К концу зимы 1915 года русская армия вновь пополнилась до первоначального уровня (4 миллиона человек), но это была уже другая армия. Подготовленных в мирное время рядовых и унтеров сменили вчерашние крестьяне, офицерские должности заняли досрочно выпущенные юнкера и мобилизованные студенты. Тем не менее весеннее наступление на австрийском фронте развивалось успешно. Однако возможность выхода Австро-Венгрии из борьбы заставила немецкий Генштаб пересмотреть первоначальные планы и сосредоточить дополнительные силы против России.
ЧАСТЬ II. ПОД БРЕМЕНЕМ ВОЕННЫХ НЕУДАЧ
Весна - лето 1915 года
Мир ужаснулся очередному "германскому зверству": 9 апреля 1915 года близ бельгийского города Ипр немцы применили газ. Зеленый дым уничтожил французов, образовав в их позициях четырехмильный незащищенный разрыв. Но атаки не последовало - операция под Ипром должна была отвлечь внимание от готовящегося наступления на востоке. Здесь 19 апреля после интенсивной артподготовки немцы тоже пустили газ, и на этот раз вслед за газовой атакой двинулась пехота. Спустя неделю французы и англичане начали наступление на западе, чтобы ослабить натиск немцев на Россию, однако русский фронт вдоль Карпат был уже смят.
Летом пали все русские приграничные крепости, в том числе и упоминавшийся ранее Новогеоргиевск, разоруженный в предвоенные годы. Его железобетонные сооружения могли выдержать снаряды лишь 6-дюймовых орудий, а русское командование не сомневалось, что артиллерию большего калибра подвезти невозможно. Однако немцы сумели это сделать. Гарнизон же Новогеоргиевска был собран с миру по нитке: в дополнение к 6000 ратников ополчения и сотне только что произведенных прапорщиков генерал А. А. Брусилов выделил боевую дивизию, но сильно истрепанную и насчитывающую всего 800 человек. Генерал-лейтенант де Витт, недавно назначенный командиром этой дивизии и возглавивший крепостной гарнизон, не имел времени даже разбить людей по полкам, батальонам и ротам. Разношерстную толпу высадили из вагонов в Новогеоргиевске как раз в тот момент, когда немцы начали атаку крепости. 5 августа после недельного сопротивления Новогеоргиевск пал.
К концу лета Польша, Галиция, большая часть Литвы и часть Латвии заняты противником, однако дальнейшее его наступление удается остановить. Фронт застыл на линии от Риги, западнее Двинска (Даугавпилс), и почти по прямой до Черновиц в Буковине. "Русские армии купили эту временную передышку дорогой ценой, а западные союзники России сделали мало, чтобы отплатить России за жертвы, принесенные последней для них в 1914 году", - пишет английский военный историк Б. Лиддел-Гарт.
Русские потери в весенне-летних операциях 1915 года составили 1,4 млн убитыми и ранеными и около миллиона пленными. Среди офицеров процент убитых и раненых был особенно высок, а оставшихся опытных строевиков втягивали распухавшие штабы. Кадровых офицеров приходилось по пять-шесть на полк, во главе рот и часто батальонов стояли подпоручики и прапорщики, прошедшие шестимесячную подготовку вместо обычной двухгодичной. В начале войны военное министерство допустило коренную ошибку, бросив подготовленных унтер-офицеров на фронт рядовыми. Их повыбило, и теперь полковые учебные команды на скорую руку "пекли" им замену. Рядовых старого состава оставалось по несколько человек на роту. "За год войны, - отмечает генерал Брусилов, - обученная регулярная армия исчезла; ее заменила армия, состоявшая из неучей". Винтовок не хватало, при каждом полку росли команды безоружных солдат. Только личный пример и самопожертвование командиров пока еще могли заставить такое войско сражаться.
В стране между тем нарастала анархия. Отделить прифронтовую полосу от тыла часто было невозможно, и командующие армиями издавали массу распоряжений, не согласовывая их даже между собой, не говоря уже о гражданских властях. Местное население, сбитое с толку, не понимало, что запрещено и что дозволено. "Начальники гражданских отделений" в чине полковника и даже "этапные коменданты" (поручики и прапорщики) командовали гражданской администрацией, в массовом порядке реквизировали у обывателей гужевой транспорт и продовольствие, хотя секретное "Положение о полевом управлении" допускало реквизиции лишь в неприятельской стране. Известен факт, когда прапорщик грозил расстрелять лифляндского губернатора (!) за сопротивление реквизициям.
