ПЯТЬ ВЫБОРОВ НИКИТЫ ХРУЩЁВА

Хрущёв был опытным политиком. И не мог не понимать складывающейся ситуации. Соблазнить близким коммунизмом народные массы не удалось. Люди остро переживали трудности — особенно на фоне обещаний, которые не раз давал сам Хрущёв. Интеллигенция от коммунистической перспективы ничего хорошего не ждала. Тем более, что идеологическое «закручивание гаек» продолжалось. Правда, в среде интеллигенции выделился слой придворных подхалимов, готовых ради квартир, премий, орденов, разрешений на покупку автомобилей и дач на самые беспринципные действия — вроде создания фильма «Наш Никита Сергеевич». Представители религиозных культов, после кавалерийских партийных наскоков, тоже были настроены враждебно — как и все верующие люди.

ПЯТЫЙ ВЫБОР: ОТСТАВКА

Но главной проблемой оставался слой общества, лидером которого не без оснований видел себя Хрущёв, — бюрократия.

В среде армейской бюрократии зрело недовольство. Создание ракетно-ядерного щита – это для страны. А массовые сокращения в различных армейских подразделениях касались тысяч офицеров и задевали лично каждого. Хозяйственная бюрократия, выбитая из привычной колеи ликвидацией министерств и постоянными переменами в экономической политике, была настроена по отношению к Хрущёву враждебно.

И всё же решающей стала позиция партийной бюрократии, особенно территориальной, всегда бывшей главной опорой Хрущёва.

Сталинскую систему раздачи денег «в конвертах» (сверх зарплаты) Н. С. Хрущёв упразднил. Но он постоянно повышал оклады партработникам в республиках и регионах, наделял разного рода льготами. И, что важно, увеличивал штаты партаппарата. Ввёл в систему назначения на ответственные посты — от министров до послов — территориальных партийных лидеров.

Создание совнархозов не только нанесло удар по отраслевым министерствам (не очень охотно, не очень оперативно, а порой не очень-то и искренне реагировавшим на инициативы Хрущёва). Создавая совнархозы, Хрущёв усилил влияние обкомов и горкомов на основную часть промышленности. Совнархозы становились всё больше подконтрольными территориальным парторганам.

Как решать фундаментальные производственные проблемы энергетики или машиностроения в эпоху научно-технической революции, обкомы не знали, но вполне оценили, что теперь возможно вызывать «на ковёр» директоров заводов, отправлять на уборку урожая работников предприятий, заставлять заводское начальство содержать дачи, бани, охотничьи домики, предназначенные для местных партийных и советских лидеров и их гостей из Москвы, получать в построенных заводом жилых домах, поликлиниках, детских садах, санаториях, больницах солидную долю. (Пышным цветом всё это расцвело потом — при Брежневе.)

При Хрущёве весь огромный корпус сталинского контроля — начальники территориальных управлений госбезопасности, МВД, прокуратуры, областных статистических управлений, главные бухгалтеры — практически был отдан в руки территориальных парторганов, с которыми теперь согласовывались все назначения. Органы народного контроля, заменившие госконтроль, также подчинялись территориальным парторганам.

Вскоре Хрущёв понял: в итоге всех этих мер он лишился и «глаз» и «ушей». К нему поступало лишь то, что совпадало с докладами секретарей обкомов (даже статистика).

И всё же территориальная бюрократия чувствовала себя не вполне комфортно. Особенно кадры первичного звена: секретари парторганизаций, руководители районов и городов. Их зависимость от Хрущёва и «Москвы» ослабла, а вот зависимость от рядовых членов партии не только осталась, но и возросла.

Хрущёв в борьбе со сталинистами в полной мере использовал Устав партии и механизм внутренней демократии. Вместо сталинской системы фактического назначения сверху партсекретарей теперь —
обязательные выборы и другие атрибуты внутрипартийной демократии, когда, например, число кандидатов превышало число мест в избираемый орган. И тогда даже небольшого числа голосов «против» было достаточно, чтобы «утопить» не очень подходящего кандидата.

Этот механизм отсева работал весьма эффективно, и выборы на низовом уровне — и в парткомитеты, и делегатов на вышестоящие партконференции — стали кошмаром и головной болью партлидеров, которые были в зоне досягаемости рядовых членов партии (только начиная с областного уровня число кандидатов в списке для тайного голосования соответствовало числу мест в обкоме).

