Академик Лев Зелёный: куда летят космические «птички»?

Эти и другие вопросы я адресую директору Института космических исследований РАН академику Льву Матвеевичу Зелёному.

— Возникает ощущение, будто в нашей космонавтике наступает новый этап развития. Или я ошибаюсь?

— Хотелось бы, чтобы было так... Планы, конечно, обширные. Думаю, что часть из них осуществится. К сожалению, не все.

— В чём главный смысл «нового этапа»? Вы ведь были на встрече с Президентом России, где об этом шла речь?

— Мы говорили о модернизации всей экономики. Были обозначены пять приоритетных направлений. Одно из них — космические технологии. В частности, принято решение о финансировании ядерно-космической установки, которая позволит осуществлять межпланетные перелёты. Но я выступил с иным, более общим тезисом. Сказал, что в каждой стране есть военная доктрина. Она предусматривает: с кем воевать, с кем дружить, что делать в первый день конфликта или на десятый. Приблизительно такой же должна быть «космическая доктрина», и от её наполнения зависит, нужна ли нам ядерная установка или нет. Для полёта на Луну она не нужна, для пилотируемого полёта к Марсу, наверное, уже нужна. То есть сначала надо поставить перед страной стратегическую задачу, а уже потом думать, как её лучше всего реализовывать. Тропа нужна, и в конце её точка, к которой следует стремиться. А не шарахаться из стороны в сторону, как мы делали это в последние годы.

— По-моему, у американцев такая цель есть — Марс. Кажется, за него они взялись серьёзно?

— Уже нет: не так давно Обама отменил программу «Созвездие», которая планировала пилотируемые экспедиции на Луну и Марс. Они будут делать акцент на автоматических миссиях, не только планетных, но и астрофизических, плазменных. Что же делать нам? Вопрос — в политической воле и национальных приоритетах. Мы не сможем соревноваться с Америкой по всему спектру научных направлений.

— Да и не нужно...

— Но ведь хочется! Можно было уехать работать в Штаты, но я выбрал иной путь: заниматься наукой о космосе в полном объёме и здесь.

— На мой взгляд, для американцев одного директора Института космических исследований из России вполне достаточно. Я имею в виду академика Сагдеева, который туда уехал.

— Это было уже давно. Итак, надо работать здесь. А следовательно, из множества направлений нужно выбрать несколько. Они не будут столь многогранны, как у американцев, которые идут по всем космическим тропам. Они занимаются и Марсом, и Луной, и астрофизикой, и природными ресурсами — океанографическими спутниками, и другими проблемами. Со всем этим мы не справимся, но у нас есть хорошие заделы, они сохранились, и их надо развивать. Те же, к примеру, малые спутники.

Времена, когда делались большие спутники, на которых стояло много приборов и аппаратуры, прошли. Сейчас имеет смысл запускать на орбиту спутник с одним прибором, который должен выполнять конкретное исследование. Раньше создавалась большая компания экспериментаторов, каждый из них был заинтересован в своей аппаратуре и поэтому старался «выбить» себе время наблюдений, квоты передачи информации на Землю, а на предварительном этапе шло сражение за каждый грамм веса.

— Иногда говорили, что между учёными разгорается война за место на спутнике...

— Так и было. Большая платформа подразумевала и широкий диапазон исследований. Я детально занимался одним проектом на «Прогнозе», на котором стояло двадцать приборов, и не всегда удавалось найти взаимное понимание между участниками этого эксперимента. Естественно, на такой большой спутник ставили сложные служебные системы, которые также постоянно нуждались в корректировке.

Из воспоминаний: «Важной частью моей научной судьбы стал "Интербол". Ещё на самой ранней стадии проекта, в 1980 году, академик А. А. Галлеев привлёк меня к отбору научных экспериментов. В 1982 году по его просьбе я организовал в Пловдиве научный семинар, посвящённый задачам проекта, методикам измерений и выбору оптимальных орбит. Запуск спутников "Интербол" оттягивался и оттягивался. Проект перешёл из советской эпохи в российскую, пережил распад и объединение нескольких стран-участниц, но научный и человеческий потенциал проекта оказался настолько силён, что в 1995 году, наконец преодолев все финансовые и организационные препоны, первые два аппарата — "Интербол-1" и чешский субспутник "Магион-4" — были запущены с космодрома Плесецк. Вторая пара аппаратов оказалась на орбите в 1996 году. Проект успешно завершился в 2001 году. Спутники "Интербол" стали частью международной флотилии аппаратов, работающих в рамках Международной программы по солнечно-земной физике. Они летали вместе с японским и американскими спутниками и принесли уникальные научные результаты».

