Большинство горожан на вопрос "Какие птицы живут в наших городах?" дадут примерно такой ответ: голуби, воробьи, синицы, вороны (то есть галки и грачи). Человек, знающий птиц получше, назовет еще с полсотни постоянных и временных наших соседей. А на весеннем пролете кого только тут не бывает! Воздушное пространство больших и малых городов открыто для всех, и в нем видны и слышны гусиные косяки, журавлиные клинья, стайки чибисов и золотистых щурок, чаек. О прилете первых поднебесных певцов - полевых жаворонков - узнаешь именно в городе. Ночами о провода, о ванты вышек разбиваются козодои, перепела, варакушки. В садах и скверах останавливаются отдохнуть и подкормиться многие лесные певцы. И все больше становится таких, которые перестают предпочитать дикую природу городской среде.
Не последним присоседился к человеку маленький мельничек. Это одно из названий и, пожалуй, самое подходящее для довольно широко распространенной птицы, которая по-книжному называется славка-завирушка. На настоящую завирушку она не похожа ни обликом, ни поведением, ни строением гнезда, ни голосом. Народных названий у мельничка и на других языках достаточно, да и само-то слово "мельничек" не отечественного происхождения, а буквальный перевод с немецкого. Местами известен он как подкрапивник, говорунчик и даже птенчик-бубенчик. Последнее, наверное, за его звучную и отчетливую трель, призывно-позывную часть его весенней песни. Немцы сравнивают ее со стуком миниатюрного мельничного колеса: эдакое отчетливое тарахтение, слышное в безветренную погоду шагов за сто. А шагов с тридцати слух улавливает торопливый журчащий говорок, тихое, непонятное щебетание, в котором иногда проскакивают чужие голоса. Это очень похоже на разговор с самим собой, когда все ладится и хорошее настроение. И совсем близко можно услышать полусвист-полуписк "ци-ци-ци-ци-ци...". При этом возникает какой-то слуховой обман: птица скачет по веткам перед тобой, а циканье слышится сзади, будто там чему-то удивляется любопытный сосед.
Казалось бы, что жизнь таких маленьких птиц проста и понятна: прилетели самцы, заняли участки, дождались самок, и счастливчики обзавелись семьями. Гнездо, птенцы, а там и в обратный путь - снова свободные и беззаботные. Но оказалось, что семейное и родительское поведение мельничков не вмещается в столь простое объяснение; что непрочность брачных уз является почти правилом; что попытки разрушить чужую семью не так уж редки.
Весной мельнички прилетают чуть раньше соловьев, когда быстро густеет зеленая дымка березняков, то есть почти по календарю, а не по погоде. Самцы занимают участки: кто - впервые, кто восстанавливает права на владение прошлого года, - и без спешки начинают строить гнезда. А дальше - у кого как получится.
Самец не скрытничает при строительстве гнезда. Достаточно в разгар его токования последить за ним хотя бы полчаса, и он сам покажет, где выбрал место - юркнет в куст с былинкой в клюве. А один даже открыто принял ненавязчивую помощь. Он работал не очень прилежно, отводя пению больше времени и усердия, но брал не все что попало, что лежит поближе. Тогда я расчистил возле его куста еще не засеянную грядку и, как на прилавке, разложил на ней немного размочаленного лыка, тонкие малиновые корешки, суровые нитки трех цветов, шерстяную пряжу, нарезанную по длине лошадиной гривы рыболовную леску-жилку (с конским волосом теперь и в деревне туго), разноцветные птичьи перышки, клочок кошачьего пуха и что-то еще. Самец быстро разобрался в этом изобилии стройматериалов и унес в куст только несколько корешков.
