БУДУЩЕЕ СПОСОБЕН ПРЕДВИДЕТЬ ТОТ, КТО ПОНЯЛ ПРОШЕДШЕЕ

УЧИТ ЛИ ЧЕМУ-НИБУДЬ ИСТОРИЯ?

На этот счет было и остается много сомнений. Великий немецкий философ Г. Гегель писал: “Правителям, государственным людям и народам с важностью советуют извлекать поучения из опыта истории. Но опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из нее”. На этом цитату, как правило, обрывают. Между тем Гегель продолжал: “Каждая эпоха является настолько индивидуальным состоянием, что в эту эпоху необходимо и возможно принимать лишь такие решения, которые вытекают из самого этого состояния... В сутолоке мировых событий не помогает общий принцип или воспоминание о сходных обстоятельствах, потому что бледное воспоминание прошлого не имеет никакой силы по сравнению с жизненностью и свободой настоящего”.

Следовательно, дело не в том, что история ничему не учит, а в том, что в сутолоке спешных решений и “бледных воспоминаний” о прошлом (иначе — плохих знаний) ее поучения не умеют сопоставить с настоящим и будущим.

И действуют здесь как объективные, так и субъективные причины. Главная объективная причина в том, что исторические процессы растянуты во времени и не всегда удается точно соотнести причины и следствия, которые к тому же осложняются особенностями характера исторических деятелей и случайными обстоятельствами. Субъективные же причины — краткость человеческой жизни по сравнению с длительностью исторического процесса и ограниченная возможность людей, недостаточно подготовленных к этому, извлекать уроки из прошлого. А между тем вечно лишь прошлое. И оно может оказаться более существенным для выработки жизненно важных решений, чем сиюминутные коллизии.

По мере усложнения политических и социальных отношений в обществе, на мой взгляд, насущнее становится потребность учитывать исторические корни многих явлений. Поначалу к этому приступали робко. В первой половине XIX века В. Г. Белинский писал: “Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло нам о нашем будущем”. Его соотечественник, философ и пропагандист марксизма Г. В. Плеханов в конце того же века более уверенно утверждал: “Будущее способен предвидеть тот, кто понял прошедшее”. А в ХХ веке испанский философ Х. Ортега-и-Гассет заявил уже со всей категоричностью: “В истории возможно пророчество. Более того, история ровно настолько является научной деятельностью, насколько делает возможным пророчество”.

Ушли в прошлое почти все абсолютистские режимы, творившие свою волю, не оглядываясь ни на прошлое, ни на настоящее, не задумываясь над тем, что некие черты прошлого могут помешать в сотворении будущего. Ныне перед нами — чрезвычайно усложнившийся мир, человечеству приходится считаться со многими осколками прошлой жизни, которые неожиданно дают о себе знать в самых разных проявлениях, нарушая хрупкое равновесие социальной и природной среды.

Теперь взирать на прошлое, “добру и злу внимая равнодушно”, — неблагодарное занятие. Прошлое требуется осмыслить, извлечь из него позитивные и негативные уроки и понять, как оно влияет на настоящее и будущее. Принимая сегодня важные решения, необходимо оглянуться на мощные пласты международно-правовых норм, традиций, менталитета и культурно-религиозных устоев разных народов, наконец, на принципы демократии и прав человека. В противном случае последствия могут быть непредсказуемыми, и Чечня — один из убедительных тому примеров. Вспомним слова выдающегося русского историка В. О. Ключевского, который еще сто лет назад предостерегал: “История учит даже тех, кто у нее не учится. Она их проучивает за невежество и пренебрежение...”

Тем не менее в истекшем столетии уроками истории пренебрегали практически все. Романовы, проморгавшие ползущую из Европы революцию. Ленин, вознамерившийся построить планетарный коммунизм, когда капиталистический мир в основном уже пережил критическую стадию своего развития. Сталин, уповавший в своих безумных социальных экспериментах на безмерное терпение русского народа (в конечном счете это привело к резкому уменьшению населения страны). Гитлер, устремившийся к несбыточному мировому господству. Брежнев и его сподвижники, неосмотрительно расшатавшие основы системы, которая их питала. И, наконец, власти США, видимо, напрочь забывшие о грандиозном хаосе, сопровождающем падения устоявшихся империй и способном поглотить как побежденных, так и победителей. Изучавшие историю знают, какие катаклизмы вызвал развал Римской империи, как далеко и долго гремело его эхо (нечто подобное происходит сегодня после распада Советского Союза).

ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА И ТРЕБОВАНИЕ ВРЕМЕНИ

Казалось бы, уже одно перечисление фактов недалекой истории говорит о важности исторического опыта. Однако практика демонстрирует другое. Вероятно, причина лежит в самой гуманитарной науке, которая длительное время подвергалась жесткому идеологическому прессу и заметно отстала от естественно-научных знаний. И если мы хотим, чтобы историческая наука сегодня отвечала требованиям времени, ей необходимо перейти от традиционной описательности к анализу и прогнозу. Только так можно научиться извлекать полезные знания из прошлого и применять их в социальной практике. Но прежде всего поговорим о том, как соотнесутся понятия “историческое знание” и “исторический опыт”. Их нельзя отождествлять. Имея единое объективное основание в реальном историческом процессе, эти категории предполагают различные цели и, следовательно, различные результаты исследования. исторический опыт — это составная часть исторического знания, или, иначе говоря, ретроспективная оценка (с позиций современной социальной практики) прошлого в его отношении к последующему развитию, к итогам этого развития. Такой подход позволяет осмыслить историческую ситуацию не просто как свершившийся факт, а как сложную вероятностную взаимосвязь между возможностью и действительностью, между прошлым и настоящим; исследовать объективно заложенные в историческом процессе альтернативные варианты, позитивные и негативные решения, прогрессивные и регрессивные тенденции, вероятность их проявления в будущем.

Устоявшегося понятия “исторический опыт” не существует (его нередко путают с историческим знанием или сводят к идеологическим штампам). Я бы определил исторический опыт как концентрированное выражение социальной практики прошлого и выявление закономерностей общественного развития, помогающих находить наиболее обоснованные решения проблем современности. Исторический опыт по своей сути многофункционален. Из этого множества выделю три, наиболее актуальные функции: экспертную, компаративную и прогностическую.

1. Экспертная функция — оценка уровня развития государства, региона или человеческого сообщества, необходимая, чтобы понять, насколько названные объекты соответствуют современным требованиям. Эта же функция выявляет оправдавшие себя формы деятельности и неиспользованные альтернативы развития, а также негативные явления. Помогает понять истоки близких и дальних ошибочных решений, различного рода пережитков, тормозящих прогресс. Именно такого рода анализ позволяет сформулировать долговременные тенденции развития, показать причины устойчивости или, наоборот, нарушения сложившихся форм деятельности, проследить реакцию населения на сохранение или уничтожение старых форм и внедрение новых.

2. компаративная функция. Ее задача — сравнивать уровни, пути и методы развития исторических периодов, например существования государств, чтобы выявить и учесть полезный опыт. Такое сопоставление опыта имеет огромное значение, особенно для отстающих стран и регионов.

3. Прогностическая функция исторического опыта тесно связана с двумя названными и вытекает из них. Она наиболее ответственна, сложна и менее отработана на практике.

A, с другой стороны, реальна ли она? Можно ли сослаться на конкретные исторические прогнозы? Можно. Вот некоторые из них.

В 1835 году американец А. Токвиль писал: “В настоящее время существуют на земле два великих народа, которые, начав с различных точек, приближаются, по-видимому, к одной цели: это русские и англо-американцы. Оба они выросли незаметно; и когда взоры людей были обращены в другую сторону, они вдруг заняли место в первом ряду между нациями, так что мир почти в одно время узнал и об их появлении, и об их величии <...>Для одного главное средство действия есть свобода, для другого — повиновение. Их исходные точки различны; и одинаково каждый из них предназначен, по-видимому, тайной волею провидения держать когда-нибудь в своих руках судьбу половины мира”.

Это предвидение сбылось к середине следующего века.

B. И. Ленин на рубеже XIX и XX веков обосновал возможность победы социалистической революции в одной отдельно взятой стране и подтвердил это Октябрьским переворотом 1917 года и последующими событиями. Почти в то же время другой деятель социалистического движения Г. В. Плеханов доказывал невозможность построения реального социализма в России. И в конечном счете оказался прав. Л. Н. Толстой предупреждал, что если в России рухнет вера, то страна на долгие годы превратится в царство денег, водки и разврата. Так и случилось, когда дважды рушилась вера — сначала в православие и царя, а затем в социализм и коммунизм.