И Хрущёв, борясь с явным и скрытым сопротивлением своей политике, пошёл на грандиозную уступку: по существу он отказался от конкуренции и соревнования при внутрипартийных выборах. Сделано это было не прямо. В Уставе КПСС было записано: если число кандидатов превышает число мест, то сами кандидаты избираются, как и раньше, тайным голосованием, но те из них, которые получат больше 50% голосов, считаются избранными. В итоге для данного органа (партбюро, парткома, райкома и т.д.) принимается не то количество мест, которое было установлено до голосования, а то, которое определяли кандидаты, собравшие более 50% голосов.

Так в общенародном государстве Хрущёва был упразднён последний очаг демократии — на выборах внутри самой партии. Уступка Хрущёва равносильна капитуляции перед партаппаратом. Не прошло и нескольких лет, как выборность и отсев исчезли, сменившись «подбором» угодных верхам кандидатов. И в партии, и в стране быстро «обновлялся» когда-то отобранный на конкурентной основе корпус руководства. Он заменялся другим корпусом — «пятидесятипроцентников», подбиравшихся вéрхом.

Итогом стало то, что позже получило название «застой». Но старт этому процессу дал именно Хрущёв, освободив партбюрократию от опасности тайного голосования.

И тем не менее в среде партийной бюрократии, особенно в рядах номенклатуры, росло недовольство. Претензии к тому, что делалось, были разные — и к кукурузе, и к севооборотам, и ко многому иному. Но они никогда не являлись достаточно принципиальными, оказываясь в ряду того, что в СССР называли производственными проблемами.

Сталин, как известно, всегда «доводил» свои разногласия с оппонентами до уровня «политических», чтобы спрятать «личностный» характер споров и тем представить себя серьёзным лидером, не опускающимся до споров по пустякам. А противники Хрущёва предпочитали обходить вопрос, о чём спор, и акцентировали внимание на том, как.

Хрущёва обвиняли в спонтанности его мероприятий, их непредсказуемости — ни по существу, ни по календарным срокам. Вот основной мотив возражений:

— Мы не можем работать, мы только начали составлять план выполнения его указаний, а уже даны новые. Так мы никогда ни к чему не приступим. Ведь даже мелкое дело требует подготовки — обдумывания, расстановки кадров, обучения.

Метания, смещение акцентов — порой прямо противоположное тому, о чём шла речь ранее, — расшатывали ту жёсткую машину, которую создавал, школил, воспитывал Сталин.

Поразительно, хотя сам Хрущёв вырос и работал в чёткой административной машине, значения этой стороны дела он не понимал. И то, что Хрущёв не имел стратегического плана, не знал заранее, каким будет его антисталинский социализм, для его подчинённых на этом этапе было не смягчающим, но, скорее, усугубляющим его вину обстоятельством.

Стараясь даже краешком обвинений не затронуть сам социалистический строй, противники Хрущёва нашли наконец «формулировку»: «волюнтаризм» и «субъективизм». Другими словами, что-то чуждое социализму. Что-то близкое к произволу Сталина. Что-то вытекающее не из строя, а из личности лидера. Отсутствие перспективы, планомерности, временнЫх графиков связывалось с личностью самого Хрущёва. С его стилем руководства и с его характером.

Вопрос же о том, почему личностные особенности Хрущёва приобретают такое значение, становятся опасными, — номенклатура обходила. Как обходил Ленин в своём завещании вопрос о том, что за систему он создал, если личность Сталина приобретает, по словам того же Ленина, такое огромное и опасное значение?

Между тем стиль руководства Хрущёва — плоть от плоти того бюрократического социализма, который утвердился после революции.

Капиталистическое производство приучило рабочих к чёткому и неукоснительному соблюдению всех требований техники и технологии. Каждый знал: сделать то-то к такому-то сроку, из таких-то материалов, такими-то инструментами и т.д. А вот бюрократия — уже в первые годы после революции — приучалась к произволу, к неопределённости, к импровизации, к навязыванию своих волевых установок.

Последующие годы строительства сталинского социализма, годы войны только усиливали сознание «свободы» у тех, кто находится наверху. Так, у Хрущёва срослись требования к подчинённым по поводу неукоснительного выполнения его, Хрущёва, указаний с его личным произволом в установке заданий. Иначе говоря, личная свобода в выборе решения сочеталась у Хрущёва с жёстким нажимом на тех, кто это решение должен выполнять.