В тылу свирепствовала контрразведка. Она набиралась из строевиков и запасных, ничего не смысливших в розыске, а то и просто из проходимцев, которых в мирное время никуда не брали, а теперь, карьеры ради, они лихо стряпали липовые дела о шпионаже. Контрразведчики, игнорируя МВД и корпус жандармов, гражданскую администрацию и военные власти, пытались бороться со спекуляцией, дороговизной, политической пропагандой и даже с рабочим движением, но своими неумелыми действиями лишь провоцировали волнения и забастовки. Любого банкира, рабочего или предводителя дворянства могли по недоказанному обвинению выслать или месяцами держать в тюрьме.
Николаю II война дала повод осуществить заветную мечту о народной трезвости. Производство и потребление любых спиртных напитков, включая пиво, было запрещено. Итог: доходы казны упали на четверть, а тайное винокурение приняло такие размеры, что акцизные чиновники опасались докладывать о них министру финансов, не говоря о государе. Премьер И. Г. Горемыкин на упреки своего предшественника В. Н. Коковцова беззаботно отвечал: "Ну и что, напечатаем еще бумажек, народ их охотно берет". Так начинался развал финансов, достигший пика к 1917 году.
В поисках козлов отпущения
В многонациональной Российской империи война резко обострила национальную проблему.
В стране издавна проживало большое число немцев. Многие из них занимали видное положение на государственной службе, в армии и на флоте. В основном это были русские патриоты, но любовь к исторической родине, естественно, сохраняли. До войны антинемецкие настроения приравнивались к революционным. Брусилов позже вспоминал: "Если бы в войсках какой-нибудь начальник вздумал объяснять своим подчиненным, что наш главный враг немец, что он собирается напасть на нас и что мы должны всеми силами готовиться отразить его, то этот господин был бы немедленно выгнан со службы, если только не предан суду. Еще в меньшей степени мог бы школьный учитель проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам. Он был бы сочтен опасным панславистом, ярым революционером и сослан в Туруханский или Нарымский край".
С началом войны неприязнь к немцам выплеснулась наружу. Санкт-Петербург срочно переименовали в Петроград. На Рождество 1914 года Синод, невзирая на протесты императрицы, запретил елки, как немецкий обычай. Из программ оркестров вычеркивали музыку Баха, Бетховена, Брамса. В мае - июне 1915 года толпы разгромили в Москве около пятисот фабрик, магазинов и домов, принадлежавших людям с немецкими фамилиями. Булочные стояли с выбитыми стеклами, из музыкального магазина выбрасывали и жгли рояли и пианино "Бехштейн" и "Бютнер". У Марфо-Мариинской обители сестра императрицы Елизавета Федоровна, женщина с репутацией святой и одна из главных противниц Распутина, едва не стала жертвой разбушевавшейся толпы, кричавшей: "убирайся, немка!"
Особенно сложным оказалось положение в Прибалтике, где немцы составляли верхушку общества. Здесь на немецком языке были вывески, выходили газеты, велось делопроизводство. Когда появились первые колонны военнопленных немцев, их встречали цветами. Сегодня читатель постсоветской России не всегда способен уловить разницу между прогерманскими настроениями и шпионажем в пользу Германии. Но в те времена порядочные люди различали эти два понятия, и смешение их представлялось варварством. Поэтому, когда с началом войны латыши, литовцы, эстонцы кинулись писать доносы на своих немецких сограждан, массовых арестов не последова ло, благо лишь один из ста доносов имел под собой хоть какую-то реальную почву.
Еще больше, чем немцам, досталось евреям. В Германии и Австро-Венгрии они, в отличие от России, пользовались всеми гражданскими правами, поэтому их скопом заподозрили в сочувствии врагу. "Когда наши войска отходили, евреи были веселы и пели песни", - отметил один из служащих Совета министров А. Н. Яхонтов. В июне 1915 года начальник штаба Верховного главнокомандования Н. Н. Янушкевич, сообщая об участившихся в войсках случаях заболевания венерическими болезнями, связал это с кознями евреев. Вывод звучит как анекдот: "Есть указания, <согласно которым> германско-еврейская организация тратит довольно значительные средства на содержание зараженных сифилисом женщин, для того чтобы они заманивали к себе офицеров и заражали их". Контрразведывательный отдел 2-й армии всерьез проверял сообщение о том, что немецкие агенты, "прежде всего евреи", роют пятнадцативерстный подкоп под Варшавой и собираются забросать бомбами штаб Северо-Западного фронта. Особой приметой немецко-еврейских шпионов считались новые сапоги и остроконечные барашковые шапки.
