Какие проблемы решал в тридцатые годы Сталин, «генералом» которого стал никита Сергеевич Хрущёв? Вывод об утверждении социализма основывался у Сталина на нескольких положениях. Первое. Коллективизация, то есть ликвидация последних «несоциалистических» форм хозяйствования. Второе. Программа улучшения жизни страны (говоря проще, программа «покупки» граждан для нового строя). Третье. Снижение темпов индустриализации. четвёртое. Формирование нового господствующего класса — новой бюрократии. И, наконец, пятое. Программа террора для тех, кто не хочет «продаваться» или вообще непригоден для социализма; особенно против тех ленинцев, которые считали мировой социализм приоритетом.
СТАЛИНСКИЙ СОЦИАЛИЗМ
Обстоятельства сложились так, что Хрущёв активного участия в ликвидации крестьянства как класса не принимал — учился в Промакадемии. Судьба избавила его от личного участия в коллективизации, которую спустя многие годы Молотов считал более значимым событием, чем даже победу в Отечественной войне. Но Хрущёв не мог не знать о ней и не видеть беспощадной расправы со всеми более или менее состоятельными крестьянами, в том числе и с теми, которые поднялись при НЭПе по призыву тех же большевиков. Этих крестьян зачислили в кулаки и экспроприировали. А поскольку репрессии не срабатывали и люди шли в колхозы неохотно, диктатура пролетариата устроила на селе грандиозный голод. Прежде всего в районах с наиболее крепким крестьянством. Раскулачивание и голод сломили крестьянство. В стране — и в том числе на селе — появился социалистический сектор.
Сталин понимал: и народ и аппарат в основной своей массе мало интересуются теориями социализма. Следовательно, они на собственном опыте, ежедневно и ежечасно, должны чувствовать его социализм как новую жизнь, видеть её преимущества. Словом, нужен «пряник». И он наметил и реализовал комплекс мер по улучшению или как минимум облегчению жизни человека в СССР.
Прежде всего исчезла безработица (в стране шла индустриализация, поглощавшая свободную рабочую силу), что особенно важно для мужчин — глав семейств, для молодёжи, вступающей в жизнь. Поскольку для повышения благосостояния нужны деньги, появляется важное решение о некотором снижении темпов индустриализации. И в 1934 году ЦК ВКП(б) принимает решение с 1935 года отменить карточки на хлеб. Вся суть здесь в самом курсе: не распределение, а торговля.
Некоторые меры относились и к селу. План хлебозаготовок сокращён. С 15 января 1933 года разрешена свободная торговля хлебом — после выполнения государственных заданий. Документы Второго съезда колхозников-ударников (февраль 1935-го) давали определённые гарантии на ведение личного подсобного хозяйства. И уже в 1937 году в общем объёме производства приусадебные хозяйства дали 52% картофеля и овощей, 72% молока, 70% мяса. Формировался социалистический колхоз, в котором надо было работать, прежде всего, за право иметь приусадебный надел. Ликвидированы политотделы в МТС, ранее созданные для контроля за колхозами и колхозниками, — соглядатаи и каратели.
В 1935 году снимается судимость с колхозников, получивших срок менее 5 лет, — дело касается очень многих жителей села. Сотни тысяч крестьян, срок ссылки которых истекал в 1935—1937 годах, восстановлены в правах. Возможность вернуться в родные места они, как правило, не получили, но даже формальное возвращение гражданских прав имело гигантское значение — особенно для детей высланных.
Сделаны шаги навстречу интеллигенции, в первую очередь специалистам в промышленных областях. Принято решение об улучшении их материального содержания. В заводских посёлках появились дома инженеров. А 29 декабря 1935 года отменены все ограничения по приёму в высшие учебные заведения, связанные с социальным происхождением. Сталин сделал знаменитое заявление: «Сын за отца не отвечает» — и тем показал народу, что лично является автором послаблений.