Конечно, о перспективах расстрела в хрущёвском социализме не могло быть и речи, но ведь в памяти всех такое ещё было живо. А Хрущёв умел давить, угрожать, разносить, распекать, клеймить…

Помимо того, сказались годы подхалимского, безудержного угодничества аппарата. Окружение знает, как «работать», — втихую, медленно, упорно, не отступая. И вот «объект» уже во власти аппарата и убеждён, что он гений, что без его указаний и шагу сделать невозможно. Этим искусством советский аппарат владел виртуозно, долго противостоять ему не мог никто. (Да и сегодняшний, российский, судя по всему, столь же искусен.)

Отсюда и Герой Советского Союза, и три Героя Социалистического Труда, и Ленинская премия, и разного рода звания, которые Хрущёв принимал из рук многочисленных лизоблюдов.

Продолжим тему влияния ближайшего окружения на Хрущёва. Его вторая жена, Нина Петровна Кухарчук, окончила гимназию, преподавала политэкономию, знала иностранные языки и всегда оставалась стойким партийцем. Мнение жены для Хрущёва было важно. Так что здесь можно говорить о позитивном влиянии. Да и жизнь обучила его элементам культуры, он сам активно тянулся к знаниям: любил театр — драматический, оперу, музыку, часто посещал эстрадные концерты (тогда их называли «сборными» — классические арии и балет соседствовали с цирковыми номерами и эстрадной песней). Любил приглашать в гости писателей, артистов. Особенно часто это бывало в годы работы на Украине. Но при этом всегда и везде Хрущёв оставался выходцем из рабочего класса, подчёркивал это, гордился. А вот то, что он не имел нормального ни высшего, ни даже среднего образования — давило.

Почему, однако, недостатки личности Хрущёва не компенсировала система? Мировой опыт полон примеров того, как недостаток образования лидера возмещался появлением в его ближайшем окружении «умников», слабость воли возмещалась жёсткостью подчинённых и т.д. А между тем, обвиняя Хрущёва во всех смертных грехах, его окружение даже не поставило вопрос о своём личном «вкладе» в то, почему за десять лет Хрущёв превратился в «волюнтариста». Обладай этими недостатками в 1953 году, он никогда не победил бы конкурентов. Значит, или что-то «всплыло» из скрытых задатков, или, скорее, было привито его личности теми, кто годами составлял его окружение. Другими словами — будущими критиками. А виноват во всём оказался только Хрущёв, но не система и не окружение.

Не только в среде бюрократии, но и в народных массах соотношение между удовлетворёнными, неудовлетворёнными и озлобленными Хрущёвым стало меняться. Происходил тот исторический процесс, когда складывается ситуация, при которой любые, даже самые разумные и необходимые действия лидера вызывают как минимум раздражение.

Исчерпывались лимиты лидера: лимит надежд, которые всегда возлагают люди на «нового»; лимит доверия к его обещаниям; лимит терпения к его личностным недостаткам; лимит компенсирования провалов и недоработок в одних сферах успехами в других; наконец, исчерпывался лимит возмещения недовольства внутри страны уважительным отношением за рубежом.

Наступала стадия агрессивности, когда любой ход лидера только усиливает отрицательное отношение к нему.

Динамика развития личностных качеств Хрущёва в годы его десятилетнего правления была не в его пользу. Административно-бюрократическая система вообще атрофирует в лидере человеческие качества — доброту, благосклонность, уважительность и т.д. Бездушный командный режим, бесправное и подхалимствующее окружение усиливают и выпячивают, всячески подчеркивая, всё, что больше всего нужно от лидера этой системе: грубость, невнимательность, заносчивость… И такое стирание в личности вождя положительного и нарастание отрицательного идёт тем быстрее, чем активнее лидер, и становится тем нагляднее, чем чаще он появляется перед страной. Радио и особенно телевидение тоже действуют не в лучшую сторону. (Неудивительно, что прятавшийся от народа Сталин мог гораздо успешнее поддерживать желательный для себя образ, чем Хрущёв.)

И всё же целые ушаты недовольства так и остались бы в самых дальних углах кабинетов его критиков, если бы не событие, которое объединило их всех, заставило активизироваться, сплотиться, решиться на крайние меры. Таким мобилизовавшим всех фактором перед смертью Сталина стала перспектива нового Большого террора. А теперь таким толчком к единению оказалось решение Хрущёва разделить территориальные партийные организации на промышленные и сельскохозяйственные.