А когда появилась самка, она взяла для окончательной отделки лишь темную синтетическую нить да несколько обрывков самой тонкой жилки. Внутренняя часть гнезда из корешков и жилки (это вместо конского волоса) оказалась прочнее наружной стенки: она не размокала от частых дождей, не осела за сырую зиму. В апреле я снял не потерявшее форму гнездо в надежде, что новое будет свито там же. У мельничков прекрасная память не только на местность в целом, но и на мелочи, и не раз я находил их гнезда годами в одной и той же развилке. Сомнений, что они сделаны одной и той же птицей, не было, хотя никаких специальных меток или колец хозяева не имели.
Гнездо было готово, хотя материала оставалось еще на десяток построек. Снизу оно просвечивало решето-решетом, но уж таков стиль всех славок. Заложено оно было в кустике голубой жимолости, и самец, пока был холостяком, склевал все ягоды, поспевшие к этому времени, а на сладкую мелкоплодную землянику не обратил внимания.
Принято считать, что поведение животных одного вида довольно шаблонно, а отклонения от стереотипа незначительны и определяются лишь резкими изменениями внешних обстоятельств. Однако у птиц при строительстве гнезд нередко выявляются такие способности, что приходится признавать их незаурядную сообразительность и находчивость. Это подтвердил один из множества самцов, начавший вить гнездо не в густой сирени, не в старом крыжовнике, на котором было колючек больше, чем листьев, а в повешенном на заборе мотке ржавой звероводческой сетки. Он нашел лазейку внутрь мотка и стал носить туда былинки, корешки, мочало, ежеминутно стрекоча свой холостяцкий призыв.
У его сородичей семейные пары только-только складывались, и свободных самок в садах было достаточно, да и запоздавшие подлетали. Нельзя сказать, что у изобретательного самца не было отбоя от желающих жить совместно: одна-две самки ежедневно интересовались его недвижимостью, но не оставались с ним, видимо, не надеясь на надежность укрытия. И ошибались, не доверяя этому оригиналу. Гнездо было на виду, но ни одна кошка не смогла бы дотянуться до него лапой. Сорока несколько раз присаживалась на забор, перескакивала на моток, внимательно разглядывая почти готовое гнездышко, но скоро потеряла к нему интерес, поняв, что если и будут в нем яйца и птенцы, то ей все равно не достанутся. Одна из самок все-таки решилась остаться и уже ревностно отгоняла других претенденток, но сорочье любопытство отпугнуло ее и разрушило еще неокрепшую семью.
Хотя самок в том сезоне было вроде бы с избытком, искать или ждать, когда судьба улыбнется, было уже рискованно: уходило время, и самец отступился от своей затеи. Утром двенадцатого дня он уже сноровисто складывал новое гнездо в пяти шагах от забора в густом переплетении стеблей лимонника, листва которого надежно скрыла бы и сорочье гнездо. Но казалось, что время действительно упущено: никто не помогал ему, никто не залетал в сад, и через сутки, не доведя строительство и до половины, он исчез.
Проходили дни, сад был пуст, если не считать воробьев, прилетавших в жару попить из корыта, да синичьего выводка, купавшегося в сковородке с надколотым краем. Но вот в конце второй недели из лимонника раздалась бодрая, твердая трель: "тли-тли-тли-тли-тли". Хозяин вернулся и уже не отлетал от гнезда, тарахтя с зари до зари. И на этот раз ему повезло с первой же встречи.
Жизнь птичьей пары в тихом, подзапущенном саду должна была протекать в спокойном уединении, без постороннего вмешательства. В действительности же событий и беспокойства хватало, и в некоторых случаях само собой напрашивалось сравнение с событиями в нашей жизни.
