Шрифт — один из самых красноречивых способов выражения стиля каждой эпохи.
Питер Беренс
Стремясь к ясности и совершенству, искусство Возрождения было исполнено покоя и силы. Но «как растение не может цвести вечно, а неизбежно подлежит увяданию, так и Ренессанс не мог всегда оставаться верным себе. Он вянет, теряет свои формы, и это его состояние мы называем барокко», — писал известный историк искусства Генрих Вёльфлин.
Гений каллиграфии
Начиная со второй половины XVI века лаконичный сюжет и цельная композиция инициала стали усложняться, их дополняли новыми подробностями. Появилось множество второстепенных персонажей, часто не буквально, а лишь аллегорически связанных с основным изображением. Сатиры, нимфы, путти, рога изобилия, вазоны с цветами, гирлянды — обычный декоративный антураж тех лет загромоздил пространство позади буквы. Материя подавляла своим обилием и массой, ей стало тесно на сравнительно малой площади инициала. Уступив давлению изнутри, инициал увеличился в размере.
Казалось, художники взялись соревноваться друг с другом в том, кто из них сильнее поразит воображение читателя с первой же страницы книги. Грандиозность замысла и насыщенность исполнения часто не соответствовали скромной природе письменного знака, хотя бы и стоявшего в начале текста. Этот разрыв придавал изображению черты чрезмерности, неоправданного излишества. Эмоциональное воздействие на зрителя было хоть и сильным, однако кратковременным и заканчивалось, как правило, «чувством некоторой опустошённости» (Г. Вёльфлин).
Склонность барокко к излишеству нагляднее всего проявилась в рисунке самих инициальных букв (неслучайно этот стиль получил название от итальянского слова «barocco» — «причудливый»). Выверенные пропорции и лаконичные контуры литер отошли в прошлое. Художников больше не удовлетворяла приближенная к абсолюту одухотворённость классического письма, почти полное отсутствие в нём телесности. Стойки инициалов начали завиваться вокруг своей оси, они сужались посередине, словно перехваченные в талии, и, напротив, расщеплялись на концах. Острые грани сглаживались, засечки закручивались, формы становились мягкими и текучими.
Подчас тела литер сплошь покрывались рель-ефными наростами и наплывами, как будто материал выпирал из тесных рамок букв, «выливался» из них через край. Барочная лепнина инициалов почти не нуждалась в дополнительном орнаменте. Её вычурный рисунок изначально сочетал в себе свойства алфавитного знака и декоративного узора. Письмо и орнамент настолько растворились друг в друге, что невозможно было их разделить. Недаром в этот период широко распространились каллиграфические алфавиты, позволявшие почти безгранично экспериментировать с формами букв.
Своих вершин барочная каллиграфия достигла в творчестве немецкого мастера из города Меммингена Пауля Франка. Изданная им в 1601 году коллекция алфавитов «Искусное начертание различных инициалов, прописных букв и прочее» демонстрирует незаурядный артистизм владения ширококонечным пером. Чтобы детально воспроизвести тонкую работу, многие образцы «Искусного начертания» были гравированы в увеличенном виде. Самые крупные настолько превышали книжный формат, что их печатали на вклейках, вдвое превосходивших размер страницы.
Каллиграфическая выразительность линий была доведена Франком до предела: в одном инициале его перо свободно передаёт и трепетную дрожь тончайших усиков, и напряжённость гигантских тугих спиралей, похожих на часовые пружины. Асимметричный рисунок всех алфавитных знаков (кроме считанных вариантов «О») сообщает письму ярко выраженный динамизм. Энергичная пластика и резкий контраст линий, внезапная смена ритма и множественные повторы — всё это усиливает иллюзию нескончаемого внутреннего движения.
В сущности, букв, как таковых, в этих алфавитах нет. Виртуозное художество Франка отображает не видимые очертания письменных знаков, а то, что обычно ускользает от глаз, — мимолетное возмущение, оставляемое знаком на бумаге. Оно подобно кругам на воде от брошенного камня. Нужно обладать сверхъестественной остротой восприятия, чтобы ухватить взглядом и в мельчайших подробностях запечатлеть завихрения потоков, обтекающих буквы с разных сторон. Графемы без конца дробятся различными вариациями повторяющихся линий, но ни одна из них, взятая в отдельности, не очерчивает буквенного контура. Только в сочетании их сгущений и разрежений возникает нечто, отдалённо напоминающее ту или иную фигуру алфавита.