Такое деление в момент, когда лидеры обкомов, горкомов, райкомов только-только закончили концентрировать власть в своих руках (при активном содействии самого Хрущёва).

Ситуация опять напомнила ту, в которой оказался Ленин после X съезда партии. Достигнуто единство, партия и, прежде всего, её аппарат консолидированы. Достигнуто благодаря ликвидации, по настоянию Ленина, существенного элемента внутрипартийной демократии — фракций. Запрет фракций, когда к тому же подавлена вся критика извне, означал серьёзное ослабление всякой критики. Очень быстро Ленин понял: успех в борьбе за единство партии сугубо тактический, но в целом система лишилась важной опоры его устойчивости — внутрипартийной критики. Ленин лихорадочно искал выход. Ни к фракциям в партии, ни тем более к наличию нескольких партий в системе диктатуры (как было с ноября 1917 по июль 1918 года, когда левые эсеры не только избирались в Советы, но и представляли собой вторую правящую партию и входили в правительство) Ленин возвращаться не хотел. У него родилась идея объединить рабоче-крестьянскую инспекцию с органами партийного контроля. По сути, Ленин хотел создать систему органов контроля, параллельную органам партаппарата, избираемую на тех же съездах и конференциях, на которых избирались партийные органы, а потому равноправные им.

Когда статью Ленина на эту тему, написанную им в Горках в период болезни, получили в Политбюро, её отвергли все и не хотели её печатать. Потом Куйбышев, возглавлявший контроль (объединённую ЦКК — Рабкрин), предложил напечатать один экземпляр «Правды» и отослать больному Ленину, обмануть его. (Куйбышев явно не желал превратиться во второй ЦК, контролирующий первый.) И всё же статью напечатали, но на места разослали разъяснения, интерпретирующие статью Ленина как шаг больного лидера, на который не стоит обращать внимания.

Но даже с таким объяснением статья Ленина настолько явно подрывала идею однопартийной системы, что вызывала протесты. Даже в партийной печати. Блестяще ответил Ленину Леонид Красин: «на путях контроля проблем плохого руководства не решить».

Неизвестно, познакомил ли кто-то Хрущёва с этой историей. Но сам Хрущёв быстро осознал, что итогом всех его уступок партбюрократии стала её бесконтрольность.

При Сталине была диктатура. Но диктатура единого верха. А внизу осуществление диктатуры реализовалось системой конкурирующих и контролирующих друг друга органов: партии, госбезопасности, советских учреждений. Партия контролировала советский государственный и хозяйственный аппарат. Партию контролировали органы партконтроля, но, прежде всего, органы безопасности. Внутри последних имелись свои надсмотрщики и доносители. А ещё существовали независимые органы статистической отчётности. Органами контроля были профсоюзы, газеты и т.д. Даже главные бухгалтеры полностью не подчинялись руководителю организации: их назначали решением сверху.

Вот эту-то систему взаимной слежки и взаимного «поедания» и разрушил Хрущёв. А теперь понял, что он даже не знает, что происходит на местах. Что дела плохи, догадаться было нетрудно, саботаж ощущался на каждом шагу, а вот в чём причина, кто больше всех виноват, — он не знал.

Тогда-то у Хрущёва и появилась идея разделить партийные органы на отраслевые: промышленности и сельского хозяйства. Как объяснялось, для приближения руководства к объекту руководства.

Но ведь и до этого были в обкомах и горкомах отделы промышленности и сельского хозяйства. Разбухавшие по численности, разделившиеся на отделы оборонной промышленности, химии, строительства и т.д. Были секретари обкомов и горкомов, отвечавшие за эти участки и подчинённые первым секретарям.

Что же несла новая хрущёвская идея? Да только одно: прежде всего, она устраняла на данной территории общего лидера. На одной и той же территории появлялись два равноправных начальника. Было ясно, что очень скоро они начнут «стучать» в ЦК друг на друга, сваливать друг на друга смежные проблемы (те же дороги), устраивать друг за другом «слежку» и т.д., и т.п.

Далее. Надо всё делить: аппарат, кадры, здания, жилые дома, гаражи с автомобилями. Ещё хуже: делить газеты, учебные заведения, лечебные центры. Зашаталось всё, что составляло не только руководство, но и саму повседневную жизнь. Как кто-то тогда шутил: труднее всего разделить секретаршу и памятник Ленину перед горкомом.