Поражают реалистичностью прогнозы выдающегося русского мыслителя XX века И. А. Ильина. Приведу два примера. Первый — из области внутриполитической, когда он предупреждал: “Если что-нибудь может нанести России после коммунизма новые, тягчайшие удары, то именно упорные попытки водворить в ней после тоталитарной тирании демократический строй. Ибо эта тирания успела подорвать в России все необходимые предпосылки демократии <...>, без которых возможно только буйство черни, всеобщая подкупность и продажность и всплывание на поверхность все новых и новых антикоммунистических тиранов...” Так и случилось почти на всем постсоветском пространстве.

В другом примере, касающемся внешнеполитической области, Ильин акцентировал внимание на том, что посткоммунистическое расчленение России “явилось бы невиданной еще в истории политической авантюрой, гибельные последствия которой человечество понесло бы на долгие времена <...>, в нашу эпоху в этот процесс будет втянута вся вселенная”. По его подсчетам, в этом случае возникнет “до двадцати отдельных государств”, не имеющих ни бесспорной территории, ни авторитетных правительств, ни законов, ни суда, ни армии, ни бесспорного национального населения... И в эти водовороты сепаратистской анархии хлынет человеческая порочность: вышколенные революцией авантюристы под новыми фамилиями, наймиты соседних держав, иностранные искатели приключений... “Не умно это, — подводит итог Ильин. — Недальновидно. Торопливо в ненависти и безнадежности на века. Россия — не человеческая пыль и не хаос. Она есть прежде всего великий народ... Не хороните же его преждевременно! Придет исторический час, он восстанет из мнимого гроба и потребует назад свои права!”

Многое из прогнозируемого Ильиным сбылось. Советского Союза больше нет. Правда, возникло не 20, а 15 отдельных государств, но процесс-то еще не завершился.

ОСНОВА ДЛЯ ПРОГНОЗОВ - ЧТО ЭТО ТАКОЕ?

В литературе приводятся разные версии — от предсказаний волхвов и юродивых до строгих математических расчетов. Мне представляется, что прежде всего необходимо обратиться к историческому процессу, в ходе которого накоплено множество разнообразных сюжетов и документов, помогающих понять взаимодействие между прошлым, настоящим и будущим. Однако не стоит думать, что исторический прогноз может быть точен до дня и часа или распространяться на многие столетия. Он имеет среднесрочное, вероятностное действие в диапазоне, как правило, определенной исторической эпохи. Задача заключается не в предсказании фантастического будущего, а в попытке поставить на службу обществу исторический опыт прошлого, который необходим для оптимизации человеческой деятельности сегодня и в будущем.

По мнению немецкого ученого К. Ясперса, “лишь история человечества в целом может дать масштаб осмысления того, что происходит в настоящее время”. К такому масштабу трудно приблизиться, но мысль о том, что прошлое в значительной степени определяет настоящее и будущее, верна и исключительно перспективна для прогностики, особенно применительно к России, история которой состоит из множества напластований разных эпох (норманнской, византийской, монгольской и др.), оставивших неизгладимый след в ее судьбе, чувствительный до сих пор.

Закономерности исторических процессов проявляются во многих сферах человеческого бытия. Наиболее универсальны демографические циклы. Выдающийся французский историк Ф. Бродель писал по этому поводу: “Демографические приливы и отливы есть символ жизни минувших времен — это следующие друг за другом спады и подъемы, причем первые сводят почти на нет, — но не до конца! — вторые. В сравнении с этими фундаментальными реальностями все (или почти все) может показаться второстепенным)”.

На основе демографических циклов можно не только глубоко раскрыть прошлую историческую динамику, но и с высокой долей достоверности представить будущую. Такие циклы прослежены на материалах древности, Средневековья и нового времени. На Ближнем Востоке насчитывается более 20 демографических циклов, в Китае — 13, а в Южной и Западной Европе — 8. Представитель французской школы “Анналов” Э. Лабрусс доказал, что завершающей стадией цикла является революция, и проследил это на примере Великой французской революции, а американский ученый Дж. Толстоун детально показал роль перенаселения в серии революций XVI—XIX веков.

Отмеченную закономерность использовали не только в аналитических и прогностических, но и в прагматических целях. Например, чтобы предотвратить революции в Европе после Первой мировой войны (на почве демографических циклов) по рекомендации известного английского экономиста Дж. Кейнса был введен план Дауэса, а после Второй мировой войны — план Маршалла. И тот и другой должны были помочь воевавшим странам скорее вернуться к мирной размеренной жизни.

