Пин! — шагнул серый пушистый комочек. — Пин! — взмахнул он крохотными крылышками, короткими и узкими, как шпильки.
Услыхав это « пин», вы подумаете, что он песенку поёт. А на самом деле он зовёт маму. Вообще-то «пин» означало одновременно и «мама», и «есть хочу».
Птенец споткнулся, взмахнул крылышками, покачался, повалился на бок, но тут же, как ванька-встанька, выпрямился на толстых коротких ножках. Покачался ещё, но устоял, может быть, потому, что крепкие пальцы были соединены плавательной перепонкой и оттого устойчивы, а может, потому, что у птенца был короткий твёрдый хвостик, на который вполне можно было опереться.
Тут появилась «мама» — девушка, укутанная в белый балахон, с большой миской и чудным деревянным пинцетом в руках. Увидев пинцет, малыш заверещал ещё быстрее «пин-пин-пин» и широко раскрыл клюв.
Птенец торопливо глотал рыбную кашу, таращил глаза на «маму», не догадываясь, конечно, что его родная мама стоит сейчас на самом краешке Земли у Южного полюса и греет его братишку, такого же пуховичка, как он сам.
— Ты кто? — спросила ворона, когда птенец насытился и в блаженстве задремал. Ворона давно уже сидела на ограде его вольера и с завистью смотрела, как кормят малыша.
— Пин! — ответил тот, не подо-зревая, что это только половинка его имени.
— Большой, — вздохнула ворона, — такого мне не проглотить. Малыш не испугался, он смутно помнил, что кто-то уже пытался это сделать, да ничего у него не вышло. Яснее припомнить он не мог, потому что в ту страшную минуту был ещё в яйце.
Птенец был беспокойным и вертлявым даже в самом младенческом возрасте. Яйцу не лежалось на плоских папиных лапах под толстой шубой-складкой на его животе. Оно выкатилось. И тут же налетел поморник — сильная хищная птица. Поморник схватил яйцо и... Малыш запрыгал в яйце, оно лопнуло и... Дальше он ничего не помнит.
А было это так.
Изумлённый поморник улетел, унося в клюве пустую половинку яйца. А вторая половинка вместе с малышом упала вниз... прямо в пуховый платок, который подставили люди. Скажете, такого не бывает? Но вот случилось же! На счастье, люди оказались орнитологами, как раз изучавшими жизнь шумного птичьего племени. Они тотчас поместили птенца в специальный контейнер и увезли с собой в зоопарк. Ни самолёта, ни людей малыш не видел, потому что, как принято у пингвинов, первые две недели он вообще ничего не видел.
— Пин! — теперь-то он видел всё и преотлично. Ему не понравилось выражение вороньих глаз, и он — «гвин!» — прыгнул в свой собственный холодный пруд. «Гвин!» — эхом отозвалась волна, шлёпнувшись о берег.
— Вот ты, оказывается, кто! — закричала ворона, отряхивая брызги с носа.
— Пин! — засмеялся малыш, улепётывая к другому берегу. А волна снова шлёпнулась о берег, отозвавшись эхом «гвин!».
— Пин-гвин, — повторил малыш. Так это же я и есть!