А ведь ещё возникнет проблема «дележа» милиции и только что вроде бы «обузданной» местной госбезопасности. Какому из обкомов и горкомов будут подчиняться находящиеся на территории военные гарнизоны?

А под идеологию напрямую подкладывалась бомба: два идеологических отдела — в промышленном и сельскохозяйственном обкоме — вели бы борьбу за чистоту идеологии. Борьбу за умы работающих в разных местах членов одной и той же семьи рабочего или служащего.

Запахло, и весьма ощутимо, тем, что шокировало когда-то партаппарат в статье Ленина — призраком возврата к двухпартийной системе. Нетрудно представить, что на съезд партии прибудут две делегации от области и наверняка они станут кооперироваться с более близкими им по духу и проблемам аналогичными делегациями из других краёв и областей. Чем дальше, тем больше: явственно проступала идея превалирования хозяйственного подхода.

Карьера партработника сразу же резко осложнялась. Шансов попасть в «конкурирующий» параллельный аппарат было мало. Объединялись две ветви аппарата где-то в Москве. А тут — годы жизни. И знакомства, и связи, то есть всё то, без чего немыслима реальная карьера, ограничивались «промышленностью» или «сельским хозяйством».

Под угрозу ставилось всё. Это партаппарат понял сразу же. И — как это произошло в последние годы Сталина — номенклатура подняла мятеж. Опыт того, «послесталинского», восстания был памятен. Были в памяти и смещение Берии, и отставка Маленкова, и изгнание «антипартийной группы».

Хрущёв, шутил один из острословов того времени, — великий организатор. В ненависти к себе он сумел сплотить весь аппарат партии. И действительно, он «нашёл» то, что стало общим и объединяющим фактором для всех его критиков.

Спустя девять лет «верх» составляли не плохо знающие друг друга, рекрутированные Хрущёвым из разных сфер и территорий лидеры, а люди, уже годы проработавшие в его команде. А его частые в последнее время отъезды приучили их к мысли: они и без него справляются с делами. Были и лидеры, ранее работавшие вместе ещё в комсомоле. Были и те, кого Хрущёв или обошёл при награждениях, или ещё как-то обидел.

Отличаясь от своих коллег по руководству даже по возрасту, Никита Сергеевич оказался изолированным (как Сталин к 1953 году). Судьба его была предрешена.

Сами по себе действия противников Хрущёва достаточно подробно описаны и им самим в «Воспоминаниях», и восставшими, и их биографами, и журналистами. Гораздо интереснее другое.

Первое. Мятеж организовали не три-четыре человека из первых заместителей (как было при Сталине), а достаточно широкий круг верхнего слоя номенклатуры. Столь массовый мятеж номенклатуры можно отнести к важным итогам хрущёвского же курса на преодоление сталинизма. Именно он всеми своими действиями, победами и поражениями предопределил и смелость, и решимость номенклатуры поднять мятеж.

Второе. Действия самого Хрущёва. Они представляют собой столь важный этап его политической деятельности, что надо говорить о важном, пятом выборе в его жизни.

Хрущёв, разумеется, не мог не узнать о готовящемся заговоре — при такой его массовости. И от своих собственных информаторов. И от доносчиков-добровольцев. И от «предателей» в рядах номенклатуры. И, самое главное, от тех, которые или не были согласны с мятежом, или их не устраивали личности организаторов мятежа, или им не предложили выгодного варианта в случае победы.

Хрущёв знал, и знал почти всё. В его руках было достаточно сил (особенно среди генералов и маршалов, помогавших ему устранять Берию). С их помощью Хрущёв мог без труда «усмирить» не очень-то популярных в партии и массах вождей. Впрочем, Хрущёв мог и на более ранней стадии, ещё в зародыше, подавить мятеж.

Что же заставило Хрущёва поехать на Пленум ЦК в Москву, когда его вызвали из отпуска? Прежде всего, глубокая убеждённость в неспособности его подчинённых на что-то серьёзное. Слабые, мелкие людишки. Что они могут затеять? Хрущёв был болен традиционной болезнью вождей: не видеть в своём окружении тех, кто способен их заменить. Подчинённые кажутся вождю серыми, ограниченными людьми, не пригодными к борьбе за захват поста лидера.

Такая ситуация не случайна. Ведь все подчинённые, претендующие на что-то, уже давно изгнаны. Остались те, кто не выказывал претензий. А среди них, как отмечал Паркинсон в своей замечательной книге «Закон Паркинсона», всегда могут существовать и те, кто умно маскируется под работников без претензий, без талантов. (Хрущёв забыл, что и сам числился среди тех, кто «не способен» и кого «не следует опасаться». Это дорого обошлось и Сталину, и Берии, и Маленкову.)

