Бунт американского толстовца
Первый корабль с английскими эмигрантами, знаменитый «Мэйфлауэр», причалил к берегам Северной Америки ещё в 1620 году. Вскоре в первое поселение, которое эмигранты назвали Новой Англией, перебрался молодой и богатый бакалавр из Лондона Джемс Гарвард и открыл здесь колледж для подготовки священников. Первый спонсор просвещения в этих краях, Гарвард завещал своему детищу половину личного состояния и библиотеку, а колледж стал называться его именем. Шли века, колледж стал частным университетом и оброс факультетами — научным и юридическим, управленческим и финансовым. В начале прошлого века в США появились новые национальные герои: на смену лихим ковбоям пришли карьерные дипломаты, финансовые магнаты, успешные адвокаты. Гарвардский университет называли инкубатором формирующейся американской элиты: диплом Гарварда открывал ей пути наверх, и она озаботилась правилами «подбора и расстановки кадров».
В 1905 году Гарвард обнародовал правила приёма, подтвердив, что любой «академически одарённый» выпускник продвинутой школы, имеющий возможность (финансовую) учиться в частном колледже, становится прямым претендентом на студенческую ленту Гарварда. С помощью этих простых критериев предполагалось культивировать особый социальный продукт Америки, сокращённо именуемый WASP (в расшифровке — белый, англосакс, протестант). Однако задача оказалась непростой: через три года на первый курс просочились белые, но не англосаксы (в частности, евреи, jewish), англосаксы, но не протестанты (например, ирландцы — католики) и ещё 45 процентов классово чуждых выходцев из рядовых муниципальных школ. В результате, как пишет в книге «Избранные» социолог Дж. Карбел, «администрация и клуб питомцев Гарварда стояли на ушах».
Спасаясь от напасти, университет начал проявлять интерес к деталям биографии абитуриентов. Но отсев ненужных кандидатов затруднялся их высокими оценками на экзаменах. Кроме того, ни национальность, ни вероисповедание абитуриентов не отражались в их документах, так что приёмная комиссия в 1920-е годы прибегала к догадкам, отмечая бумаги сомнительных абитуриентов значками «j1», «j2», «j3», что означало «определённо jewish», «cкорее да, чем нет» и «может быть». (Некоторые «идеи» носятся в воздухе — в эти же годы на другом краю света, в Воронеже, в местном обкоме ВКП (б), составляли впрок списки «врагов народа», располагая их загодя по степени опасности: «враг», «вражок», «вражонок» и «вражоночек».) Комиссия Гарварда, проверяя догадки, начала собирать сведения о характере абитуриентов от их знакомых; необходимостью стали рекомендательные письма. От кандидатов требовали письменные эссе, показывающие их общественную активость и склонность к лидерству. С 1922 года поступающие должны были отвечать на вопросы: «Цвет и раса?», «Религиозные предпочтения?», «Девичья фамилия матери?», «Место рождения отца?», «Меняли ли вы или ваш отец фамилию? (Если меняли — объясните подробно.)». Для «не мормонов» предлагалась квота — 15 процентов; под огнём публичной критики ограничительную квоту переиначили на поощрительную — в Гарвард стали специально приглашать уроженцев западных штатов; там, «в глубинке», синагог было поменьше. Ненаучные ограничения связывались с проблемами трудоустройства «язычников» (другой синоним для «не мормонов») в частные фирмы. В. Шокли, будущий создатель транзистора и нобелевский лауреат, дважды не смог принять на стажировку в «Белл Телефон» другого будущего нобелевского лауреата — Р. Фейнмана. Потомки переселенцев с «Мэйфлауэра» воздвигали барьеры на пути новых эмигрантов...