Как-то ранним июньским утром в саду объявилась компания из четырех холостых самок, которые с явной назойливостью сновали по соседним яблоням, то и дело заюркивая в куст лимонника. Сам хозяин настолько растерялся, что замер и словно бы лишился голоса, лишь разок прощебетав свою трель не просто тихо, а прямо-таки шепотом. Через несколько минут четверка из сада исчезла: подразнили мимоходом и улетели своей дорогой. Цель этого визита осталась бы непонятной, если бы те же четверо не появились на следующий день возле лимонника снова и не были бы еще возбужденнее, чем накануне. Только на сей раз встреча была совсем иной: из гнезда, оставив яйца, выскочила взволнованная хозяйка и стала отгонять непрошенных гостей, которые уже не скрывали намерения захватить это гнездо. Их было четверо, но действовали они без вороньей согласованности и сообразительности: каждая сама по себе. С одной, самой настырной хозяйка сцепилась так, что обе упали на землю, как воробьи в злой драке. Это остудило остальных, и они лишь недовольно покрикивали в сторонке.
Поползновения не прекращались еще несколько дней. Наседка крепко сидела в гнезде, хотя нет-нет да не выдерживали у нее нервы, и самая назойливая отгонялась силой. Такое в птичьем мире бывает, когда родительский инстинкт у холостых птиц толкает их почти что на агрессию.
А самец появлялся в саду довольно редко. Скорее всего, где-то за заборами у него было еще одно гнездо, где и откладка яиц, и вылупление птенцов происходили на несколько дней раньше. Поэтому в лимоннике самка отстаивала дом в одиночку, насиживала яйца без его помощи, да и птенцов выкормила фактически одна. Поэтому из пяти вылупившихся выжили и вылетели из гнезда только четверо. Да и те, сидя в колыбели, постоянно голодали, часто настойчиво и просяще пищали. А ведь у птиц, которые прячут гнезда, пищать в них не полагается. Этим четверым помогла судьба, но в образе не родного отца, а совершенно чужой самки. Какая-то доброхотка вместе с матерью кормила их последние перед вылетом дни и потом еще некоторое время опекала двоих из выводка.
Покинувших гнездо слетков мать сразу же отводит в сторонку, но недалеко - самое большее метров за тридцать-сорок. В этом возрасте они чуть ли не вдвое меньше взрослых: каждый может свободно уместиться в половинке скорлупы не самого крупного грецкого ореха. На первой остановке выводок держится дней пять-шесть. Сидят смирно, молча. Самостоятельно разрешается только ухаживать за оперением. Мать сама найдет каждого и покормит. Но инстинкт самосохранения крепнет у них день ото дня без родительской подсказки. При внезапном появлении безобидной горлицы слеток, помогая себе крылышками, камнем падает к подножью куста, в траву, а уж потом начинает обеспокоенно чекать по-взрослому. Вид у него при этом довольно сердитый, взъерошенный. Но полетные перья растут быстро, и вскоре молодые птицы начинают перелетать, а не перепархивать, а там - и подлавливать собственную добычу.
Мелкие птицы, подобные образом жизни мельничку, и он сам считаются чуть ли не образцом необщительности. Кончились заботы и хлопоты по воспитанию нового поколения, и семьи распадаются. Все становятся одиночками, и лишь в самых кормных местах собираются неорганизованные стайки, в которых родственные отношения, если они и есть, не проявляются никак, но и отчужденность не выливается даже в пустяковые ссоры.
Однако же есть у птиц чувство радости, проявление которого очень похоже на наше. Я наблюдал однажды, как радуются два мельничка, две птицы-одиночки, встретившись вдали от места гнездования. Это было в маленьком степном хуторке, где единственным деревом была низкорослая полуживая яблонька с редкими, обвисшими от жары листьями. На этой яблоньке и встретились два перелетных мельничка, похожие друг на друга как две капли воды. Одна птица вела себя довольно сдержанно, зато другая пришла в неописуемый восторг. Она так стремительно носилась среди ветвей, что глаз не поспевал за ее прыжками и порханиями. И при этом ни единого звука: обе как немые. И будь в наряде самца и самки хотя бы по одному разному перышку, чтобы в любое время различать их внешне, в жизни этих славок, думаю, открылось бы еще немало интересного.