Под влиянием подобных сообщений великий князь Николай Николаевич приказал выслать в кратчайшие сроки из западных районов (то есть из "черты оседлости") всех евреев без различия пола, возраста и занимаемого положения. Местная администрация кое-где пыталась противиться приказу: много евреев работает врачами в госпиталях, да и их снабжение в большой степени держится на еврейских торговцах. Тем не менее приказ Верховного главнокомандующего был выполнен. Куда девать высланных? Власти этого не знали, и люди подолгу маялись на вокзалах. Там, где высылка не стала поголовной, в качестве заложников сажали под арест наиболее уважаемых евреев, чаще всего раввинов.
Напомню: умеренные противники самодержавия под влиянием патриотического подъема в июле 1914 года предложили правительству сотрудничество в ведении войны. Но теперь, спустя год, все изменилось. Неудачи на фронте, нехватка боеприпасов и снаряжения, огрехи в военном и гражданском управлении возродили открытую вражду между общественностью и царизмом. Тяжело переживая военные неудачи, публика придирчиво и пристрастно разбирала степень вины командующих армиями Самсонова и Ренненкампфа, начальника Главного артиллерийского управления Генштаба Кузьмина-Караваева и генерал-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайлови ча. Популярность великого князя Николая Николаевича также упала. Более же всего винили военного министра Сухомлинова, которого считали марионеткой в руках Янушкевича.
Оппозиционеры старались привлечь на свою сторону рабочих. Московский промышленник А. И. Коновалов еще до войны пытался организовать информационный комитет с участием всей оппозиции - от октябристов до социал-демократов. Теперь он и Гучков использовали в схожих целях свое новое детище - Военно-промышленные комитеты, создавая в их рамках "рабочие группы" из рабочих-оборонцев. И если социалисты-пораженцы обвиняли эти группы в предательстве классовых интересов пролетариата, то правительство видело в них рассадник революционных настроений.
Но несмотря на противодействие слева и справа, в ноябре 1915 года на рабочих собраниях были выбраны и делегированы в Центральный военно-промышленный комитет (ЦВПК) десять рабочих во главе с Кузьмой Гвоздевым, меньшевиком с завода Эриксона. Заявив, что безответственное правительство поставило страну на край разгрома, Гвоздев с "сотоварищи" обещали отстаивать интересы рабочих, бороться за восьмичасовой рабочий день и за созыв Учредительного собрания.
Власти с подозрением относились к умеренному Гвоздеву (полиция считала Гвоздева тайным пораженцем), но открытым пораженцам доставалось куда сильнее. Часть их арестовали, часть вынуждена была эмигрировать. Немногие продолжали борьбу, скрываясь под чужими фамилиями и меняя квартиры (все пораженческие организации кишели агентами полиции). В феврале 1915 года были судимы и высланы большевистские депутаты Думы; попытки большевиков организовать массовые акции в их поддержку успеха не имели. А вот дело С. Н. Мясоедова вызвало огромный резонанс в обществе. Этот жандармский полковник, здоровяк и силач со скандальной репутацией (А. И. Гучков еще перед войной обвинял его в контрабанде оружия), через Сухомлинова получил место в 10-й армии, которая в январе 1915 года потерпела тяжелое поражение. Некий Г. Колаковский, бежавший из немецкого плена, явился с повинной и сообщил, что заслан немцами с целью убийства великого князя Николая Николаевича и что на связь с ним должен был выйти Мясоедов. И хотя Колаковский путался в показаниях, 18 февраля 1915 года Мясоедова арестовали (одновременно арестовали его жену и два десятка так или иначе связанных с ним людей).