Отталкивание чужаков не всегда проходило гладко. Громкий скандал полыхал в Гарварде в 1930 году в связи с отставкой профессора Лео Винера. Лео, отец «отца кибернетики» Норберта Винера, и сам был уникум: уроженец Белостока, с тринадцати лет зарабатывая себе на жизнь, сызмала был пламенным толстовцем. В восемнадцать лет с пятьюдесятью центами в кармане он приехал в Новый Орлеан, но не для того, чтобы сделать свой миллион, — юный мечтатель хотел создать в США коммуну толстовцев. Любопытство Лео не знало границ: общаясь в многоликом Новом Орлеане с выходцами из десятков стран, он быстро осваивал их языки, успевая при этом работать учителем и переписываться с бывшим министром Временного правительства России П. Н. Милюковым и президентом Чехословакии Т. Г. Масариком. Когда число языков полиглота-самоучки перевалило за сорок, его пригласили в Гарвард на завидную постоянную должность профессора славистики. Сторонников «непротивления злу» Винер в Америке не нашёл, но перевёл на английский и издал собрание сочинений Толстого в 24-х томах. Сам он сопротивлялся злу активно и демонстративно подал в отставку — уникальный случай в Гарварде! — протестуя против квоты (15 процентов), хотя эта норма сильно превышала аналогичную цифру на родине Толстого.
От Гарварда не отставали и другие частные университеты из элитного клуба «Плющовой Лиги» — Принстон и Йель. Эмиссары Принстона разъезжали по закрытым школам с инструкцией — распределять возможных абитуриентов по шкале от единицы до четвёрки. Номер 1 означал «исключительный материал, чрезвычайно желательный со всех точек зрения». Четвёрка была «чёрной меткой»: «характер нежелательный, следует исключить из рассмотрения независимо от результатов экзаменов». Впечатления от личного собеседования и тонкие, но важные детали — речь, одежда и манеры кандидатов — стали определяющими. Однако неказистые провинциальные дети эмигрантов из Европы, непохожие на былинных ковбоев Среднего Запада, фанатично стиснув зубы, пробивались на первые строчки академических рейтингов — «через тернии к звёздам» (и полосам! — добавляли университетские острословы, намекая на Государственный флаг США). Борьбу с пришельцами затрудняли и придирки Федеральной комиссии по гражданским правам, напоминавшей местным «почвенникам» о Конституции США. В разгар противостояния боссы «Плющовой Лиги» решили: если нельзя помешать успехам «этих», нужно изменить критерии успеха! — и круто переложили руль.
Справочник кадровика
Новый курс в отборе абитуриентов, который сформировался после 1945 года, ставил целью поиск не тех студентов, которые покажут успехи в учёбе, а тех, кто будет успешен после учёбы, тех, кто, делая большие деньги после окончания университета, станут достойными членами деловой элиты Америки и щедрым спонсором университета. «Идёт поиск лидеров, — пояснял «Клуб друзей Гарварда», — а лидерство не зависит от успехов в науках. Общество таково, кого оно берёт в элитный клуб». Правила отбора в этот клуб, казалось, выравнивали возможности мегаполисов и глубинки: всех абитуриентов из пятидесяти штатов разделили по месту жительства на 22 группы (часть групп включала по несколько малонаселённых штатов). Конкурс шёл внутри каждой группы, но не между группами. Каждого абитуриента оценивали по четырём показателям: личность, жизненный путь, учебные успехи, спортивные результаты. Чтобы кандидат стал студентом, требовалась «разумная комбинация» этих показателей, а «характер, близкий к нордическому», стал важнейшим её компонентом. Не обижали и «наследников» — детей бывших выпускников (показатель «жизненный путь»). Вскоре процент спортсменов, принятых в Гарвард, вдвое превышал долю остальных студентов, хотя достижения спортсменов на экзаменах оценивались в среднем на сотню баллов ниже, чем у остальных. «Хороший выпускник Йеля, — шутили в университетскм клубе, — это тот, кто без остановки промчится на роликах от Альма Матер прямо до Уолл-стрита». В официальном Йеле с гордостью сообщали о ежегодном прибавлении процента студентов ростом не менее шести футов.