Во второй воловине ХХ века в условиях демографического взрыва, охватившего третий мир, возникла угроза масштабного голода. В 1972 году был опубликован доклад Римского клуба “Пределы роста”, в котором прогнозировалась неизбежность голода и социального кризиса во многих странах мира. И действительно, из 20 хронически голодающих государств половина стала ареной восстаний и революций. Чтобы ограничить размах революционного движения, голодающим странам была оказана серьезная экономическая помощь, которая в определенной степени стабилизировала положение в третьем мире.

Уральский исследователь С. А. Нефедов применил теорию демографических циклов к России и выявил их влияние на революционные события в ней, в том числе на революцию начала ХХ века. Любопытно, что и Дж. Кейнс, характеризуя трудности перенаселения в Европе накануне Первой мировой войны, писал, что колоссальные потрясения 1917—1922 годов в России, быть может, гораздо более следствие роста населения, нежели деятельности Ленина или заблуждений Николая II. (В годы, предшествующие 1914-му, ежегодный прирост населения России достигал огромной цифры — 2 миллиона человек.)

Обращение к историческим циклам России продуктивно и для учета вековых и четвертьвековых трендов (тенденций). Рубежи последних четырех веков ознаменовались переменами основополагающего свойства. В конце каждого из предшествующих веков развивалась фаза распада, достигающая апогея в десятые годы последующего, а затем наступала фаза возрождения. Рубеж XVII века — Смута, воцарение новой династии — Романовых, — потом национальный подъем. Рубеж XVIII века — неудачное начало Северной войны, реформы Петра I, затем выход на европейскую арену. Рубеж XIX века — нашествие Наполеона, его изгнание, приведшее к лидерству России в Священном союзе европейских государств. Рубеж XX века — поражение в Первой мировой войне, развал империи, кардинальная смена политического режима и постепенный переход к сверхдержаве. Рубеж XXI века — распад Советского Союза, либеральные реформы. Не исключено, что апогеем пятого векового цикла станут десятые годы текущего века, как это случалось в 1610—1613-е, 1708—1709-е, 1812—1814-е и 1914—1917-е годы.

Внутри вековых циклов действуют четвертьвековые, связанные со сменой политических элит, что имеет принципиальное значение при авторитарных режимах. Два последних века убедительно подтверждают эту тенденцию.

1801 год — убийство императора Павла I, вступление на престол Александра I, принципиальные изменения во внутренней и внешней политике государства. 1825 год — смерть Александра I, воцарение Николая I, николаевская реакция. 1855 год — смерть Николая I и восшествие на престол Александра II, отмена крепостного права, буржуазные реформы. 1881 год — убийство Александра II, приход к власти Александра III, контрреформы. 1894 год — смерть Александра III, восхождение на престол Николая II, Первая мировая война, революция в России. 1917 год — отречение от престола Николая II, установление Лениным Советской власти. 1937 год — утверждение сталинской диктатуры, уничтожение ленинской гвардии, активная фаза социалистических преобразований, Отечественная война. 1953 год — смерть Сталина, десталинизация, хрущевские реформы. 1964 год — отстранение от власти Хрущева, приход Брежнева, сверхдержава и застой. 1982 год — смерть Брежнева, горбачевская перестройка. 1991 год — избрание Ельцина Председателем Верховного Совета РСФСР, распад Советского Союза, либеральные реформы.

На протяжении двух последних веков российской истории средняя продолжительность правления каждой элиты колебалась в пределах 20—25 лет (за небольшими исключениями — Александр III, Хрущев, Ельцин). Все перечисленные выше элиты имели ярко выраженное политическое лицо и определяющее влияние на исторические процессы в России. Иначе говоря, при слабых демократических традициях нашего Отечества судьбу страны в основном определяли правящая личность и ее окружение. После Брежнева эта тенденция начала размываться, и теперь стоит вопрос: что будет со страной после 25-летия со времени его ухода, в 2008 году? Тем более, что ориентировочно на это время приходится апогей пятого столетнего цикла российской истории.

ПРОГНОЗЫ И РЕАЛИИ

В связи с авторитарностью политических режимов нелишне обратиться к прогнозированию возникновения диктатуры. Еще в 1650 году, во время Фронды во Франции, кардинал Д. Мазарини писал: “Беспорядки, когда они доходят до крайности, неминуемо ведут к утверждению абсолютной власти”. На практике это вскоре подтвердил король Людовик XIV, заявив парламенту: “Господа, вы полагаете, что государство — это вы? Государство — это я!” Опираясь на опыт Цезаря по усмирению Галлии, Екатерина II предсказала появление диктатора в революционной Франции еще до пришествия Наполеона.