Важной частью предпринимаемых мер стали положения новой, сталинской Конституции. В ней были провозглашены очень понятные, очень реальные шаги демократизации. Так, вместо косвенных выборов — выборы прямые. Голосование стало равным: голос любого гражданина — рабочего, колхозника, интеллигента — «стоит» одинаково. Все союзные республики избирали одинаковое число депутатов в Совет Национальностей, и появилось равенство народов СССР (правда, только народов союзных республик). «Мобилизовав» самые либеральные умы среди ленинцев — Бухарина и Радека, — Сталин получил в тексте Конституции ещё много такого, что звучало очень заманчиво и сулило радужные перспективы. (Не исключено, что Сталин учёл и опыт Гитлера, который — вопреки ожиданиям — не отменил весьма демократическую Веймарскую Конституцию, но сумел разработать механизм, позволяющий ему побеждать при любых тайных голосованиях.)
В скромном Постановлении о развитии советской архитектуры определялся курс на строительство домов с отдельными квартирами для семей. До этого речь шла о чем-то похожем на фаланстеры социалиста-утописта Фурье. В Магнитогорске, например, в первых жилых домах советской постройки квартиры не имели кухонь (предполагалось, что все будут питаться в общественных столовых). Теперь семью признали ячейкой сталинского социализма с правом на квартиру. Как видим, в мусорную корзину выбрасывались самые базисные положения всех классиков социализма, начиная с утопистов. Ведь если сохранится семья, если человек будет в семье воспитывать своих детей, то частной собственности не избежать. Признав семью, Сталин сам заложил на будущее под свой государственный социализм мину гигантской силы.
В книге О. В. Хлевнюка «Политбюро» приводится немало решений: от приказа наркома обороны, позволяющего создавать казачьи кавалерийские части, до разрешения джаза Утёсова, фокстротов, ресторанов, чулок из искусственного шёлка, духов и помады и, наконец, новогодних ёлок для детей.
Однако забота об аппарате оставалась главной для Сталина. Именно в эти годы принято два исторических для судеб бюрократии решения: об отмене партмаксимума и о новом подходе к приёму в партию.
Раньше члены партии обязаны были сдавать ту часть своей зарплаты, которая превышала определённый норматив (якобы «среднюю зарплату рабочего»). Изъятая часть зарплаты конечно же возвращалась в виде квартир, дач, пайков, лечебниц, санаториев и т.д. Но теперь все «сверхзарплатные» льготы сохранялись, а жалованье стали выплачивать в полном объёме, без учёта партмаксимума. Причём его систематически повышали, явно пренебрегая ленинским советом «равняться на среднюю зарплату рабочего». Особенно это касалось аппаратчиков «главных звеньев» государства. Так, зарплата сотрудников секретного отдела ЦК ВКП(б) на 30—40% превышала соответствующую зарплату в других отделах. Ещё более высокой была зарплата сотрудников органов безопасности.
Для бюрократии важны решения и о новом подходе к приёму в партию. До тридцатых годов партия пополнялась рабочими. Затем на несколько лет приём в партию был прекращён. А когда он возобновился, в партию разрешили принимать «авангард», «лучших людей». Иначе говоря, главное ограничение при вступлении в партию отпало, открылись шлюзы для изменения её социального состава.
Бюрократия могла убедиться: при социализме она станет ведущим классом, её привилегии не только не сокращаются, а растут с приходом социализма. Всё логично. Без бюрократии государственный социализм невозможен.
Но, утверждая права своей бюрократии, Сталин пренебрёг теоретически правильными опасениями Ленина по поводу неспособности никому не подчинённой бюрократии руководствоваться чем-либо, кроме своих интересов. Ленин предвидел, что в конечном счёте это приведёт к тупику и застою. Сделав бюрократию главным классом своего государственного социализма, Сталин сам заложил под этот государственный социализм ещё одну смертельную для него мину.
Принцип классического социализма «каждому по труду» применительно к бюрократии Сталин истолковал как личное право определять доход бюрократии. Ленин, понимая невозможность найти по отношению к бюрократу меру «по труду», исчислил эту меру как «ориентированную на среднюю зарплату рабочего». А Сталин размер оплаты сделал произвольным инструментом своего влияния и получил полное подчинение своего аппарата. Но отказ от социалистических принципов равенства доходов, от оплаты «по средней зарплате рабочего» означал, что сам Сталин под государственный социализм заложил третью смертельную мину.