Насколько обоснованны были обвинения против Мясоедова, историки спорят до сих пор, но Янушкевич писал Сухомлинову, что доказательства вины налицо и для успокоения общественного мнения Мясоедова следует казнить до Пасхи. 17 марта полковника судили по упрощенной процедуре военного времени, без прокурора и защитника, и признали виновным в шпионаже в пользу Австрии до войны, в сборе и передаче неприятелю сведений о расположении русских войск в 1915 году, а также мародерстве на вражеской территории. Выслушав приговор, Мясоедов попытался послать телеграммы царю и своей семье с заверениями в невиновности, но упал в обморок, потом пробовал покончить с собой. В ту же ночь его казнили.
Так утверждения Гучкова о наличии разветвленной сети германских шпионов получили официальное подтверждение. Волна возмущения поднялась и против Сухомлинова. Он клялся, что стал жертвой "этого негодяя" (Мясоедова), жаловался, что Гучков размазывает эту историю. А тем временем Николай Николаевич и главноуправляющий земледелием А. В. Кривошеин убеждали царя принести непопулярного министра в жертву общественному мнению. 12 июня 1915 года Николай II в очень теплом письме сообщил В. А. Сухомлинову о его увольнении и выразил уверенность, что "беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников". Пост военного министра занял прежний заместитель Сухомлинова А. А. Поливанов, уволенный ранее за слишком тесные отношения с Думой и с Гучковым.
Министры идут "ва-банк"
Весной 1915 года внутри правительства И. Л. Горемыкина сложилась группировка, считавшая необходимым протянуть руку умеренной оппозиции. Ее неформальным лидером являлся хитроумный Кривошеин - до некоторой степени аналог Витте, но менее резкий, более обтекаемый, ухитрявшийся сохранять репутацию либерала и в то же время поддерживать прекрасные отношения с царской четой. Не вступая в прямые контакты с Думой и с Гучковым, министры-фракционеры регулярно собирались в доме Кривошеина, чтобы выработать общую позицию. В итоге они предъявили Горемыкину требование убрать из Совмина крайних реакционеров - министра юстиции И. Г. Щегловитова, министра внутренних дел Н. А. Маклакова и обер-прокурора Священного синода В. К. Саблера. В противном случае, заявили бунтари, им ничего не останется, как самим подать в отставку.
Уверенные, что Горемыкин не только выполнит их требования, но и сам в подобной ситуации уйдет в отставку, министры недооценили тактические способности своего шефа. В начале июля государь по его рекомендации заменил Н. А. Маклакова князем Б. Н. Щербатовым, а обер-прокурором Синода назначил А. Д. Самарина, которого царица ненавидела за враждебность к Распутину. Казалось бы, министерская фронда одержала победу! Однако Горемыкин остался во главе обновленного Совмина и даже укрепил свои позиции, заменив И. Г. Щегловитова своим ставленником А. А. Хвостовым (дядя известного реакционера А. Н. Хвостова, протеже Распутина).
В конце лета 1915 года в среде русской политической элиты Петрограда кипели бои не менее яростные, чем год назад при Танненберге. Накопившееся раздражение выплеснулось на трибуну Государственной думы, возобновившей в июле свои заседания. А в Совете министров издерганный, разом постаревший под грузом ответственности А. А. Поливанов рисовал картину высокомерия, растерянности и некомпетентности начальника штаба Верховного главнокомандующего Н. Н. Янушкевича. 16 июля Поливанов заявил: "Отечество в опасности!" Нервозность достигла такого градуса, что у секретаря заседания Яхонтова дрожали руки, он не мог вести протокол.
Позже Яхонтов записал: "Всех охватило какое-то возбуждение. Шли не прения в Совете министров, а беспорядочный перекрестный разговор взволнованных, захваченных за живое русских людей. Век не забуду этого дня и переживаний. Неужели правда все пропало!" И далее: "Не внушает мне Поливанов доверия. У него всегда чувствуется преднамеренность, задняя мысль, за ним стоит тень Гучкова". Вообще Гучкову в Совмине постоянно перемывали косточки, обвиняя в авантюризме, непомерном честолюбии, неразборчивости в средствах и ненависти к режиму, особенно к императору Николаю II.