Хорошо известно, что большевистская диктатура в России была установлена в результате хаоса, порожденного поражениями в Первой мировой войне и Февральской революцией. Все последующие диктатуры, будь то гитлеровская, пиночетовская и многие другие, возникали в аналогичных условиях. Отсюда вывод: грань между демократией и диктатурой очень тонкая, и весь вопрос в том, как своевременно и правильно уловить ее колебания. Не исключено, что в условиях обнищания значительной части населения нынешней России и острого противостояния политических сил попытка одной из них добиться своей гегемонии может подтолкнуть к диктатуре.

Исторический прогноз требует глубокого знания положения в стране и тенденций развития. В феврале 1914 года далекий от социалистических убеждений член Государственного совета Российской империи П. Н. Дурново в специальной “Записке государю” обосновал тезис, говорящий о том, что в России “всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое”, так как “крестьянин мечтает о даровом наделении его чужою землею, рабочий — о передаче ему всего капитала и прибылей фабрикантов”. Именно это и произошло в 1917 году.

В нынешней ситуации крестьянин, помня коллективизацию и раскулачивание, не очень рвется к земле, а рабочий, по некоторым социологическим опросам, думает примерно так же, как и во времена Дурново. Тот же Дурново в той же “Записке.” на основе опыта неудачной войны с Японией и последовавшей за ней революции 1905 года в России с удивительной точностью предсказал развитие событий в стране в случае поражения в войне с Германией: “В побежденной стране неминуемо разразится социальная революция <...>Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению”.

Известны и более широкие исторические параллели, носящие прогностический характер. 25 января 1917 года российский министр финансов П. Барк, выступая на Петроградской конференции Антанты, поведал, что цены в России поднялись в 4—5 раз, намного больше, чем в других воюющих странах. “Если курс рубля не будет поддержан, — утверждал он, — то возможна катастрофа, как во время французской революции”. Во Франции к февралю 1793 года стоимость ассигнации упала до 50 процентов номинала, по стране прокатилась волна голодных бунтов, которая привела к власти якобинцев. Спустя 124 года Антанта не поддержала русский рубль, и через месяц случилось то, что прогнозировал Барк, — произошла Февральская революция. Вообще этапы российской революции, понятые в широкой исторической ретроспективе*, напоминают французскую, и не исключено, что России еще придется повторить некоторые из них.

ЗАГЛЯНУТЬ В ПРОШЛОЕ, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ НАСТОЯЩЕЕ

Исторические параллели и компаративный анализ дают представление о том, какими этапами, с какими позитивами и негативами пришли те или иные страны к настоящему. Убедительно это делает К. Ясперс в концепции осевого времени (к нему относятся 800—200 годы до н.э.), в которой он сравнивает синхронность основополагающих исторических процессов в Индии, Китае, Иране, Палестине и Греции. (См. “Наука и жизнь” № 9, 2003 г. — “Осевое время” на плечах гигантов. — Прим. ред.) Эти процессы до сих пор активно проявляются в жизни многих народов, прежде всего в религиях, оказывающих и поныне огромное влияние на все стороны жизни населения планеты.

С таких же позиций посмотрим на последствия великих географических открытий. Испания и Португалия, получившие в результате этих открытий колоссальные богатства, потратили их на фантастическую роскошь, затормозив развитие своих экономик. А вот Англия употребила “колониальные товары” и доходы от них на интенсивное развитие экономики и превратилась в “мастерскую мира”. Англия стала могущественной империей, а Испания и Португалия остались второстепенными государствами. Не случится ли подобное с Россией, когда исчерпаются ее энергоресурсы или упадет спрос на них?

Второй сюжет из области исторических прогнозов связан с важнейшей проблемой перехода от традиционного аграрного общества к современному индустриальному и прогнозирования вступления в постиндустриальное. Россия встала на этот путь двумя столетиями позже ведущих западных держав и шла по нему очень медленно и противоречиво вплоть до первой четверти ХХ века. Это привело к значительному отставанию ее от цивилизованного мира. Жестко проведенная в ХХ веке модернизация промышленности и сельского хозяйства такое отставание кардинально сократила. Но процесс прервали либеральные реформы начала 90-х годов, погубившие половину индустриального потенциала страны. Прерванная модернизация опасна противоположными крайностями. С одной стороны, попытками вернуться назад для завершения ранее начатых процессов — это ведет к закреплению архаики. С другой стороны, стремлением любыми путями прорваться в будущее, не гнушаясь никакими средствами, а это чревато радикализмом и экстремизмом.

