В посольском обычае XV—XVII веков огромное значение придавали последовательности отправления своих посольств и приёма чужих. стороны зорко следили, чтобы дипломатический маятник раскачивался равномерно и с одинаковой амплитудой.Когда отношения между двумя государствами на какой-то период прерывались и возникала обоюдная необходимость их возобновить, почётнее считалось вначале принять иностранных послов, а потом отправить ответную миссию. в контактах с монархами, которых русские государи не признавали «братьями», такой порядок был не просто «честным», но и обязательным.
ПОСОЛЬСКИЕ СЪЕЗДЫ НА ГРАНИЦЕ
При постоянных отношениях с равными зарубежными партнёрами соблюдалась очерёдность: два раза подряд русские дипломаты высокого ранга не могли отправиться к одному и тому же государю. Лишь гонцов посылали вне очереди. Без ущерба для собственной «чести» монарх мог направить посольство первым в единственном случае — сообщая о своем вступлении на престол.
Но если никто не шёл на уступки и прийти к соглашению о порядке обмена посольствами не удавалось, устраивали так называемые посольские съезды на границе. В этом случае не страдала «честь» ни одного из монархов. Такие съезды — явление относительно позднее, они практиковались с середины XVI века и только в отношениях с государствами, имевшими общие границы с Россией. Чаще всего это были Швеция и Речь Посполита, реже — Крым и однажды, много позже — Китай.
С делегациями на такие съезды отправлялась сильная охрана. С русской стороны — стрельцы, отряды татарской конницы и дворянского ополчения. И как войска, идущие на войну, их сопровождали наиболее почитаемые иконы в драгоценных окладах — «образа древнего писания, обложены золотом и серебром, с жемчюги и з каменьями». Икона Тихвинской Божьей матери была на двух русско-шведских съездах — Столбовском и Валесиарском, и оба раза успех переговоров приписывали её содействию. Однако столь значимые святыни не должны были покидать территорию России, поэтому с миссиями, следовавшими за границу, широко чтимые иконы не отправляли.
Прибывая на съезд, примерные координаты которого определялись заранее, делегации через своих представителей (из числа свитских дворян) обговаривали конкретные условия встречи. Достигнутые соглашения «подкреплялись» записями о том, что противная сторона будет вести себя соответственно обычаю и не применит никакого обмана или насилия. Дворяне прикладывали к этим документам свои печати, главы делегаций присягали на их тексте, и лишь тогда начинались собственно переговоры. Однако предварительное обсуждение порой затягивалось на много дней, а то и недель. Проблема места переговоров здесь вставала с не меньшей остротой, хотя и в другом масштабе.
Пока шли эти «спорования», обе делегации размещались в шатрах по разные стороны границы, и каждая предлагала для переговоров свой шатёр на своей территории. В 1585 году чрезвычайно долгими и упорными были споры по этому поводу на русско-шведском съезде. Шведы заявили: «А по што нам к вам в шатёр поитити? Ведь государя вашего городы за нашим государем, а нашего государя за вашим нет ничего». В ответ русские пригрозили вообще отказаться от встречи и уехать в Москву, провели даже инсценировку отъезда. Цель была достигнута, и переговоры происходили в большом «съезжем» шатре, составленном из двух — русского и шведского.
Ещё бОльшие сложности возникали в тех случаях, когда границей служила река. В 1575 году русская делегация расположилась на одном берегу реки Сестры, шведская — на другом, а предварительные переговоры велись посередине моста. Представители Юхана III предложили встретиться на их берегу. Русские отвечали: «К вам на мост, на вашу половину, не ступим ни одное мостовины!» Шведы покрыли мост суконной кровлей, но вести под ней переговоры посланцы Ивана Грозного категорически отказались: «Государских великих дел на мосту не делают!» Наконец, испросив разрешения и получив согласие, шведы по мосту передвинули свою «кровлю» на русский берег, к посольскому шатру, поставленному при въезде на мост, и «учинили», таким образом, «съезжий» шатёр. В отчёте русских послов перенесение «сукна» объяснялось сильным дождём, но, возможно, это имело и символическое значение: шведские дипломаты не просто пришли в русский шатёр, что было для них унизительно, а как бы перенесли на другой берег собственную территорию.