Нападки Поливанова и Гучкова на Ставку совпали с усилиями Алисы, которая добивалась отстранения "Николаши" (то есть главнокомандующего - великого князя), выступавшего "против Божьего человека", Распутина. Горемыкин пытался объяснить коллегам, что государыня воспользуется их нападками на Янушкевича для отстранения Николая Николаевича, но им подобное развитие событий казалось невозможным. Однако уже 6 августа Поливанов принес "ужасную весть": Николай II собирается взять верховное главнокомандование на себя. Взбудораженный Родзянко, явившись в Совмин, заявил, что будет лично отговаривать государя. Кривошеин от беседы с Родзянко уклонился, а Горемыкин резко воспротивился его намерению. Родзянко выскочил из Мариинского дворца, крича, что в России нет правительства. Швейцар выбежал за ним вслед, чтобы вручить забытую трость, но он с криком "К черту трость!" прыгнул в свой экипаж и укатил. Экспансивный председатель Думы в самом деле и устно и письменно уговаривал царя "не подвергать свою священную особу тем опасностям, в которые она может быть поставлена последствиями принятого решения", но его неуклюжие попытки лишь укрепили Николая в занятой им позиции.
В такой обстановке оппозиционная фракция Кривошеина ринулась в новую атаку на Горемыкина, добиваясь его отставки. Заговорить о столь щекотливом вопросе с государем никто не решился, но в Совете министров Кривошеин заявил 19 августа: "Надо или реагировать с верой в свое могущество, или вступить открыто на путь завоевания для власти морального доверия. Ни к тому, ни к другому мы не способны". В переводе с бюрократического канцелярита на общепонятный язык это означало: "Правительство должно сотрудничать с Думой, а Горемыкин этому мешает, и его надо поскорее убрать".
На следующий день на заседании в Царском Селе те же министры, которые требовали перемен в правительстве, попытались отговорить царя от руководства армией. Николай слушал рассеянно и сказал, что решения не изменит. На следующий день восемь министров пошли на беспрецедентный шаг: они подписали коллективное прошение государю, умоляя его не принимать на себя верховное главнокомандование. В этом же прошении было заявлено о невозможности дальнейшей работы с Горемыкиным - в таких условиях, угрожали министры, они "теряют веру в возможность с сознанием пользы служить царю и родине".
Челобитную министров царь проигнорировал. 23 августа 1915 года в приказе по армии и флоту он выразил решимость взять на себя руководство армией.
Александра Федоровна в письмах бурно выражала радость: "Мой самый единственный и любимый, я не могу найти слов, чтобы выразить все, что я хочу… Я только страстно желаю держать тебя крепко в своих объятиях и шептать слова любви, мужества, силы и бесчисленные благословения. Ты выиграешь эту великую битву для своей страны и трона - один, храбро и решительно… Молитвы нашего Друга за тебя возносятся день и ночь к небесам, и Господь слышит их". А между тем в образованном обществе, в том числе в высшем, настроение царило почти апокалиптическое. Княгиня З. Н. Юсупова, плача, говорила жене Родзянко: "Это ужасно! Я чувствую, что это начало гибели. Он (Николай) приведет нас к революции".
Открытие "второго фронта"
Атака министров совпала по времени с важнейшим событием - образованием "прогрессивного блока". Было ли это простым совпадением, сыграли ли роль масонские связи - неизвестно. Скорее всего, имел место какой-то обмен информацией. 25 августа думские фракции кадетов, прогрессистов, левых октябристов, октябристов-земцев, центра и националистов-прогрессистов, а также либералы из Госсовета подписали общую программу. Требования ее были самые простые, некоторые даже не выглядели актуальными: невмешательство государственной власти в общественные дела, а военных властей в дела гражданские, уравнение крестьян в правах (оно уже фактически произошло), введение земства на нижнем (волостном) уровне, автономия Польши (вопрос вообще академический, поскольку вся Польша была занята немцами). Жаркие споры возникли только по еврейскому вопросу, но и тут удалось найти расплывчатую формулировку ("вступление на путь отмены ограничительных в отношении евреев законов"), которую правые приняли со скрипом.
Ключевое же требование Прогрессивного блока состояло в следующем: образование однородного правительства из лиц, пользующихся доверием страны, для проведения программы блока. Со стороны кадетов, добивавшихся "министерства, ответственного перед народными избранниками", это означало значительную уступку. От царя не требовалось отказаться от контроля над правительством, ему достаточно было убрать министров, которых "общественность" считала реакционерами, заменив их "лицами, пользующимися народным доверием".