.. При работе на малом спутнике многие проблемы упрощаются. Разрабатываем и создаём научный прибор или группу приборов, делаем двигатель, системы управления и ориентации, ставим аппаратуру для передачи информации — вот и всё. Сейчас такой малый спутник мы готовим к полёту. Называется он «Чибис».

— Космическая «птичка»?

— Надеемся, что их появится целая стая! Первый спутник у нас был «Колибри», названия подчёркивают размеры спутников. Правда, на «Чибисе» не один прибор, а два или даже три, но это сути дела не меняет, так как все они предназначены для исследования одного эффекта. «Чибис» будет заниматься изучением разрядов молний. Казалось бы, об атмосферном электричестве известно всё и эту область физики уже зачислили в «пыльную науку». Однако наблюдения со спутников помогли обнаружить очень интересное явление: из атмосферы вверх идёт сильное гамма-излучение, подобное тому, что регистрировалось во время ядерных испытаний. Оказалось, что его порождают молнии: мощные грозовые разряды идут практически непрерывно то в одном районе планеты, то в другом. Физики, в основном из ФИАНа, создали несколько теорий, и теперь их нужно проверить экспериментально. В общем, появилась новая физика, и она имеет практическое значение — ведь пилоты и пассажиры авиалайнеров, которые пролетают вблизи области, где происходят молниевые разряды, могут получить заметную дозу радиации.

Ещё один спутник, который разработан в ИКИ, мы назвали «Русалка». Он займётся исследованием парниковых газов, причём в определённых районах. В глобальном плане, в масштабе Земли, проблема известна, но её необходимо конкретизировать. Откуда идут парниковые газы: из болот, из вулканов или из свиноферм? Бытует представление, что выбросы связаны с промышленностью, однако природа намного мощнее человека, а потому могут возникать ошибочные представления о степени нашего влияния на климатические процессы. И тогда парниковый эффект, о котором так много пишут и борьбой с которым активно занимаются не только учёные, но и политики, на самом деле может оказаться ещё одной иллюзией. В общем, нужны точные научные данные, и «Русалка», в частности, может помочь их получить.

— Иллюзий действительно немало. Я вспоминаю Монреальский протокол и «озоновые дыры». Страхов было много, а потом оказалось, что проблему специально создали американские фирмы, чтобы бороться с конкурентами.

— Нечто подобное не исключено и сейчас, и поэтому нужна система спутников, которые вели бы мониторинг экологической обстановки вокруг Земли. В чём преимущества малых спутников для Академии наук и университетов? При создании большого аппарата трудно обойтись без всей сложной инфраструктуры космической промышленности. А малые спутники, причём решающие вполне серьёзные научные задачи, можно подготовить и в средних размеров университете. На Западе это широко распространено, потому что инженерные профессии там получают на реальном деле. Да и будущие исследователи разрабатывают новые приборы, стараясь делать их попроще. Опять-таки прекрасная школа взаимодействия теоретиков, экспериментаторов и практиков.

Из воспоминаний: «Каким был мой день — день 4 октября 1957 года, я долго не мог вспомнить. Я даже заглянул в свой чудом сохранившийся дневник за третий класс и ничего, кроме обычных замечаний: "мешал учителю ", "вертелся на уроке ", — за эту историческую неделю не нашёл. Приходится признать, что событие, определившее как мою судьбу, так и жизни миллиардов жителей планеты Земля, прошло для меня незамеченным. Настоящий интерес к космосу пришёл позже, и, надо сказать, что не меньшую роль, чем реальные события, в этом сыграли книги Ефремова, Лема, Брэдбери и Стругацких. Жизнь ученика 167-й школы из московского Дегтярного переулка шла своим, как теперь кажется, очень счастливым путём, и первые "раскаты" будущего я услышал в апреле 1961 года, когда, прибежав с уроков, увидел на экране старенького "КВНа" улыбающегося человека в авиационном шлеме. Помню, что меня тогда удивила его совсем не пролетарская, а княжеская фамилия — Гагарин».

— В своё время, по-моему при Келдыше, было создано три типа спутников для научных исследований. Основа платформы общая, а приборы можно ставить разные. Какова судьба этого проекта?