«Декан приёмной комиссии», избиравшийся в Гарварде на десять лет, пояснял ситуацию: «Если мы и впредь станем терпеть поражения на футбольном поле, Гарвард будет считаться местом, где нет корпоративного духа, мало хороших парней и нет здоровой социальной атмосферы». Автор книги «Игра жизни», В. Боуэн, в прошлом президент знаменитого Принстонского университета, отмечал, что «многие студенты-атлеты, даже выходцы из малых диаспор или социальных низов, занимают со временем высокооплачиваемые места в сфере финансов и бизнеса. Успех этих людей определён их спортивными качествами — бойцовским темпераментом, готовностью к риску, умением играть в команде, волей к победе». «Чтобы выпускать победителей, — учил президент, — нужно принимать победителей». Для прессы президентское кредо давалось в популярной форме: «Красотки из модельного агентства выглядят прекрасно не потому, что они там работают; их приняли в агентство, потому что они прекрасно выглядят. Университеты, подобные Гарварду, создают социальный и интеллектуальный эквивалент модельного агентства».
Экс-президент не просто эпатировал публику. В послевоенные годы в США складывалась новая каста — средний класс; появилось много быстро разбогатевших управленцев и финансистов, карьера которых подтверждала новое правило: «B Америке важно не только высокое образование, но и средняя сообразительность». Воспроизводя себя, эта каста обеспечивала высокий процент «детей Гарварда» в родных стенах: так, в конце восьмидесятых годов прошлого века процент «наследников» вдвое превышал долю студентов Гарварда первого поколения и неспортсменов. Новая элита обеспечивала свой комфорт, отбирая в свою среду высококлассных адвокатов и врачей, облик, манеры и гонорары которых соответствовали «Духу Америки». При таком подборе кадров личное впечатление от интервью оказывалось важнее блеска на экзаменах; как говорили кадровики, «хороший студент-юрист не обязательно станет хорошим адвокатом; то же относится и к капитанам бизнеса».
Следующий президент Гарварда обогатил педагогические установки своего университета теорией «нижней четверти». Согласно его теории, в любой социальной группе, сколь бы тщательно её ни отбирали, найдутся середняки, лишённые лидерских амбиций и предпочитающие менее роскошный, но гарантированный уровень жизни. Эти середняки, балласт, «кабинетные умники» и «манерные декаденты» (видимо, местные стиляги), просочившиеся в списки студентов, составляют примерно четверть группы. Но и для них опознавательный знак «Гарвард» становился символическим капиталом, брендом, позволявшим впоследствии разменять его на несравненно большие доходы, чем перепадали их сверстникам, начинавшим карьеру с другими дипломами.
Университеты «Плющовой Лиги» стали «кузницей кадров» для деловой элиты и среднего класса Америки. Однако вместе с формированием среднего класса в США шла и научно-техническая революция, а подготовка учёных и инженеров требовала иных подходов, чем подготовка адвокатов и менеджеров…
«Ушастым коротышкам» — нет!
В упомянутой выше книге «Избранные» автор, иронически называя многофакторную практику приёма в Гарвард «византийской», противопоставляет её прямолинейной системе нью-йоркского Хантер-колледжа, где приём шёл демократически — только по результатам экзаменов и среднее значение показателя интеллекта IQ студентов значительно превосходило этот показатель для Гарварда. Однако, сравнивая карьеры выпускников, автор делает вывод не в пользу Нью-Йорка: «Большинство питомцев колледжа успешны и довольны жизнью, хотя ярких «звёзд» среди них нет, да и, вообще, оттуда на слуху лишь пара имён. Как видно, интеллект абитуриента не гарантирует успех в дальнейшей жизни; мотивация поведения и социальные таланты значат больше». Но, настаивает автор, Гарварду не нужны просто успешные и довольные жизнью питомцы — ему нужны «звёзды». Формирование элиты приносило Альма Матер коммерческий успех: начиная университетскую реформу в Англии, М. Тэтчер выдвигала пример Гарварда, который в тот момент «делал» 12 миллиардов долларов в год, в то время как Оксфорд — всего 4 миллиона.