Такое уже было в России на рубеже XIX и ХХ веков, когда прервалась пореформенная буржуазная модернизация и началась радикальная большевистская. Сегодня наблюдается подобие завершения некоторых ранее начатых процессов. А завтра могут возобладать радикальные.

Пытаясь заглянуть в российское будущее, стоит учитывать национальные традиции и черты характера народа. Широко известна поговорка “русские долго запрягают, но быстро едут”. Свидетельство тому — высокие темпы петровских и сталинских преобразований. Сначала поражения, а потом блистательные победы во многих войнах. Прогресс в России нередко насаждался силой,

путем революций сверху, чаще более кровавых, чем снизу. Через определенное время они сменялись глубоким застоем. Цена российских преобразований, как правило, очень высока. Об этом свидетельствуют опять-таки эпохи Петра I и Сталина.

Ожидать легких решений российских проблем не приходится, учитывая огромные масштабы страны, трудные природно-климатические условия, постоянный дефицит финансовых ресурсов и другие усложняющие обстоятельства. Здесь придется вспомнить оценку В. О. Ключевского, говорившего: “Природа и судьба вели великоросса так, что приучали его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее — только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу”.

Чтобы вырваться из порочного круга, обрекающего страну на бесконечный кризис, необходим тщательный анализ сочетания новаций и традиций в русской жизни. Не одна реформа и даже революция утонули в трясине нашей “самобытности”. Опять же В. О. Ключевский, характеризуя буржуазные реформы второй половины XIX века, отмечал: “Любуясь, как реформа преображала русскую старину, не доглядели, как русская старина преображала реформу”. Нечто подобное произошло и с последними либеральными реформами. Следовательно, главный вопрос не только в том, какую модель взять для преображения России, а в том, как ее адаптировать к российской действительности.

Задумываясь о перспективах России, нельзя не учитывать бесконечное “раскулачивание”, которое обескровливает экономику. При всей несхожести таких российских явлений, как опричнина, закрепощение, раскрепощение крестьян, коллективизация, национализация, приватизация, у них один общий корень — непрекращающаяся грубая смена формы собственности, которая съедает все накопления общества. Такая же практика “раскулачивания” господствовала и в политической сфере.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Во все времена бедствием для России было чиновничество, “крапивное семя”, как его называли в народе. Если в имперский период чиновники служили определенным классам под их жестким контролем, то теперь они сами превратились в привилегированный класс, никому не подотчетный. В этом отношении страна вернулась едва ли не в постпетровское безвременье, когда в правительственном манифесте от 9 января 1727 года признавалось: “Умножение привилегий и канцелярий во всем государстве не токмо служит к великому отягощению штата, но и к великой тягости народной... Разные управители имеют свои особливые канцелярии и канцелярских служителей, и особливый свой суд, и каждый по своим делам бедный народ волочит”.

Печальные параллели можно провести между уголовщиной начала и конца ХХ века. Временное правительство, выпустив в марте 1917 года из тюрем тысячи заключенных, не подозревало, что значительная часть из них быстро приспособится к новому режиму, вольется в него. Уголовники, признавшие большевиков, врастали в партию и даже в ЧК. Кто не сделал этого, был уничтожен тем же ЧК. Так слилось политическое и уголовное. Часть криминала стала чиновничеством, а часть чиновничества стала криминалом. Эти тенденции проступают подчас и сегодня.

Мои размышления, конечно, не претендуют на ранг прогнозов, но ясно дают понять, что их необходимо учитывать в прогнозировании будущего страны для того, чтобы избежать типичного российского парадокса — “созданное вчера считалось дурным завтра, и создавалось сегодня то, что было уничтожено вчера”.

Разумеется, для прогнозирования перспектив важно не только учитывать преемственность традиций, ориентированных на прошлое, но и перемены, которые несет с собой будущее. Более того, преемственность и перемены надо как-то совместить, понять их взаимодействие, а для этого гуманитарного знания, исторического мышления недостаточно. Нужна история, оснащенная математическим аппаратом, — широкие динамические ряды и математические модели, одинаково хорошо понимаемые как математиками, так и историками, но это уже другая проблема.

Комментарии к статье

*См. подробнее: Алексеев В. В. Столетняя революция в России. Марксизм: история и современность. Первый китайско-российский форум мыслителей. — Пекин, 2006. — С. 27—34.