— Это унифицированные спутники. Но от них, к сожалению, отказались. Теперь каждая фирма изобретает свои платформы. Появились даже «наноспутники»

— вес их несколько килограммов. А наши спутники весят три-четыре десятка килограммов.

— Космические «птички», как мне кажется, должны пользоваться успехом.

— Появилось много программ. Это, к примеру, программа малых (массой около 100 килограммов) спутников «Карат» НПО им. С. А. Лавочкина, на которых будут реа-лизовываться многие проекты, в том числе и проекты ИКИ по исследованию магнитосферы. Ещё ни один спутник «Карат» не улетел, но уже образовалась очередь из пяти аппаратов, которые ждут своего часа. По этой же программе мы занимаемся очень интересным экспериментом «Резонанс». Это система спутников, которые будут летать в «чувствительной области» ближнего космоса.

— Что вы имеете в виду?

— Когда-то Черчилль называл Балканы «мягким подбрюшьем» Европы, ну а мы между собой называем «мягким подбрюшьем» магнитосферы Земли область — её можно назвать «кухней космической погоды» — на расстоянии 25—30 тысяч километров от Земли. Там холодная плаз-мосфера контактирует с очень энергичными частицами радиационных поясов. Система неравновесна, в ней развиваются неустойчивости, которые приводят к «высыпанию» энергичных частиц в атмосферу. Здесь в полной мере проявляются удивительные «коллективные свойства» плазмы. Плазма — это не просто газ заряженных частиц, а ансамбль, состоящий из частиц и возбуждённых ими волн (коллективных движений). В общем, очень интересная область для хорошей науки. Мы много занимались ионосферой, а на «космической кухне» бывали лишь эпизодически. Теперь там будет работать система из четырёх малых аппаратов, и мы надеемся получить от них уникальные данные. В космосе, как и вообще в природе, «всё течёт, всё изменяется», движутся и сами спутники. Поэтому несколько аппаратов нужны хотя бы для того, чтобы отделить изменения параметров плазмы в пространстве от изменений во времени. В наших условиях запуск нескольких — возможно, малых — спутников — первый, наиболее верный и эффективный путь развития космической науки в России. Второй путь — это исследования планет, Солнца, солнечно-земных связей. У нас в этой области большой задел. Проект «Фобос-Грунт» — пример. Я имею в виду анализ грунта спутника Марса и доставка его на Землю. Вокруг этого проекта кипело и кипит много страстей. Ряд обстоятельств подталкивал к преждевременному запуску аппарата, хотя он был не готов к работе в космосе. Пуск удалось отложить, и сейчас идёт спокойная работа. К сожалению, придётся ждать два года до следующего астрономического «окна», когда возможен полёт, но торопиться не следует — тут должна быть максимально возможная уверенность в успехе. Мы говорим об автоматических аппаратах, которые способны совершить мягкую посадку на других планетах и их спутниках, взять там грунт и привезти его на Землю. Технический задел у нас очень неплохой: советские аппараты работали в 1960—1970-е годы на Луне довольно успешно. Я не берусь судить, насколько для геологов оказались полезными образцы грунта, привезённые с Луны, но «свою дорожку» там мы проложили, хоть и не смогли послать туда космонавтов.

— Работа автоматов была эффективной, полезной, но, к сожалению, это было уже очень давно, и космическая техника ушла далеко вперёд. Точнее, должна была уйти.

— Согласен. Это так. Однако исследование Луны вновь становится актуальной задачей. Раньше на первом плане был сам факт доставки грунта, а на место, где его брали, внимания особенно не обращали. Но теперь нам известно, что Луна очень разная, и нужно внимательно подойти к её изучению. Опять же, не следует забывать и о возможности освоения Луны — это тоже приходится закладывать в программу исследований. Хотя создание жилой лунной базы, скорее всего, нецелесообразно, на Луне разумнее размещать автоматические станции и научные приборы — их эффективность будет много больше, чем у их наземных или «орбитальных» аналогов. И, конечно, автоматическим станциям предстоит поработать на Венере и на Марсе. Наш предыдущий опыт обязательно пригодится.