Когда началась эра высоких технологий, проблемы селекции «звёзд», их количества и качества предстали перед американцами с неожиданной стороны. Сравнивая достижения специалистов разных профессий в возрасте 44 лет (время середины карьеры, растянутой обычно между 22 и 66 годами), кадровые агентства подтверждали, что адвокат в этом возрасте может заработать примерно 500 тыс. долларов в год, а профессор факультета естественных наук — вдвое-втрое меньше. Однако верхние позиции на рынке труда в перспективных областях — электронике и биотехнологии — заполняли питомцы знаменитых инженерных школ Массачусетса и Калифорнии (MIT и Kaltech); среднее звено начали заполнять выходцы из Азии. Для них что-то поскромнее, чем MIT, Kaltech или Гарвард, но с факультетами, в названии которых имелись приставки «электро-» или «био-», тоже открывало путь в доступную им американскую мечту. В целе- устремлённых семьях уроженцев Азии детей силой загоняли в науку, порой наказывали, если те не занимали престижные места на физико-математических олимпиадах. И вновь дети эмигрантов — теперь уже из Азии, — фанатично стиснув зубы, пытались прорваться в первые строчки университетских рейтингов. И вновь приёмные комиссии вспомнили про испытанную временем технику отсева ненужных кандидатов. И вновь Комиссия по гражданским правам обнаруживала на полях списков абитуриентов иносказательные рукописные пометки типа «похож на головастика»; одна такая пометка-приговор гласила: «Маленький, с большими ушами».
В последней трети прошлого века «новые американцы» азиатского происхождения начали заполнять аудитории в университетах среднего звена, образуя, как говорили консультанты по планированию карьеры, растущую часть научно-технического потенциала страны. Темпы её роста ограничивали суровые правила получения допуска к хорошо оплачиваемым спецтемам. На получение допуска влияли и продолжают влиять гражданская или военная служба в других странах, наличие родственников, живущих за границей, финансовые связи или деловые контакты за рубежом и даже муж (жена), рождённые вне США. Новые трудовые резервы сулило и привлечение женщин в науку — область, в США слабо охваченную борьбой за женское равноправие. Пропорции компонентов, которые смешивались в американский социальный коктейль, могли меняться, но выработанная система сдержек и противовесов никогда не пускала эти изменения на самотёк.
Первые среди равных ...
Сегодняшняя практика отбора студентов для университетов «Плющовой Лиги», впитавшая в себя все шатания предыдущих эпох, кажется на первый взгляд прозрачной. Любой честолюбивый выпускник средней школы посылает по почте в приёмную комиссию стандартный комплект бумаг:
1. Баллы, полученные на автоматизированных экзаменах в родной школе (как и в системе ЕГЭ!).
2. Развёрнутую автобиографию, где обоснован выбор будущей профессии (мотив типа «я люблю химию и поэтому буду химиком» не годится). Кандидат должен представить свой взгляд на перспективы карьеры в данной области и оценить свои склонности к индивидуальной работе и работе в команде. Шансы абитуриента растут, если один из его родителей окончил данный университет; на студенческом жаргоне такой кандидат «имеет ногу» (не «руку», то есть знакомство, а именно «ногу»). Прекрасно, когда из этого университета вышли оба предка — такого отпрыска поощрительно называют «двуногий».
3. Рекомендации: от школьных учителей — документ необходимый, но недостаточный. Университет может направить претендента на интервью в местный клуб своих питомцев; беседа обычно проходит в неформальной обстановке — в спокойном кафе или дома у члена клуба. Впечатления об учебных и внеучебных (спорт, манера общения, участие в жизни школы) результатах, имеющих равный вес, интервьюер направляет в приёмную комиссию. Будущим финансистам и управленцам помогут рекомендательные письма банкиров, адвокатов, менеджеров; гроссмейстерский ход — рекомендация сенатора или конгрессмена. Если абитуриент видит себя в науке или в медицине — полезна рекомендация известного профессора, можно и нобелевского лауреата.
После подачи школьных баллов, автобиографии и рекомендаций прозрачный этап селекции заканчивается и начинается загадочная работа приёмной комиссии — отбор первых среди равных. Кого из едва различающихся претендентов берут, кому и почему отказывают — тайна сия велика есть. Отказы не комментируются, апелляции не принимаются, члены приёмной комиссии связаны подпиской о неразглашении, которая действует несколько лет даже после выхода из комиссии. Непредсказуемость отбора питает уверенность неудачников в том, что они там, дескать, просто кости кидают, а просочившиеся сквозь приёмное сито часто скромничают, намекая на некий датчик случайных чисел — как и в лотерее, где разыгрываются «гринкарты».