Их рисунок подчас так усложнён, что очертания знака едва угадываются. Но, в отличие от Ренессанса, искусство барокко предпочитало как раз не строгость форм, а размытость масс. Для него важнее были не покой, а движение, не математическая выверенность, а кипение мыслей и чувств. Пренебрегая внешними оболочками букв, немецкий каллиграф творил из линий живые характеры алфавитных знаков в их бесконечно разнообразных проявлениях.
Ни до, ни после Пауля Франка рисунок каллиграфических инициалов не достигал такого напряжения и декоративного богатства форм.
«Именные» алфавиты
Впрочем, инициалы барокко были бы гораздо беднее, если бы воздействовали на зрителя только пластикой линий. С конца XVI столетия вошёл в моду новый, утончённый приём в оформлении алфавитов с фигурами. Персонажи инициалов стали подбирать таким образом, чтобы имя человека или название животного начиналось с буквы, которую они украшали.
Нередко эти рисунки составляли сквозной сюжет. Так, «Новый искусный алфавит» (1595) Иоганна Теодора де Бри открывался сценой грехопадения Адама (Adam) — вы видите её на с. 56. А завершала алфавит фигура Христа-искупителя (Χριστος). Между ними разместились герои библейской и церковной истории: царь Давид (David), папа Климент VIII (Kliment VIII), евангелист Лука (Lucas), пророк Моисей (Moses), апостол Пётр (Petrus), сатана (Satan) и даже аллегорическое изображение Истины (Wahrheit). При этом художник показал себя завидным полиглотом: в именах персонажей смешались немецкий, латинский и греческий языки. Некоторые буквы сопровождались не одним «именным» изображением, а несколькими.
Подобная связь алфавитных знаков с графическими образами была не столько нова в XVI веке, сколько хорошо к этому времени подзабыта. Ведь ещё в рукописи эпохи Каролингов — Сакраментарии Дрогона, 850–855 годы — многолюдная сцена внутри буквы «С» изображала Concedeqs — Вознесение. Этим словом и начинался книжный текст. Заглавную «Е» в начале Книги Иезекииля («Et factum est…» — «И было…») средневековые художники нередко совмещали с фигурой пророка, имя которого на латыни тоже писалось с буквы «Е» (Ezechiel). Известен манускрипт XIII столетия; на одной из его страниц монах-иллюминатор изобразил собственную персону: сидя на скамеечке у основания буквы «R», он раскрашивает алым минием спину дракона. Почему из всех инициалов рукописи художник избрал для себя именно «R», объяснялось здесь же, его подписью: FR·RVFILIVS (брат Руфилий).
Этим приёмом с успехом пользовались как на Западе, так и на Востоке — в Византии и славянских землях. Однако в рукописной книге подобные инициалы содержали в себе тонкую игру, где прежде всего важна была их связь с текстом (или хотя бы с процессом нанесения этого текста на пергамен). Именно она поражала воображение и побуждала задуматься о тайных связях, пронизывающих мир.
Гравированные алфавиты изначально ни с одним текстом связаны не были. Мастер даже предположить не мог, в каких книгах его работа найдёт применение. Поэтому в алфавитах смысловая рифма стала поверхностной, отвлечённой — персонажи инициалов иллюстрировали не текст, а избранную художником тему: звериную, библейскую, античную… В букве «А» на месте орла (ит. — aquila) могла свободно оказаться цапля (ит. — airone) или утка (ит. — anitra), а в литере «I» героическая Юдифь (лат. — Iudith) без ущерба заменялась пророком Ионой (лат. — Iona) или апостолом Иоанном (лат. Ioannis).