Из воспоминаний: «Весной 1973 года новым директором ИКИ был назначен академик Р. З. Сагдеев, и началась великолепная эпоха "бури и натиска". Ветром перемен в институте повеяло очень быстро. Я был тогда председателем Совета молодых учёных, пробился на пр иём к новому директору и попросил его прочесть лекцию для молодёжи. Такие лекции уже прочитали И. С. Шкловский и Я. Б. Зельдович. Роальд Зиннурович с энтузиазмом отнёсся к этой идее и через несколько дней в битком набитом не только молодыми, но и пожилыми учёными конференц-зале прочитал лекцию "Специфика космических исследований".

Многие положения этого выступления зал ошарашили. Институт должен был стать совсем другим — мощным, динамичным центром космической науки, инициатором новых и смелых космических проектов, требующих самоотверженной работы и эффективной отдачи от всех сотрудников. У меня сохранились отрывки из записей этой лекции, и, пересматривая их сейчас, я ещё раз удивился — почти всё из задуманного тогда удалось выполнить.

Постепенно, как я понимаю сейчас, преодолевая вязкое сопротивление чиновничества разных ведомств и уровней, Саг-дееву удалось сделать институт центром международного сотрудничества. Началось это с проекта "Союз — Аполлон", а кульминацией стал проект ВЕГА, высшее научное достижение наших экспериментаторов в космосе».

— Что же в перспективе?

— Следующий далёкий проект — спутник Юпитера Европа. Европа покрыта толстым ледяным панцирем, под которым, как сейчас установлено, находится океан жидкой солёной воды. Возможно, там можно найти следы жизни либо какие-то признаки того, что жизнь могла бы зародиться на Европе. С научной точки зрения там много интересного, но и задача очень трудная. Европа находится внутри радиационных поясов Юпитера, там высокая радиация, и аппаратуре довольно сложно будет «прожить» длительное время. Американцы рассчитывают поработать там сто дней, нам, может быть, и месяца хватит... Но «жить» там — нелёгкое дело.., Однако если это удастся осуществить, то отдача может быть большой. Старты планируются на 2020 год. Чтобы чётко и осмысленно вести эту работу, необходимо выстроить своеобразную иерархию задач, которые должна решить космическая программа России. В современной науке главную роль играет астрофизика, и развивается она стремительно. Но в ней исключительно важна сложная техника. Американцы в этой области ушли далеко вперёд по технологиям, а наше приборостроение, к великому сожалению, не способно создавать (за редким исключением) столь сложные приборы. Иное дело исследования в Солнечной системе. Здесь мы способны выступить достойно. Надо изучать Луну. Довольно долго думали, что ничего особенно интересного там нет, всё ясно и очевидно. Однако это не так. Спектроскопы на американских спутниках обнаружили там линии воды. Существует гипотеза о наличии в окрестностях лунных полюсов залежей водяного льда. Сейчас её проверяют. Происхождение лунного льда пока не совсем ясно: его могли принести кометы, он мог появиться в результате взаимодействия солнечного ветра с грунтом Луны... Наличие воды на Луне означает, что на ней можно получать энергию, а значит, меняется и программа создания лунной базы. Вопросов ещё очень много, и дальнейшие лунные исследования, в том числе и забор грунта, надо проводить с учётом задач не только изучения, но и освоения Луны. Сейчас в НПО им. С. А. Лавочкина готовится программа исследования Луны, в котором мы попытаемся дать ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с нашим спутником, а также провести разведку лунных ресурсов. Важно, что программа будет выстроена по принципу преемственности: каждый следующий проект будет опираться на результаты пр едыдущ его.

— Опять в той или иной форме мы возвращаемся к инопланетянам, столь популярным в начале ХХ века, которым фантасты посвятили сотни романов. Настойчиво продолжаем искать в космосе себе подобных...

— А почему такой интерес к Марсу и Европе?! А вдруг там что-то есть?! Хотя бы «мертваяжизнь», хотя бы..,

— Венера и Меркурий уже не интересуют?

— Ну почему же?! Один из проектов, который недавно у нас обсуждался, «Венера-Д» — мягкая посадка на планету.