Однако кое-какие закономерности приёмной лотереи всё же просматриваются. Так, статистика приёма показывает, что около трети успешных абитуриентов выходят примерно из одного процента дорогих частных школ. Если выпускник такой школы, отослав бумаги, например, в Гарвард, долго ждёт ответа, директор может позвонить в приёмную комиссию, где и его, и его питомцев давно знают, и звонок будет услышан. Элитная школа не должна допустить отказ — это замарало бы её имидж, а приёмной комиссии не нужен отток перспективных абитуриентов в конкурирующие университеты. Кроме того, в списках студентов чувствуется тенденция к расширению представительности университетского сообщества. Провозгласив официально, что университет не потерпит никакой дискриминации — ни расовой, ни этнической, ни религиозной, ни возрастной, приёмная комиссия пытается моделировать общество равных возможностей и для своих меньшинств, и для гостей издалека: недавно одну абитуриентку из маленького украинского городка не только приняли в Гарвард, но и оплатили её проезд к месту учёбы.
По правилам этого университета всем зачисленным студентам гарантируется финансовая возможность пройти курс обучения. Она реализуется несколькими путями, которые можно использовать одновременно:
1. Студент представляет документы о собственности и доходах семьи, и специальная комиссия определяет величину её взноса под названием «ожидаемый вклад семьи». Этот вклад может покрывать от 0 до 100% студенческих расходов, причём оплачивать взнос семья не обязана: родственники, например, могут отказать в поддержке наследнику, предназначенному, по семейной традиции, для медицины, если своевольное чадо выберет вдруг факультет изящных искусств.
2. Часть расходов может быть покрыта федеральным грантом и, независимо от него, грантом штата.
3. Можно попытаться получить беспроцентный банковский заём.
4. Поддержку по пунктам 2 и 3 легко получить так называемым эмансипированным студентам, которые с помощью налоговых деклараций и своей «кредитной истории» докажут, что последние два года сами зарабатывали себе на жизнь.
5. Престижно получить грант Гарвардского университета, бюджет которого соизмерим с бюджетами отдельных государств. Питомцы Гарварда постоянно пополняют финансовую, деловую и политическую элиту страны, для них дело чести — сторицей отблагодарить альма матер за путёвку в жизнь — отблагодарить и личными спонсорскими взносами, и хорошими контрактами от правительства и ведущих корпораций.
За годы учёбы студент зачастую переосмысливает перспективы, намеченные при поступлении; университет даёт возможность повзрослевшим юнцам скорректировать свои жизненные планы. Для этого отцы Гарварда разработали специальный вопросник, помогающий старшекурсникам выбрать стратегию карьеры. Честные ответы требуют тщательного самоанализа, например:
а. Цéните общение с людьми, которые умнее и образованнее вас?
б. С трудом лавируете в лабиринтах бюрократии?
в. Нравится быть руководителем и учить других?
г. Можете забыть о своей работе, придя домой в конце дня?
д. Готовы перебраться в любой край страны, чтобы продолжить привычную работу?
Такой самоанализ позволяет по-своему увидеть то, что Ф. Хайек, чикагский экономист и нобелевский лауреат, называл «Игры, в которые играют Люди» и «Люди, которые играют в Игры».
В восьмидесятые годы прошлого века Гарвард обвиняли в использовании секретной квоты для американцев азиатского происхождения. Отвечая на эти обвинения, ревнители традиций утверждали, что, если в Гарварде будет слишком много азиатов, это будет не Гарвард, так же как это не будет Гарвард, если там будет слишком много безынициативных умников, либеральных говорунов и вообще много «ушастых коротышек». При этом без ответа оставался вопрос: «слишком» — это сколько?
Размышление к информации: читатели, которым довелось быть советскими студентами, легко заметят сходство в методах селекции элитных студентов, например, в МГУ и Гарварде: и там и там демократический фасад скрывал жёсткую «генеральную линию». Однако при внешнем сходстве видно ключевое различие целей селекции: в одном случае отбирали людей, которые смогут много зарабатывать, в другом — тех, кто будет много получать. Сегодня для детей и внуков бывших советских студентов разница между заработком и получкой становится реальностью и вопрос о целесообразности своих «фабрик звёзд» вновь обретает остроту.