И все три «мины» в будущем должны были «взорвать» государственный социализм.
Итак, от сверхиндустриализации — к снижению темпов. От неравенства — к конституционному равенству граждан. От жизни за счёт трудодней — к приусадебному участку. От карточного распределения — к торговле. От бюрократии, ограниченной партмаксимумом, — к бюрократии обеспеченной. Обобщая всё это, Сталин имел основания сказать: «Жить стало лучше. Жить стало веселее».
Без всех названных мер трудно понять позицию миллионов людей в тридцатые годы. Без них трудно понять и позицию Н. С. Хрущёва и других молодых сталинских «генералов».
Но Сталин не был бы истинным ленинцем, если бы для окончательного утверждения государственного социализма на особое место не выдвинул террор. Сталин, как реалист и прагматик, хорошо знал, что «пряников» у него не так уж много. Кроме того, он понимал: в стране более чем достаточно людей, которых вообще нельзя «купить» для его социализма — или потому, что они не «продаются» ни за какие деньги, или потому, что они не нужны самому Сталину.
Что с ними делать?
Сталин был большевиком. Поэтому он считал, что диктатура пролетариата нужна не только для воспитания пролетариата, но и для уничтожения врагов. При этом уничтожение — прямая ликвидация, убийство. Как и все «птенцы» подполья, вскормленные кровью Гражданской войны, он считал террор наиболее эффективным методом для диктатуры пролетариата. К тому же в стране, где преобладали люди с крестьянской психологией, идея о том, что для урожая прополка сорняков не менее необходима, чем даже полив, была вполне понятна.
В. Роговин в книге «Партия расстрелянных» приводит цифры погибших. Округлив их, получим следующее: за семь лет НЭПа было расстреляно 10 тысяч человек; за 1930—1936 годы — 40 тысяч; за 1937—1938 годы — 700 тысяч; за 1939—1940 годы — 5 тысяч. Роговин считает, что не менее половины жертв террора — члены ВКП(б) (академик Сахаров писал, что в 1936—1939 годы арестовано более 1,2 миллиона членов партии).
И хотя среди расстрелянных — тысячи «бывших», тысячи представителей национальных меньшинств, тысячи уголовников, основной целью Большого террора стала коммунистическая бюрократия. Почему?
Для государственного социализма нужен правящий класс — бюрократия и её хребет — номенклатура. Самый простой вариант — возложить эти обязанности на уже существующую в СССР советскую бюрократию. Подходила ли она для этого?
С одной стороны, безусловно да. Годы диктатуры пролетариата — от Гражданской войны до коллективизации — беспощадно отсеяли из рядов аппарата и партии всех колеблющихся, сомневающихся и неспособных к насилию, к крови во имя идеи. В рядах бюрократии сохранились те, кто применял насилие по поводу и без повода, не боялся массового террора, арестовывал и расстреливал. Это были кадры, немедленно готовые следовать стихам Маяковского: «Тише, ораторы! Ваше, слово, товарищ маузер».
Жестокость они считали нормой руководства. Давно освободившись в теории от общечеловеческой морали, они теперь на практике освоили поведение, не связанное ни с какой моралью, кроме ленинской: «Морально то, что служит освобождению человечества». А что именно служит — решает сама власть.
Это были кадры, привыкшие «задним числом» сверяться с марксизмом и, при необходимости, корректировать его. Это были кадры, глубоко уверенные в праве меньшинства командовать большинством и потому абсолютно чуждые идеям демократии. Успехом они считали не победу на выборах, а «нейтрализацию» большинства — середняка, крестьянства, масс, всего народа. Враньё массам, открытый обман считали вполне оправданным путём.
Так что для сталинского социализма эта бюрократия вроде бы подходила по всем меркам. Но в то же время у бюрократии эпохи революционных лет были черты, совершенно неподходящие для господствующего класса бюрократического государственного социализма. Они были чрезмерно самостоятельны. Не Сталин их назначал, да и Ленин с Троцким выдвигали их весьма условно. Они — самовыдвиженцы. Ведь свои посты они не столько получили, сколько захватили в огне революции и Гражданской войны.