Кривошеина программа блока устраивала на сто процентов. Правительство, ответственное перед Думой, составили бы кадеты и октябристы, а в "министерстве общественного доверия" именно Кривошеин был главным кандидатом в премьеры. Основным соперником он, кажется, считал Г. Е. Львова, о котором отзывался с явным раздражением: "Сей князь чуть ли не председателем какого-то правительства делается! На фронте только о нем говорят, он спаситель положения, он снабжает армию, кормит голодных, лечит больных, устраивает парикмахерские для солдат, - словом, является каким-то вездесущим Мюр и Мерилизом (известный тогда московский универмаг. - Прим. А. А.). Надо с этим или покончить, или отдать ему в руки всю власть".
Вечером 27 августа бунтующие министры встретились с представителями "прогрессивного блока". Сошлись на том, что "пять шестых" программы блока вполне приемлемы, но действующий состав правительства провести их не может. О результатах переговоров было доложено на Совете министров 28-го числа. Как Витте в 1905 году, Кривошеин предложил поставить царя перед выбором: "железная рука" или "правительство народного доверия". Для нового курса нужны новые люди. "Какие новые люди, - кричал Горемыкин, - где вы их видите?!" Кривошеин отвечал уклончиво: пусть, мол, государь "пригласит определенное лицо (видимо, его. - Прим. А. А.) и предоставит ему наметить своих будущих сотрудников". "Значит, - ядовито уточнил Горемыкин, - признается необходимым поставить царю ультиматум?" Министр иностранных дел Сазонов возмутился: "Мы не крамольники, а такие же верноподданные своего государя, как и Ваше Превосходительство!" Впрочем, помявшись, бунтари согласились, что речь идет именно об ультиматуме. В итоге решили договориться с руководством Думы о ее роспуске и одновременно представить Его Величеству ходатайство о смене Совета министров.
Однако вместо того, чтобы выполнить это решение, Горемыкин, никого не предупредив, уехал в Ставку. Вернувшись через пару дней, он 2 сентября собрал министров и объявил им царскую волю: всем оставаться на своих постах, заседания Думы прервать не позднее 3 сентября. Кривошеин набросился на него с упреками, но Горемыкин твердо заявил, что до конца выполнит долг перед государем. Как только положение на фронте позволит, царь приедет и сам во всем разберется. "Но будет поздно, - воскликнул Сазонов, - улицы будут залиты кровью, а Россия ввергнута в пропасть!" Горемыкин, однако, стоял на своем. Он попробовал закрыть заседание, но министры отказались разойтись, и премьер сам покинул Совет.
Горемыкин оказался прав: 3 сентября Думу распустили на осенний перерыв, и никаких волнений это не вызвало. Надежды на создание "правительства народного доверия" испарились, и участники "прогрессивного блока" круто сменили тактику. Раньше они критиковали правительство за неумелое ведение войны. Теперь, накануне открытия в Москве общероссийского земского и городского съезда, на совещании в доме московского городского головы М. В. Челнокова было заявлено, что правительство и не стремится к победе, а тайно готовит сговор с немцами. Горемыкину сепаратный мир выгоден, так как ведет к укреплению самодержавия, а государь в плену у прогерманского "черного блока".
Впоследствии никто и никогда так и не смог подтвердить эти обвинения. После февраля 1917 года Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, скрупулезно расследуя деятельность павшего режима, обнаружила коррупцию, безалаберность, некомпетентность, но не нашла никаких следов "черного блока", переговоров с немцами и просто прогерманских настроений в правящей элите. Однако обвинения, прозвучавшие в сентябре 1915 года, исходили от любимцев публики, а направлены были против людей, вызывавших общую ненависть. В подобных случаях доказательства не требуются.
На делегатов съезда, открывшегося 7 сентября, "разоблачения" произвели ошеломляющее впечатление, им поверили безоговорочно. Гучков призвал объединиться и сорганизоваться для борьбы с врагом внешним, а еще больше с врагом внутренним - "той анархией, которая вызвана деятельностью настоящего правительства". Однако никаких революционных лозунгов не прозвучало. Напротив, решили избегать внутренних смут, которые лишь играют на руку "черному блоку" и отдаляют победу в войне. Цели были заявлены самые умеренные: разоблачать замыслы "черного блока", добиваться возобновления заседаний Думы и создания "правительства народного доверия". Царь отказался принять делегатов съезда, и князь Львов от их имени написал ему письмо в высоком стиле, призывая "обновить власть" и возложить тяжкое бремя на лиц, "сильных доверием страны", а также "восстановить работу представителей народных". Ответа не последовало.