Роза и тростник
И символика к XVII столетию приобрела совсем иной характер, чем в предыдущие века. Христианские идеалы Средневековья были сильно потеснены индивидуализмом Нового времени, нашедшего поддержку в античной мифологии. Но и та, в свою очередь, не осталась без изменений — её существенно переосмыслили в угоду галантному веку. На новом Олимпе восседал Амур. Ему курили фимиам писатели и приносили в жертву свои творения художники. В моду вошли книги эмблем, закреплявшие посредством символов и остроумных девизов новые жизненные ориентиры. Будуарные темы и утончённая эротика проникли и в гравированные алфавиты, которые выходили отдельными изданиями, предназначенными обыкновенно для рассматривания. Если ими и пользовались как образцами, то для украшения произведений художественной литературы либо в любовной переписке.
Наиболее знаменита в этом ряду обширная коллекция аллегорически орнаментированных инициалов и монограмм, выпущенная в свет в 1666 году парижским каллиграфом Пуже. Своё издание автор назвал «Алфавит любви», адресовав его «любовникам и художникам». Можно лишь подивиться изобретательности французского мастера. Какие только ситуации не предусмотрел он в своей работе.
Так, свою пленённость предметом страсти можно эффектно заявить, начав письмо буквой, составленной из звеньев цепи. При этом оковы в рисунке инициала, отделанные фигурными вставками, одновременно подчёркивали изыс-канный вкус их обладателя — недаром книги эмблем того времени упоминали о двойственной природе цепей: они служили не только оковами, но и украшением (torquent et decorant).
Победителю в любовной баталии были предназначены буквы, увитые лавровыми листьями, — подобно тому, как в Древнем Риме обвивали лавром оружие, принёсшее победу, дабы очистить его от пролитой крови. Перенесение античного ритуала с оружия на письмо лишний раз свидетельствует: слово в галантный век успешно соперничало с клинком.
Для нежных признаний влюблённого сердца служили многочисленные инициалы, проросшие молодыми побегами и зацветшие дивными цветами — символами весны, юности, страстного влечения. Каждый такой алфавит сочетался с каким-то одним из растений, причём его изображения были на редкость подробны. От художника не ускользали ни мельчайшие шероховатости стебля, ни тонкие прожилки на листьях и лепестках, ни иллюзорная дрожь тычинок.
Цветы, вплетённые в рисунок заглавных букв, порой красноречивее слов говорили о чувствах пишущего. Бутон розы, окружённый шипами, подразумевал «надеющуюся любовь с сомнениями неизвестности». Ветка сирени, полученная в ответ, выказывала осторожную симпатию: «Каждое выражение твоего лица и каждое твоё слово говорят о красоте твоей души». Холодный ирис, напротив, не оставлял надежды: «Твои лицемерные чувства пройдут, так что и следа не останется». Наконец, тростник не скрывал раздражения: «Приплюсуй этот отказ к уже полученным ранее».
Вершину своей богатой коллекции Пуже поместил на развороте, где каждая новая буква была декорирована особым, отличным от предыдущих букв способом. Поистине это алфавит-гербарий: здесь можно отыскать гирлянду благоухающих роз («D») и плетение из нежных незабудок («L»), поникшие султаны камыша («Н») и венок из лавровых листьев («О»), голый стебель, усыпанный шипами, («R») и плодоносящее древо («Y»).
Впрочем, некоторые письменные знаки имеют наряды нерастительного происхождения: буква «I» изображена в виде многократно перевитой ленты, «М» — нанизанных на нить жемчужин, «U» — вереницы пышных бантов. Стилевое смешение и разнородность материалов не помешали художнику подобрать буквы с завидным вкусом. И хотя каждый знак нарочито самостоятелен, в целом алфавит имеет вид завершённый и в своем роде единственный: ни отнять у него, ни прибавить.
Буквы танцуют менуэт
Легкость, с какой Пуже менял буквам наряды, знаменовала приход в искусство алфавитов новых веяний и настроений. «В начале своего существования барокко было тяжело, массивно, лишено свободы и серьезно, — писал Генрих Вёльфлин. — Постепенно его массивность тает, формы становятся легче и радостнее, и в конце концов приходит то игривое разрушение всех тектонических форм, которое мы называем рококо».
Орнаментальные мотивы рококо выплеснули свою экспрессию в экстравагантном формо-творчестве. Асимметрия и капризная непредсказуемость декора достигли здесь, кажется, крайней степени. Хотя сюжеты инициалов и не отличались особым разнообразием. Чаще всего фоном для букв служили картины быта или пейзажи, лишённые каких-либо конкретных черт, однако непременно красивые и аристократически-изящные. Пасторальная идиллия, мизансцена в саду или гостиной, фривольная сценка из жизни любовников — всё это преподносилось в утончённом виде и с известной долей шарма.