Свои посты они сохраняли не верностью закону и даже не преданностью центру, а благодаря умению находить свои решения. Неуважение к законам и к директивам «верха» — внутренняя черта их стиля. Врать они научились не только массам, но и начальникам. В личностном отношении это были в основном яркие, самобытные люди, талантливые и одарённые. И в то же время — пропитанные опытом интриг, фракционности, сговоров, закулисных сделок. Рассчитывать на их дисциплину было бы утопией.
Сталину хорошо было известно и другое. Эти кадры, годами купаясь в привилегиях, нередко заражённые коррупцией, разложились (в том числе и чисто морально). «Чистки» в ВКП(б) явно не решали этой задачи. Хотя только за 1932—1933 годы из партии было исключено 450 тысяч человек. Но это лишь малая часть от трёх с половиной миллионов членов партии. К тому же «чистки» фактически проводились под руководством действующих руководителей.
Сталин приходит к мысли сменить правящий класс, всю правящую партию. Но как? Сталин искоренил в партии демократию, превратив рядовых членов партии в статистов, сведя выборы к формальности и
внедрив назначенчество, делая своих назначенцев «богами» и «сатрапами» на вверенных им участках. Он сам закрыл для себя нормальные пути замены старой бюрократии новой. Ему остался террор сверху. В качестве орудия террора Сталин избрал органы безопасности.
И прав В. Роговин, когда пишет в книге «1937», что Сталин «проявлял в своих действиях не параноидальное беспокойство и тревогу, а, напротив, удивительное, сверхчеловеческое самообладание и точнейший расчёт».
«Операцию ежовщины, — писал известный меньшевик Б. И. Николаевский, — Сталин провёл очень точно (со своей точки зрения), так как всё подготовил и захватил противников врасплох, они его не понимали. Даже многие из сторонников не понимали».
Программа Большого террора (толчком для её запуска послужило убийство Кирова) в последующих судебных процессах только корректировалась. А по главному своему замыслу она не могла не появиться как обязательное следствие принятого Сталиным решения объявить социализм в СССР построенным. 1937 и 1938 годы стали «пиком» давно избранного пути.
В книге В. Роговина «1937» приводятся слова того же Б. И. Николаевского из его «Письма старого большевика»: «Огромное большинство тех, кто сейчас так клянётся в своей преданности Сталину, завтра при первой перемене политической обстановки ему изменят». И Сталин, пишет Николаевский, понимая всё это, сделал вывод: «Если старые большевики, та группа, которая сегодня является правящим слоем в стране, не пригодна для выполнения этой функции в новых условиях, то надо как можно скорее снять их с постов, создать новый правящий класс». Далее Николаевский отмечает: Сталин вёл «политику преступную, но единственную, при которой диктатура пролетариата могла удержаться. Он убил миллионы и, в частности, истребил весь слой старых большевиков, так как понимал, что этот слой против его коммунизма».
О том же говорит и Лев Троцкий: «Правящий слой извергает из себя всех тех, кто напоминает ему о революционном прошлом, о принципах социализма, о свободе, равенстве, братстве, о нерешённости задач мировой революции».
Большой террор позволил Сталину подвести черту в борьбе с Троцким — его личным врагом и соперником. Вождь сумел убедить партию, что Троцкий — главный враг государственного социализма, новой сталинской бюрократии.
Оформление террора постоянно «совершенствовалось». Вначале речь шла о заговоре против Сталина и сталинского руководства. Но этот аспект дела, видимо, показался слишком «личностным» — Сталин старался в любой мелочи находить большую политику.
Появился второй, огромный пласт обвинений: саботаж и вредительство, что позволяло очень многое объяснить, причём объяснить понятно самым простым людям. Вредительство касалось уже жизни каждого. Появлялась мысль: «Ну ладно, со Сталиным они воюют, Кремль делят. Но при чём тут простые люди? Нам-то зачем вредить, оставляя то без хлеба, то без обуви? » Так жертвы Сталина становились личными обидчиками каждого простого человека.