Между тем среди окружавших Хрущёва соратников оказались лица с претензиями. Недооценивая их, Хрущёв недооценивал масштабы и опасности мятежа. Не учёл Хрущёв и того, что почти всё его окружение — участники войны. На войне они год за годом приучались к риску, если этого требовало дело или интересы спасения своей жизни. Хрущёв не верил, что его окружение может выдвинуть какую-то альтернативу его курсу. Он не предвидел, что у Брежнева уже созрел комплект предложений по руководству сельским хозяйством (их примет, спустя всего четыре месяца после отставки Хрущёва, мартовский, 1965 года, Пленум ЦК КПСС). А у Косыгина уже готовы предложения по руководству промышленностью (их примет сентябрьский, 1965 года, Пленум ЦК). И оба комплекса мер пытаются использовать экономические методы. А их-то Хрущёв плохо знал и плохо даже понимал.

Хрущёв считал, что все его подчинённые своими выдвижениями обязаны лично ему. Ну, найдутся, конечно, неблагодарные. Но не все же? (Потом эту ошибку повторил Ельцин. Ошеломлённый, на Пленуме МГК он слушал, как изощрялись в обличениях больше всего те, кого он вывел «из грязи в князи».) Хрущёв не хотел верить, что и в созданном им руководстве царят те же законы, что и в сталинском.

Но главными были иные соображения. Хрущёв понимал, что заговор против него — достаточно массовый. Он не боялся того, что понадобится серьёзная борьба (да и ядерный чемоданчик — грозная сила).

Но после победы появится необходимость проводить массовую чистку, для которой понадобятся соответствующие кадры «чистильщиков». И самое существенное: их методы не будут отличаться от сталинских. Эти методы он знал, ими владел, имел опыт их применения — и до войны, и после. Но вернуться к ним означало для него перечеркнуть десять лет своего руководства. Для чего он начал борьбу со сталинизмом, если придётся искать спасение в сталинских же методах?

Ради чего бороться? Ради поста? Чем тогда он будет отличаться от Сталина? Хрущёв не имел уже того запаса идей, с которым он вступал в борьбу в 1953 году. Высший руководящий пост интересовал его именно как лучший инструмент реализации своих идей. А сегодня потенциал исчерпан. Во имя чего устроить погром? Только за власть? За пост? Хрущёв был сыном великой революции и великой эпохи. И настоящим лидером. Бороться за пост ради поста он не хотел.

Есть все основания предположить, что Хрущёв хотел проверить своим последним шагом свою же десталинизацию. Действительно ли ему удалось настолько увести партию и страну от Сталина, что можно рассчитывать на пощаду со стороны победителей? Если его не отдадут под трибунал и не расстреляют, значит, он чего-то добился. Значит, после него на самом деле останется разгромленный сталинизм.

И Хрущёв поступил как действительно великий руководитель. Если невозможно победить, то надо достойно уйти.

Самым достойным выбором была добровольная отставка. И он поехал в Москву, на пленум ЦК. На свою Голгофу. Это и был последний, пятый выбор в его жизни. Он не пошёл на вооружённое подавление мятежа. Он не застрелился. Он публично признал поражение. Но это поражение тактическое.

Да, он ошибся, недооценив амбиции и волю своих подчинённых. Да, он не заметил, что у них уже сложилась своя команда, где ему нет места. Да, он ошибся, рассчитывая на благодарность тех или иных своих выдвиженцев.

Но в главном... В главном он выиграл этот свой последний Пленум. В душе Никита Сергеевич мог ликовать. Ведь его осудили не за то, что он поднял руку на Сталина. Его осудили за то, что он не смог до конца преодолеть в себе сталинский стиль. Фактически критикующие его подписывались под обязательствами идти его путём, путём продолжения борьбы со сталинизмом. И решение отправить его в отставку, а не арестовать или расстрелять — тоже в антисталинском духе.

Это была его последняя победа в борьбе со сталинизмом. Своей отставкой он доказал, что теперь уже другое время, что сталинские порядки никогда не вернутся. Он не сумел найти эффективную замену сталинскому социализму. Но с самим сталинским социализмом он покончил. И для его преемников у власти перспектива повернуть колесо назад оказалась невозможной.

(Окончание следует.)