Многое, видимо, пришлось пережить Ивану Грозному, прежде чем в 1581 году он разрешил поставить «съезжий» шатёр не на прежней границе между Россией и Речью Посполитой, а в Яме Запольском, неподалёку от Пскова, то есть на исконно русских землях, захваченных войсками Стефана Батория.
Съезжий шатёр устраивался из двух шатров, каждый из которых принадлежал одному из партнёров. Шатры ставили почти вплотную друг к другу, обращая входными пологами («вервями») в разные стороны. Обе разделяющие их стенки поднимали, скрепляли между собой и подпирали шестами. Таким образом создавалось нейтральное пространство для переговоров. Ставили длинный стол для заседаний. По обоим краям стола стояли скамьи, а вдоль столешницы, разделяя её точно посередине, тянулся висевший на шнуре раздвижной занавес.
Обе делегации одновременно входили в съезжий шатёр с двух противоположных концов, стараясь при этом замешкаться у входа. Считалось «честнее», если противная сторона будет «дожидаться» внутри шатра хотя бы несколько секунд. Занавес в это время оставался задёрнутым. Ещё не видя друг друга, партнёры занимали места за столом: русские послы — на своей половине, шведские или польские — на своей. Наконец, занавес раздвигали, начинались переговоры. Когда на них присутствовали посредники, им отводилось место на отдельной скамье, поставленной перпендикулярно столу, сбоку от него. Толмачи и члены посольской свиты должны были стоять.
Съезжий шатёр — модель пограничной территории двух сопредельных государств — неслучайно составлен из двух шатров. Предполагалось, что послы обеих сторон пребывают на собственной земле: занавес — граница, своды шатра — небесный купол. Лишь на такой сцене могла быть разыграна пьеса, невозможная в другой постановке.
ОТ РУБЕЖА ДО ПОСАДА
Приближаясь к русской границе с запада, иностранные дипломаты (шведы, датчане, посланцы ливонского магистра, Ганзы и германских княжеств) заблаговременно извещали о себе новгородского наместника или воеводу Смоленска, если они двигались из Праги, Вены, Вильно и Кракова. Воевода и наместник доносили об этом в Москву и ждали соответствующих распоряжений.
Получив грамоту с разрешением на въезд, послы вступали на русскую территорию, где их встречал пристав с небольшой свитой и указывал дальнейший путь.
Первая официальная «встреча» западных послов — торжественное представление им приставов и передача церемониальных приветствий от государя — устраивалась неподалёку от Смоленска или Новгорода. Её место было строго определено для миссий различного ранга: чем он выше, тем дальше от города отъезжали «встречники». Это расстояние было прямо пропорционально оказываемому почёту. Польско-литовским «великим» послам «встреча» назначалась в десяти верстах от Смоленска, но в периоды напряжённости или с началом военных действий эта дистанция могла быть сокращена. Представителей шведских королей, которых Грозный не считал «братьями», встречали всего в трёх верстах от Новгорода, даже если они имели самый высокий ранг.
На встречу приставы прибывали с запасом продовольствия для посольства и корма для лошадей, с подводами или санями для имущества и с несколькими десятками, а то и сотнями местных дворян и «детей боярских» (с конца XVI века — и стрельцов). Эти люди сопровождали посольство до самой столицы, выполняя задачи охраны и одновременно почётного эскорта.
В пути приставы стремились завязать непринуждённые отношения с дипломатами и членами их свиты, используя это для сбора информации. Весьма желательным было предварительно выяснить цели, с которыми прибыли послы, их намерения и полномочия. Подводить собеседников к этим щекотливым темам надлежало осторожно и ненавязчиво. Нужна была немалая сноровка, чтобы расположить их к откровенности, при этом самим не сказать лишнего.