Но и этого Сталину показалось мало. Появился третий блок обвинений: предательство, подготовка пора-жения СССР в войне. У старых большевиков, которые выступали за поражение России в Первой мировой войне, подобного рода «криминал» был вполне возможен.
Мотив предательства, шпионажа рыл пропасть между жертвами Сталина и любым патриотом России, даже не согласным с советской властью. Мотив патриотизма, ставший основным в Отечественной войне, впервые был использован Сталиным именно в годы Большого террора.
Помимо главной задачи — уничтожить старую правящую бюрократию и утвердить новую — Большой террор решал и иные, достаточно важные для Сталина проблемы. Прежде всего, ему надлежало подавить недовольство и запугать недовольных. А затем найти «ответственных» за допущенные ошибки и просчёты. Найти «виновных» и за многочисленные каждодневные трудности, с которыми сталкивалась и страна, и каждый человек.
Строители Кузнецкого металлургического комбината, жующие сырой хлеб, полученный «по пайку», мокнущие и мёрзнущие в палатках, — реальная картина из стихотворения В. Маяковского. Далеко, однако, не все (вопреки поэзии Маяковского) были готовы удовлетвориться видениями будущего цветущего города, но для таких предназначалось объяснение: вредительство.
Низкое качество предметов потребления. Например, калоши, у которых, по тому же Маяковскому, «через две недели подошвы отлетели». Опять враги! «Теперь ясно, — утверждал на одном из процессов генеральный прокурор А. Я. Вышинский, — почему здесь и там у нас перебои, почему вдруг у нас при богатстве и изобилии продуктов нет того, нет другого, нет десятого. Именно потому, что виноваты в этом вот эти изменники».
Очевидно и другое. Большой террор давал государственному социализму миллионы практически бесплатных рабочих рук.
Среди мотивов Большого террора важен и такой. ВКП(б), регулярно проводя «чистки», исключала из своих рядов сотни тысяч членов партии. К середине тридцатых годов таких в стране оказались миллионы. Террор позволял изолировать или уничтожить и этот, несомненно активный (иначе зачем они вступали в своё время в партию?) слой советского общества, но потенциально опасный — хотя бы уже тем, что считал себя обиженным.
Говоря о мотивах Сталина в пользу Большого террора, необходимо остановиться на возрастном факторе. Среди бюрократии было два поколения: одно пришло в партию до 1917 года, другое — выдвиженцы Гражданской. И тем и другим к этому времени было за 50. Но вырос слой руководителей 30—40 лет, многие из них уже закончили советские вузы. Этот слой претендовал на посты в номенклатуре. Сталину, как уже говорилось, больше подходила «молодёжь», и он «разжигал» претензии: «В стране и партии сколько угодно талантов, только их не выдвигают». Большой террор не на словах, а на деле реализовывал слова песни: «Молодым везде у нас дорога».
Когда в мае 1941 года Сталин возглавил не только партию, но и правительство, среди 15 его заместителей лишь пятеро состояли в прежнем руководстве (Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Андреев), a 11 (Берия, Булганин, Косыгин и другие) — выдвиженцы Большого террора. В том же мае 41-го вторым человеком в партии стал сорокатрехлетний А. А. Жданов. На XVIII партконференции главные доклады сделали тридцатисемилетний Георгий Маленков и тридцатипятилетний Николай Вознесенский.
Большой террор дал два важных результата.
Первый — объективный. Новую бюрократию, правящий класс государственного социализма. Второй — субъективный. Именно в результате Большого террора в высшее руководство партии и страны вошли Л. Берия, Н. Вознесенский, Г. Маленков и Н. Хрущёв, которые и повели потом борьбу за право занять пост И. Сталина.