Законодателем мод в подобной орнаментации инициалов долгое время являлась Франция. В числе иностранцев, создавших блестящие образцы нового стиля, можно назвать португальца Мануэля де Андраде — cобрание его каллиграфических и декоративных инициалов было издано в Лиссабоне в 1719 году с характерным названием «Новая школа».
Давно подмечено, что начертания букв в каллиграфических алфавитах исключительно музыкальны. Известный художник шрифта Вадим Лазурский писал, что «буквы поют под пером» настоящего мастера, а «каллиграфические листы производят впечатление музыкальных произведений, только обращённых не к слуху, а к глазу». Более того, какой бы образец письма мы ни взяли, его линии непременно окажутся созвучны тому или иному музыкальному жанру либо отдельной пьесе. И если сложную полифонию сочных нажимов и тонких волосных нитей Пауля Франка можно уподобить токкатам и фугам Баха, то прозрачное кружево Мануэля де Андраде скорее напоминает менуэт.
Порхающие движения пера каллиграфа-виртуоза переносят нас во времена придворных балов и любовных интриг, в жеманную атмосферу румян и белил, кокетливых мушек и пудреных париков. Плавные округлые линии и дробные перекрестия очень похоже передают манеру бального исполнения менуэта, сочетавшего в себе медленные церемониальные поклоны и реверансы с мелкими па, которые, собственно, и дали название танцу*. Начиная письменное послание, буква Андраде как бы раскланивается перед адресатом, с тонким артистизмом, не исключающим, впрочем, почтительности, приветствует его, прежде чем приступить к сообщению новостей.
Литеры великих дел
В эпоху барокко ещё оставалась популярной идея «книги природы» — представление о мире как о некоем грандиозном тексте, автором которого является Господь. «Этот мир — книга ин-фолио, в которой заглавными литерами набраны великие дела Божьи, — писал в XVII столетии английский поэт Ф. Куарлеа. — Каждое творение — страница, и каждое действие — красивая буква, безупречно отпечатанная».
Мы не можем сказать, были ли эти строки знакомы флорентийскому писцу Мауро Погги, однако фолиант орнаментальных латинских букв, гравированных по его рисункам для аббата Лоренци, как нельзя лучше иллюстрирует слова англичанина.
Работа Погги меньше всего напоминает алфавит. И это неслучайно. Перед нами скорее зоологический атлас, нередкий в те времена, коллекция экзотических птиц и животных, непринуждённо разбросанных фантазией художника по листам альбома. Ажурные плетения вьюнка неплохо организуют изобразительное пространство: они собирают существ в группы, придают композициям законченный вид, и лишь спустя время зритель с удивлением обнаруживает в этих рисунках знакомые контуры букв.
Немалый размер гравюр (каждому инициалу отведена отдельная страница) только увеличивает этот зазор в восприятии. Алфавитные знаки, конечно, можно иметь в виду, но можно и вовсе не обращать на них внимания, любуясь красотой божественных созданий, — художник никого ни к чему не понуждает. Эта оторванность в работе Мауро Погги графики от письма красноречиво говорит о некоем пределе, к которому подошло в алфавитах декораторское искусство рококо.
Сменивший барокко классицизм вновь вспомнил о лапидарной простоте былых времен. Формы заглавных литер снова очистились от орнаментальных наслоений, сюжеты инициалов опять приобрели цельность и ясность, техника гравирования свелась к тонкой пластичной контурной линии без всякой тушёвки.
Широкое распространение вновь получили обыкновенные наборные буквицы. «Любая книга тем совершеннее, чем отчётливее проявляется в ней простая красота букв… Одни только буквы и являются необходимым и достаточным элементом книги, всё прочее же существует благодаря им»,— провозгласил в «Типографическом руководстве» (1818) известный artista della semplicità (мастер простоты) своего века Джамбаттиста Бодони.
История, замкнув круг, повторилась на качественно ином витке своего развития, но это уже тема для новых наблюдений и размышлений.
Комментарии к статье
* Menuet от фр. menu — маленький, мелкий.