В дороге приставы поддерживали постоянную связь с Посольским приказом, передавая туда собранные сведения. Они могли пригодиться при подготовке к переговорам и при определении церемониальных норм, уместных для того или иного посольства. Извещали о пройденном расстоянии, о поведении подопечных. Для этого существовали специальные «розсылщики», или «гончики». Пока посольский поезд добирался до Москвы, они успевали несколько раз побывать в столице и вернуться обратно.
Послы двигались медленнее, чем посланники, посланники — медленнее, чем гонцы. Огромная свита замедляла движение. Кроме того, в русско-литовском дипломатическом обиходе быстрая езда считалась несовместимой с достоинством послов «великих». Не менее важно было и другое: чем дольше царь будет «дожидатца» королевских послов, тем «честнее» королю, и наоборот. Темп движения к Москве подчас задавали из самой Москвы, но это удавалось не всегда.
Посольская служба в России окончательно сформировалась к середине XVI века. Для крупных посольств заранее заготавливали продовольствие на станах («ямах»), равномерно располагавшихся вдоль всей Смоленской дороги от рубежа до столицы. Накормить и поставить на ночлег приходилось сотни людей и коней (у посольства Ю. Ходкевича было 1282 лошади). В мороз или в распутицу эта задача неимоверно усложнялась, и тогда приставам предписывалось «ехати потише», чтобы послам «нужи нигде не было».
Если, по дошедшим в Москву известиям, в тех странах, откуда прибыли послы, свирепствовала эпидемия чумы или оспы («моровое поветрие»), их либо на время останавливали в дороге, либо специально везли кружным, более длинным путём — выдерживали карантин.
Но иногда послов намеренно, по причинам политического порядка, задерживали в пути, иногда, напротив, торопили. В 1557 году Иван Грозный, готовясь открыть военные действия в Прибалтике, всячески подгонял ливонское посольство, которое, по его мнению, двигалось к столице чересчур медленно: само присутствие в Москве одной дипломатической миссии могло быть использовано для воздействия на другую и для демонстрации могущества государя.
ОТ ПОСАДА ДО ПОДВОРЬЯ
Вступление посольства в столицу было не только делом государственного значения, но и популярным зрелищем. Сценарий составлялся заранее, режиссёрами выступали разрядные дьяки и дьяки Посольского приказа. Они же определяли день и час въезда, которые зависели от погоды и времени года. Но при небольших колебаниях церемония, как правило, назначалась на утренние часы (так было во всех крупных городах, а не только в Москве).
Послов заблаговременно извещали о времени въезда в Москву, чтобы дать им возможность привести себя в порядок после долгого пути. На это отводилось два-три дня. Кроме того, на последнем стане послы получали лошадей, на которых они и прибывали к месту официальной «встречи». Иногда лошадей подводили уже по пути следования от ночлега к посаду или вручали непосредственно перед встречей. Лошади — всегда породистые, в дорогом убранстве, под расшитыми сёдлами, часто с дорогими наколенниками, парчовыми нашейниками и поводьями, сделанными в виде серебряных или позолоченных через звено цепочек. Такие цепочки особенно удивляли иностранцев: звенья у них были широкие (в поперечнике до двух дюймов) и длинные, но плоские, толщиной «не более тупой стороны ножа». Такие же цепочки, только покороче, привешивались к ногам коней. Их звон кому-то казался необычайно мелодичным, кому-то — странным.
Въезжать в город послы должны были непременно верхом. Многим это не нравилось. В 1582 году русскому посланнику Ф. И. Писемскому в Англии была предоставлена от Елизаветы I карета, соответственно и англичанину Джерому Боусу, на следующий год прибывшему в Россию, Иван Грозный отправил в Ярославль «колымагу». Тем не менее «колымага» осталась на последнем стане перед Москвой, а для въезда в город послу привели царского иноходца.