В годы Большого террора на ключевые посты в Красной армии выдвинулись Георгий Жуков и другие известные полководцы Отечественной войны. Благодаря Большому террору посты в «генералитете» партии и государства заняли и лидеры будущей эпохи застоя: Л. Брежнев (с 1939 года — секретарь Днепропетровского обкома партии), М. Суслов (с 1939 года — секретарь Ставропольского крайкома партии), А. Косыгин (с 1939 года — нарком текстильной промышленности), Д. Устинов (с 1941 года — нарком вооружений), Ю. Андропов (с 1941 года — первый секретарь комсомола новой союзной республики — Карело-Финской).
К мерам «облегчения» следует отнести «реабилитацию», проведённую Берией после ареста Ежова. Она коснулась не более двух процентов осуждённых или арестованных и тем не менее дала возможность Сталину полностью снять с себя подозрения в личном участии в беззакониях: вот смотрите, невиновных освободили, значит, те, кого не освободили, в чём-то виновны.
На какой позиции стоял Хрущёв по ключевым вопросам, о которых шла речь? Никита Сергеевич принял тезис о построении социализма, он одобрил коллективизацию и индустриализацию, но, самое главное, он одобрил и террор. «Чистка» отвечала его представлениям о том, что и как надо делать. Но не вполне.
Когда, присутствуя на процессе Бухарина, Рыкова и других, он своими ушами услышал их признания в измене, надо думать, он верил, что всё правда, всё так и есть. Он был далёк от этих людей, он их не знал и ничего, кроме борьбы, от них не ждал. Они представляли старое руководство, чуждое ему. Более того, Хрущёв видел, что эти люди работают плохо. В отличие от него, который с утра до вечера «крутился» в бесконечных делах и заботах, они увлекались дачами, охотой, ещё чем-то личным (вплоть до балерин). А вот когда дело касалось людей лично ему знакомых, хорошо известных — товарищей по работе, московскому партийному активу, — отгородиться от сомнений можно было только одним: «Раз арестовывают, значит, виноват. Я чего-то не знаю, что знать не положено».
В силу всех этих обстоятельств он не мог не проявить активности в «чистке».
На отношении Хрущёва к «чистке» сказалось и его неприятие троцкизма. Дело тут не только в самом Хрущёве. Проблема шире. Троцкистский вариант предполагал мировую революцию. В каком положении оказались бы кадры Советской России перед этой мировой революцией? Была небольшая группа старых большевиков, бывших эмигрантов, которые и в мировой революции чувствовали бы себя уверенно, словно они всю жизнь так «жили». Но остальная громадная масса партаппаратчиков не только никогда не была за границей, но не знала и языков. Вспомните характерную сцену (очень неслучайную, возможно даже исходящую от Сталина) из фильма «Чапаев». Петька спрашивает Чапаева: «А ты смог бы в мировом масштабе руководить?» Чапаев отвечает: «Я языков не знаю». Это чисто прагматическое соображение выводило Чапаева за рамки мировой революции, где ему просто нечего делать.
Понимание того, что в мировом масштабе места тебе не найдётся, было очень характерно для кадров — выдвиженцев Гражданской войны. К этому выводу их как нельзя лучше подводил разговор Петьки с Чапаевым. Аппарат тут же ставил себя на место Чапаева и понимал, что отвечать надо так же, как и он. В России — они фигуры. А кем станут, когда центр мировой революции «переместится» в Берлин? С этой точки зрения мировая революция никак не привлекала аппарат Советской России.
А Хрущёв считал, что главное — хорошо выполнять порученное дело; на этом этапе это и есть вклад в мировую революцию.
Какие моменты повлияли на следующий этап подъёма Хрущёва? Первый и главный из них — сталинская «чистка», освобождавшая места от тех, кто не вписывался в сталинский социализм. Ситуация в принципе аналогична той, что сложилась с выпускниками школ после окончания Отечественной войны. В любом вузе число мест на первый курс было больше, чем желающих поступить. Преподаватели институтов метались по стране в поисках школьников, которые хотели бы учиться в вузах. Нечто подобное произошло и в ходе сталинской «чистки»: число вакансий намного превышало предложения.
Второй момент. Сталин, разыскивая кандидатов на освободившиеся места, конечно, руководствовался бюрократическими критериями. Его не волновало, читал ли ты Маркса или не читал и сколько томов Ленина изучил. Он интересовался качествами бюрократа: эффективный ли работник, умеет ли много и чётко работать, вовремя ли реагирует ? Именно такого рода отбор и помогал выдвижению Хрущёва.