Предполагается, что аппарат «проживёт» там несколько часов, а не минут, как было раньше. Уже придуманы разные технические средства, чтобы сделать такой интересный эксперимент. И к Меркурию полетит «международная команда» спутников, в которой мы участвуем, — проект «Бепи Коломбо», названный в честь итальянского астронома. Это европейский и японский аппараты. Старт назначен на 2016 год. На обеих станциях среди приборов есть и приборы нашего института. Пока нет или очень мало своих работающих аппаратов, мы стараемся присутствовать в международных проектах. Сначала планировали добавить к тем двум меркурианским станциям и третью — посадочную. То есть отправить к Меркурию флотилию автоматических станций, которые дополняли бы друг друга. Но не сложилось — не успели по срокам. То, что не удалось сделать для Меркурия, постараемся реализовать на спутнике Юпитера. Кстати, на Европу в 2020 году должна пойти флотилия из четырёх аппаратов: наш, американский, европейский и японский. У каждого из них своя программа работ, которая сливается в одну, общую. Однако скажу правду: с нами не очень хотят объединяться, так как мы не считаемся надёжными партнёрами. От нас не хотят зависеть — мы довольно часто подводили партнёров. И прежнего доверия, которое было в советское время, уже нет. Но в данных проектах зарубежные учёные от нас не зависят: мы запускаем свой аппарат отдельно, сами распоряжаемся и управляем им и только исследования координируем. Конечно, в случае неудачи наши партнёры много потеряют, но в целом их планы не нарушатся. Так что никаких проблем с международным сотрудничеством нет, любое наше участие в проектах на Западе только приветствуется, но сложности возникают внутри России. Аргумент один: «средств нет». Так что во всех сценариях работ в космосе всё делается так, чтобы партнёры от нас не зависели. Обидно, что так складывается, но иначе уже быть не может.

Довольно активно в проекте «Фобос-Грунт» работают китайские учёные и инженеры. Они сделали малый спутник для исследования Марса. Туда его доставит наш космический аппарат. Название у спутника красивое, по-моему, в переводе звучит как «Восточная заря». В нашей области это первый реальный эксперимент. Китайцы вкладывают в космические технологии очень большие деньги, хотят как можно скорее всему научиться. Я бываю в Китае раз в два-три года и каждый раз как будто в новую страну приезжаю: они развиваются очень быстро. В первый приезд видел реки велосипедов, а сейчас их почти нет — одни машины.

— У меня такое же ощущение. Но, по-моему, космических амбиций слишком много?

— Мы тоже так начинали. И от тех амбиций до сих пор не освободились, а ведь в них легко утонуть. Но у китайцев есть чёткая программа исследований в космосе, и они стараются её осуществлять, в полной мере используя опыт американцев, наш и европейский. Лунный спутник работал у них неплохо... Когда есть политическая воля, страна прогрессирует стремительно. Китайцы это лишний раз подтверждают.

— Амбициозные проекты нужны?

— Конечно. И необходимо, чтобы они стали приоритетными. Один из них — полёт на Марс. Конечно, нужна международная кооперация, но подобный проект должен стать национальным. На мой взгляд, это будет намного эффективнее и важнее, чем то, что обсуждается сейчас.

— Вы имеете в виду нанотехнологию?

— И её в том числе.

Из воспоминаний: «В одной из антиутопий Станислава Лема человечество разочаровалось в исследованиях космоса и занялось построением сытой и спокойной жизни на Земле. Это не вполне фантастика — фактически таковым было отношение к космосу и вообще к науке в постперестроечный период (правда, благополучной жизни большинству граждан это не дало). Человек — сложное создание, ему всегда будет мало только хлеба, и космос стал для человека новым (и достижимым) горизонтом, границей неизведанных и манящих миров. Но помимо Космоса — символа преодоления, дающего романтические ощущения новизны и тайны, жизненно необходимый, если не отдельному человеку, то всему человечеству, космос, и особенно наш «земной» ближний космос, всё больше будет становиться ареной практических и даже будничных дел. Здесь, наверное, есть какая-то глубинная диалектическая связь возвышенной романтики и приземлённой прагматики. Первая всегда (но не сразу) окупается и приносит практические результаты. Странам, претендующим на лидерство, нужны крупные и амбициозные космические проекты».

— Вы ни слова не сказали о Международной космической станции...