Ни от лошади, ни от её убранства, как и от прочих форм царского «жалованья», отказываться не позволялось. Милость государя к послу была подчёркнуто демонстративной. В расчёт принимали не только участников шествия, но и публику. На исходе XVI века эта норма несколько смягчилась, и одному из дипломатов, некоему А. Дону, проявившему максимум упорства, в конце концов разрешили из-за болезни въезжать в город в собственном «возке». При этом коня, присланного ему Борисом Годуновым, всё равно вели по улицам впереди посольской кареты. На этих же лошадях послы позднее следовали на аудиенцию во дворец. Но их собственностью они не становились, их отбирали при отъезде.
Официальная встреча перед московским посадом имела несравненно большее значение, чем встреча у Смоленска или Новгорода. Здесь оказываемая послам «честь» измерялась уже не верстами, а единицами куда меньшего масштаба. Соответственно возрастало значение каждого метра. Та точка пути, где присланные от государя лица должны встречать послов, определялась дальностью полёта стрелы из лука (или ружейного выстрела): «от посадцких домов с перестрел», «за деревянным городом с перестрел» и т.д. Это расстояние было общепринятой нормой «чести» для дипломатов высокого ранга. Лишь посланцы шведских королей, всегда при Иване Грозном подвергаемые церемониальным унижениям, выпадали из этой системы: их встречали гораздо ближе к Москве — «от посадцких домов сажень десять или пятнадцать» (20—30 метров).
Назначенные для встречи русские официальные лица (их титулы и звания по возможности точно соответствовали титулам и званиям послов) прибывали в указанное место в сопровождении «детей боярских», дворян, «жильцов» и прочих. Число их зависело не только от ранга и значения посольства. В 1575 году, когда Грозный претендовал на вакантный польский престол и стремился заручиться поддержкой императора Максимилиана II, имперское посольство Иоганна Кобенцеля и Даниэля Принца фон Бухау было встречено пятью сотнями человек, что почти в 20 раз превосходило численность посольской свиты. Для встречи других имперских дипломатов, приезжавших с большим количеством свиты, прибывало обычно до 200 человек.
С середины XVII века послы перед «встречей» проезжали мимо строя войск (в полном согласии с рекомендациями вавилонского царя Навуходоносора , изложенными в древнерусской повести, которые в Западной Европе усвоили гораздо раньше). Впервые царские «драбанты» с алебардами западного типа вместо бердышей стояли перед посадом при Лжедмитрии I во время проезда польского посольства. При Михаиле Федоровиче, когда Москва демонстративно возвращалась «к старине», это иноземное новшество не только не было отвергнуто, но использовалось более часто.
Как сообщает А. Олеарий, в 1634 году турецкого посла перед Москвой встречал 16-тысячный отряд конницы, а чех Бернгард Таннер, в 1678 году сопровождавший польское посольство, вспоминал, что в поле перед посадом было выстроено «блестящее войско, разделённое на две половины». Проехав между ними, он увидел «новый, невиданный дотоле отряд воинов», одетых в красные кафтаны и сидевших на белых конях. Это был русский вариант польских «крылатых гусар»: «К плечам у них были приложены крылья, поднимавшиеся над головой и красиво расписанные, в руках длинные пики, к концу коих было приделано золотое изображение крылатого дракона, вертевшееся по ветру». Эти всадники показались Таннеру «ангельским легионом».
В XVI веке регулярные русские войска перед Москвой не выстраивались, поскольку таковых не имелось. Стрельцы, правда, появились ещё при Грозном, но их было относительно немного, и они выполняли роль почётного караула только при следовании послов на аудиенцию. Обставлять ими улицы на протяжении всего пути от посада до подворья стали уже при Борисе Годунове, в последние годы его царствования. Но и тогда, если в это время стрелецкие полки участвовали в боевых действиях вдали от столицы, оставшихся зачастую не хватало на весь маршрут. В таких случаях применялась известная хитрость: после того как послы проезжали мимо, за спиной у них стрельцы боковыми улицами незаметно забегали вперед и снова строились в ряды. Неторопливо движущаяся процессия по нескольку раз проезжала вдоль одних и тех же людей.