И третий момент. Личные связи Никиты Сергеевича. Личное знакомство со Сталиным, личное знакомство с Кагановичем. Знать двух членов Политбюро значило уже очень много. Более того, это не просто члены Политбюро, а первый и фактически второй секретари ЦК партии. Поэтому, с одной стороны, было кому оценивать, а с другой стороны, было что оценивать — Хрущёв энергично и эффективно работал.
Отсюда два главных события того времени в его биографии. Первое — выдвижение Никиты Сергеевича в московские руководители и второе — выдвижение его в украинские руководители. Возможно, перевод Хрущёва на Украину в определённой мере и спас его от жерновов террора. Он отошёл от текущих «разборок» и перестал быть претендентом на освобождающиеся места, которые постоянно делили между собой работавшие в Кремле руководители.
В тридцатые годы произошло ещё одно исключительно важное изменение в жизни Хрущёва. Он вошел в «генеральный штаб» Сталина. Показателен эпизод, когда Сталин, выступая перед избирателями, начал свою речь словами: «Никита Сергеевич меня сюда буквально притащил». Для всей страны это уже означало, что речь идёт о доверенном человеке, который может даже Сталина «взять и притащить».
Такой же шаг в послевоенные годы Сталин сделает по отношению к Косыгину. В Сочи он возьмёт с собой Косыгина на крейсер «Червона Украина», и в «Правде» появится фотография, на которой Сталин и Косыгин вместе осматривают крейсер. Косыгин — ленинградец. И страна поймёт, что Сталин отделяет себя от «ленинградского дела». Значит, у ленинградских кадров есть перспективы, значит, можно и нужно работать.
Необходимо отметить ещё один принципиальный момент, связанный с назначением Хрущёва на Украину. Его послали туда как человека, известного своей нетерпимостью к украинскому национализму. Это был не единственный аргумент, повлиявший на принятие решения, но существенный (выбирая среди тех, кого послать на Украину, Каганович наверняка учитывал и данные обстоятельства) . Обсуждая этот вопрос, Сталин, вероятно, прежде всего спросил Кагановича: «Кого на Украину? » И Каганович конечно же ответил: «Ни в коем случае кого-то из украинцев».
Хрущёв, как руководитель определённого ранга, имел отношение к «чистке», просто не мог не иметь. И годы репрессий потом всё время «довлели» над ним. Его упрекали за участие в репрессиях. Скорее всего, сам он ещё больше упрекал себя. К сожалению, Хрущёв не смог найти той формы покаяния, которая бы подвела черту под этим его соучастием. Позже это неоднократно сказывалось на его подходе к преодолению сталинизма.
С одной стороны, Хрущёв нашёл в себе силы для осуждения Сталина. С другой — он оказался под явным, а порой подсознательным страхом за своё соучастие в сталинских преступлениях. В итоге разоблачения Сталина сочетались с неготовностью осудить сталинский социализм.
Хрущёв в этом в чем-то близок к Ельцину. Ельцин тоже осуждал советскую систему и даже сумел найти в себе силы отвергнуть её в целом. Но свою карьеру он сделал в ней, во многом прямо или косвенно участвовал и не смог найти способа расстаться с этим своим прошлым. Что и отразилось на всей его деятельности в качестве лидера периода выхода из социализма, на выборе номенкла-турно-олигархического варианта этого выхода.
Подводя итог этой главы, можно сказать так: Хрущёв поднялся на Мавзолей, на капитанский мостик. Это произошло перед войной. Он был не очень претенциозен, стоял сбоку, с краю, во втором ряду, за Сталиным. Но тем не менее это произошло. Сталинский «генерал» вошёл в сталинский штаб.
Каких-либо разногласий со Сталиным у него не было. Если бы они хоть где-то, хоть чуть-чуть появились, Хрущёв бы об этом рассказал. Первые разногласия начались потом, в ходе войны.
(Продолжение следует.)
