости разделить посты министра финансов и премьера, о потребности в новых людях и свежих решениях и т.п. и, наконец, признание, что последние два года царь, оказывается, "не во всем одобрял" деятельность финансового ведомства.
Официально увольнение Коковцова состоялось в пятницу 30 января при его последнем докладе государю. В тот же день в "Правительственном вестнике" были помещены рядом три рескрипта. Тот, что предназначался Коковцову, уволенному якобы "уступая его настойчивой просьбе", содержал похвалы в его адрес и благодарность за проделанную работу. Вторым рескриптом И. Л. Горемыкин назначался председателем Совета министров. Третий был адресован П. Л. Барку как новому министру финансов и осуждал всю деятельность министерства за последние годы: производительные силы недостаточно развиваются, кредит недоступен громадной массе населения и т. п. Впрочем, во время аудиенции Николай с большим чувством жал уволенному руку и даже прослезился. Коковцов был возведен в графское достоинство, а от предложенных 300 тысяч вежливо отказался, чем вызвал массу нареканий: что, мол, он из себя строит, воображает, что он лучше других?
После отставки Коковцов узнал, что, по мнению государя, он позволил Думе слишком много говорить, вмешиваться в дела правительства, великих князей и трона - словом, из трусости или по умыслу проявил себя противником "суверенного самодержавия". А еще он слишком подчинял политические интересы финансовым соображениям, боялся резких шагов из опасений биржевых потрясений, шел на уступки международным финансовым кругам, возражал против курса на войну с Австрией и Германией.
"Я слишком близко видел, - пишет Коковцов в мемуарах, - все недостатки военной организации среди той легкости, с которой относились люди, стоящие наверху правительственной лестницы, к возможности вооруженного столкновения с нашим западным соседом… Война была предрешена еще тогда, когда у нас были убеждены, что ее не будет и всякие опасения ее считались преувеличенными либо построенными на односторонней оценке событий".
... Война началась спустя полгода после его отставки.