Какие средства могли использовать люди, жаждавшие изменить режим, но не желавшие играть на руку Германии и Австрии? В бумагах Гучкова найден неизвестно кем составленный, сумбурный по стилю и содержанию документ, озаглавленный "Диспозиция № 1". Датирован он 8 сентября 1915 года. Констатируя, что борьба ведется на два фронта, что "достигнуть полной победы над внешним врагом немыслимо без предварительной победы над врагом внутренним", "диспозиция" предлагала Гучкову принять на себя "верховное командование, организованное народом в борьбе за свои права… Методы борьбы за права народа должны быть мирными, но твердыми и искусными".
Каковы же эти методы? Забастовки исключались, как вредные для ведения войны. Главным орудием должен был стать "отказ борцов за народное дело от какого-либо общения с лицом, удаление которого от государственных или общественных функций декретировано верховным командовани ем". Своих противников-реакционеров авторы "диспозиции" предлагали пугать, как непослушных детишек, публично записывая их пакости "на книжку" и обещая рассчитаться за все по окончании войны.
18 сентября в Москве же появляется "Диспозиция № 2", не уступающая первой по части эффектных выражений в сочетании с беззубостью и неконкретностью. Осуждая "наивнейших" Ковалевских, Милюковых, Челноковых и Шингаревых за сотрудничество с правительством (Ковалевский - прогрессист, Шингарев - левый кадет и оба масоны), "бездумно ведущим страну к внутреннему обострению", "диспозиция" предлагала образовать "Армию спасения России" во главе с А. И. Гучковым, А. Ф. Керенским, П. П. Рябушинским, В. И. Гурко и Г. Е. Львовым - при первенстве опять же Гучкова. Руководители этой непонятно из кого состоящей "армии" должны были немедленно собраться в Москве и принять меры к созыву 15 октября нового земского и городского съезда. В качестве методов борьбы с "внутренними врагами" (к ним, среди прочих, причисляли министров-либералов Щербатова и Самарина) предлагались опять же общественный бойкот и уж совсем непонятная "система личного, социального, экономического и психического воздействия на врагов народа".
Похоже, авторы "диспозиций", принадлежавшие к окружению Гучкова, не видели разницы между Горемыкиным и его оппонентами внутри кабинета. Между тем провинившихся министров царь вызвал на 16 сентября в Ставку. Накануне Алиса в письме напоминала мужу: "Не забудь подержать образок в твоей руке и несколько раз причесать волосы его (Распутина. - Прим. А. А.) гребенкой перед заседанием Совета министров". Помогла ли Николаю заочная поддержка жены, но держался царь спокойно. Сурово сообщив Кривошеину и его единомышленникам, что крайне недоволен их письмом от 21 августа, Николай II спросил, что они имеют против Горемыкина. Щербатов заговорил в шутливом тоне - ему, мол, договариваться по государственным делам с Горемыкиным так же трудно, как управлять имением совместно с собственным отцом. Горемыкин пробормотал, что тоже предпочел бы иметь дело со старшим князем Щербатовым. Император назвал поведение министров мальчишеством и заявил, что полностью доверяет Ивану Логиновичу (Горемыкину). Затем он перевел разговор в бытовую плоскость - дескать, это все нездоровая петроградская атмосфера, и пригласил проштрафившихся министров отужинать.
Мир, казалось, был заключен. Но через два дня царь, вернувшись в Петроград, уволил Щербатова и Самарина. Кривошеин понял, что проиграл, и сам подал в отставку. Возобновление заседаний Думы, планировавшееся на 15 ноября, было отсрочено без объявления новой даты.
***
Итак, в воюющей стране сложился внутренний фронт, где в "окопах" друг против друга засели власть и "общественность". Рабочий класс сохранял нейтралитет. Крестьяне кряхтели, но послушно облачались в шинели и шли воевать с немцами и австрияками. Убитых на внутреннем фронте пока не было, но ведь лиха беда начало…