— Взгляды меняются, развиваются, и не вижу в этом ничего плохого. Наверное, лет пять-шесть назад я не сказал бы то, что говорю сегодня: я был полным противником МКС, считая её полной потерей сил и средств. Шли 1990-е годы, в нашей космонавтике вообще ничего не было, научный космос прекратил существование при Ельцине. Мы начали ставить свои научные приборы на западные аппараты, а МКС забирала основные средства. Делалось это не столько во имя науки, сколько ради политического престижа. Но теперь уже можно оценить случившееся, не искать виновных или невиновных, а воспринимать то, что стало реальностью. МКС позволила сохранить «человеческий облик» нашей космонавтике, и в этом её заслуга. Развивается космическая медицина, что, безусловно, важно; американцы, например, постоянно у нас многому учатся. И если мы начнём не только говорить, но и готовиться к пилотируемому полёту на Марс, опыт работы на МКС, безусловно, будет востребован и полезен. За минувшие годы мы многое потеряли, но уникальный опыт длительных пилотируемых полётов всё-таки сохранили. Конечно, МКС развивается. Там было немало чисто технологических экспериментов, но науки, к сожалению, пока не слишком много. Мне нравится, к примеру, эксперимент «плазменный кристалл» — исследование в условиях микрогравитации свойств пылевой плазмы, которые оказались весьма необычными. Он проходит под руководством академика Фортова. Это очень интересная физика. Но учёные работой на МКС пока не очень удовлетворены. Предлагалась обширная научная программа, но потом она заметно сократилась. Однако мне кажется, у МКС есть неплохой научный потенциал и академическому сообществу надо пристальнее вглядеться — какие эксперименты можно провести на станции. Мы, в частности, предлагаем отправить на орбиту ряд приборов, предназначенных для беспилотных космических аппаратов. На станции можно провести с помощью космонавтов их испытания, усовершенствовать, чтобы потом отправить в дальний космос. Это одно из направлений. Можно провести ряд экспериментов по «космической погоде» в ионосфере, где летает МКС. Предлагаем запустить с МКС маленький спутник, который будет летать рядом и передавать информацию.

— Когда-то перед началом запуска первых сегментов МКС от всех научных учреждений России собрали предложения по научным экспериментам. Академик Уткин возглавлял комиссию, которая сортировала эти предложения. Владимир Фёдорович рассказывал мне, что поступило около 500 проектов, один другого лучше. Какова же их судьба?

— Кое-что реализовано, часть устарела, часть готовится к запуску. ЦНИИМАШ недавно провёл большую работу по корректировке списка возможных экспериментов, выделил приоритетные, исключил устаревшие. Мы стараемся использовать МКС для малых спутников. Тот же «Чибис», который я упоминал, мы поместим в «Прогресс». После разгрузки он будет отстыкован от МКС и уйдёт на 100 километров вверх от орбиты станции. Так что, не было бы МКС, не было бы подобных экспериментов. Нам сейчас надо подумать, как именно использовать станцию: она ведь уже есть, и решено, что будет работать до 2020 года. Однако, на мой взгляд, будущее у пилотируемой космонавтики должно быть иным. Наработанный ресурс полётов вокруг Земли нужно использовать для другого.

— Полёты на Луну, Марс, Венеру и в дальний космос?

— Вряд ли человек полетит куда-то дальше Марса. Венера слишком «горяча» для пилотируемых полётов. Другие планеты находятся в зоне повышенной радиации. Остаются, по сути, только Луна и Марс. Конечно, там всё могут сделать роботы, но человек обязательно туда полетит. Такова уж природа человеческая.

— Не кажется ли вам, что руководство страны до конца не оценивает то, что сделано поколением, которое ещё живёт? Я имею в виду выход человечества в космос.

—Для меня это очень болезненная тема.., Был юбилей запуска первого искусственного спутника Земли. Пятьдесят лет! Весь мир признаёт это событие началом новой эпохи в истории человечества. Как директор Института космических исследований, я приложил все усилия, чтобы достойно отметить эту великую дату, которой наш народ по праву гордится. А руководство страны так и не появилось на наших торжественных мероприятиях.

— Всё должно было быть иначе: они должны были приглашать вас!

— Но случилось так, как случилось: никто не приехал... Может быть, из-за того, что чувствовалась ностальгия по тем временам, когда космонавтика была на первом плане и ей уделялось повышенное внимание. Сейчас же, откровенно говоря, похвастаться особенно нечем. Жаль, конечно... В 2011 году нас ожидают два великих юбилея: 50 лет со дня полёта Юрия Гагарина и 100 лет со дня рождения Мстислава Всеволодовича Келдыша, одного из величайших учёных ХХ столетия. Площадь рядом с институтом носит его имя, но нет ни памятника, ни скверика, ничего нет... Думаю, что про Юрия Гагарина обязательно вспомнят, а вот про Келдыша могут и забыть. Эти два человека заслуживают особого отношения в нашей стране, и надо сделать всё возможное, чтобы память об их делах жила в душе каждого гражданина России.

Иллюстрации ИКИ РАН.