ПОСЛЕДНИЕ ШТрИХИ ЭТИКЕТА И ВСТУПЛЕНИЕ В СТОЛИцУ
В общих чертах церемониал встречи был одинаков во всех европейских странах. Нa подступах к Лондону или Кракову происходило примерно то же, что и перед Москвой. Здесь посольский поезд, возглавляемый «болшим» послом, и процессия прибывших от государя «встречников» под началом «болшего» пристава медленно направлялись навстречу друг другу и съезжались в условленном месте. Свита выстраивалась по обе стороны от послов и от главных русских участников церемонии, после чего все должны были спешиться. Русские требовали, чтобы первыми сошли с лошадей послы, которые столь же упорно добивались обратной последовательности.
Начинались долгие пререкания с заранее известным результатом — он состоял в том, что стороны договаривались спешиться одновременно. И те и другие не торопились, стараясь хотя бы на долю секунды позднее соперников коснуться ногами земли. Применялись разные уловки, причём европейцы тут не уступали русским. С. Герберштейн, например, сделал вид, будто слезает с коня, но вновь быстро забрался в седло, когда «встречники», поверив ему, уже стояли на земле. Подобные приемы диктовались опасением умалить «честь» своего государя, а оно в равной степени свойственно было обеим сторонам.
Затем послы с непокрытыми головами выслушивали церемониальное царское приветствие, переданное через старшего «встречника». К началу XVII века текст его, прежде краткий, сильно разросся в связи с общим усложнением этикета и его часто уже не произносили, а зачитывали.
В XVI веке послам восточным, в первую очередь — крымским, прямо к месту встречи присылали от царя дорогие шубы. В любое время года послы тут же надевали их на себя. В русской дипломатической лексике существовал особый термин — «встречное жалованье». В отличие от лошадей, предоставляемых западным дипломатам, шубы переходили в полную собственность ханских послов и назад в казну не отбирались. Тем не менее обе эти нормы имели общую основу — в них публично проявлялись богатство и щедрость государя. К тому же крымские послы, олицетворявшие собой хана, но ехавшие по улицам Москвы в пожалованных им шубах,служили «чести» царя. Считалось, что одежду может дарить лишь старший младшему — «голдов-нику» или подданному.
Ещё Герберштейн в 1517 году являлся на приём к Василию III в пожалованной ему роскошной шубе, но то был, видимо, последний случай, когда по отношению к западному дипломату применили восточную норму. (Русским же дипломатам за границей вообще строжайше запрещалось показываться на людях в подаренном им чужеземном платье.)
После произнесения церемониального приветствия все вновь садились в сёдла (на этой стадии каждая из сторон стремилась уже не отстать, а, напротив, опередить другую), и процессия следовала в город, на указанное подворье. Дьяки Разрядного приказа, в чьи обязанности входил контроль за соблюдением местнических норм, устраивали русских участников шествия «по местам», в зависимости от их рода и звания. Они же следили, чтобы послам никто не переезжал дороги и «задору им не чинил».
По традиции приставы и «встречники» должны были ехать с послами в ряд, желательно справа от них. Правая сторона считалась почётнее (у мусульман — левая), и если такой порядок послам не нравился, как обычно и случалось, то русские располагались от них по обе стороны: старший из «встречников» ехал справа, остальные — слева (при сопровождении посольств мусульманских — наоборот). Добиться этого послабления было нелегко: споры, бывало, тянулись часами.
В XVI веке единого для всех маршрута, по-видимому, не существовало. До того как около 1634 года был построен каменный Посольский двор, посольства разных стран размещали в разных местах, соответственно и ехали они разными улицами.
В XVII веке западные посольства вступали в столицу через Тверские ворота Белого города, а затем по Тверской улице следовали до Воскресенских ворот Китай-города. При Алексее Михайловиче здесь устроено было особое помещение с окнами за «частой решеткой», сквозь них царь лично наблюдал за въездом в столицу иностранных послов. Через Воскресенские ворота они попадали на Красную площадь, проезжали мимо Кремля и сворачивали на Ильинку, где находился Посольский двор. Этот путь впервые зафиксирован в 1636 году и позднее оставался неизменным.
