Меня призвали в армию в 17 лет, в ноябре 1943 года, а в августе 1945-го наш полк вступил в бой с Квантунской армией. Между этими датами полтора года напряжённой боевой учёбы.
Война продолжалась месяц. Кое-кто скажет: «Месяц — это не четыре года». Да, верно. Но любая война есть война. И если она оказалась короткой, это не значит, что она была лёгкой. Только за месяц с нашей стороны погибло около 12 000 человек, а сколько получили ранения?! Для многих бойцов полторы секунды оказались слишком коротким сроком для того, чтобы выжить в перестрелке. Я остался жив, и мне очень не хочется, чтобы события на Дальнем Востоке были забыты только из-за прилагательного «Дальний». Для истории Родины не может быть дальних и ближних границ.
Полк расположился в десяти километрах от границы с Китаем, оккупированным Японией. Наша рота состояла из пулемётного, миномётного и трёх стрелковых взводов. Меня поставили наводчиком 82-миллиметрового батальонного миномёта. Вооружён я был как все: автомат ППШ, две гранаты, малая сапёрная лопатка и фляга. Сверх этого — ящичек с прицелом (угломер-квадрант), два ящичка с шестью минами. У кого-то из ребят моего расчёта за спиной миномётная плита, у другого — миномётная двунога. Получалось, что каждому доставалось примерно по 30 кг металла на спину. Занятия начинались с копки позиции для миномёта. Глубина окопчика — около полутора метров, диаметр — метра два, меньше нельзя, ведь там должны уместиться три человека и миномёт. Через пару часов меняем позицию и снова копаем окопчик. За неделю учений штук пятнадцать отроешь. На наших лопатках ни пятнышка ржавчины не было, они блестели, начищенные песком и камушками.
Готовили нас серьёзно. Патронов и мин для занятий не экономили, выдавали без счёта, на вес. Выходило около двух сотен на человека. Недалеко от нашего полка протекала речушка, а через неё лежало много подмытых и упавших деревьев. Мы дошли до такой точности, что разносили в клочья указанное нам дерево с первого залпа миномётного взвода (три миномёта).
Кроме учёбы проводились и «практические занятия» непосредственно на границе. Миномётный взвод поднимали на помощь пограничникам сравнительно редко, только если нарушителей было больше роты, а вот стрелковые взводы участвовали в пограничных конфликтах постоянно. Они, даже ложась спать, ботиночные шнурки так развязывали, чтобы, только потянув за концы, можно было сразу завязать их и быстро встать в строй.
Самой крупной была стычка, а по терминологии рапортов — инцидент, когда границу перешла группа в три тысячи штыков.
В начале августа пришла команда «надеть каски» и для нас началась реальная война. Прошагав пару десятков километров под дождём, мы пересекли государственную границу и оказались на территории Маньчжурии. Дождь лил почти всё время, с короткими перерывами до самого конца военных действий.
Мы шли по сопкам, а самоходки и танки — внизу по дорогам (или почти по дорогам). На сопках остались оборудованные узлы японской обороны, державшие под обстрелом дороги. Наша задача — обнаружить противника, атаковать и уничтожить. Я, конечно, слышал о прикованных к орудиям смертниках, но видеть их мне не приходилось. Японские солдаты и без привязи не уходили со своих позиций. Уже потом от пленных я узнал их взгляд на жизнь и смерть. Умереть надо красиво. Некрасивая смерть — позор! В плен японцы не сдавались до самого конца войны. Во всяком случае, нашей роте брать пленных не доводилось. Только после приказа центрального японского командования японцы сдались все сразу.
За всё время, кажется, ни разу не слышал приказа «В атаку!», лейтенант просто сам вставал и говорил: «Пошли». Миномёты обстреливали окопы, в это время автоматчики поднимались в атаку. Надо было так класть мины, чтобы они рвались прямо во вражеских окопах, но не задевали своих. Очень важно вовремя перенести огонь дальше, на тыловые ходы сообщения, когда наши цепи подойдут к вражеским позициям. Часто, выстрелив весь запас мин, мы оставляли миномёт и уже как автоматчики шли на подмогу своим.
Если видишь, что друг сцепился с врагом, бросайся на помощь, освободи друга. Первая рукопашная самая трудная, и, если выжил, это не твоя заслуга, а твоих товарищей. К счастью, рукопашных схваток было довольно мало.
На каждой новой позиции приходилось рыть новый окопчик для миномёта. Копаешь, насколько позволяют время и земля. Где встал, сразу начинаешь рыть, чтобы по команде открыть огонь, но может получиться так, что скомандуют сменить позицию, и начинаешь всё заново. Прежде чем рыть окоп, снаряжали патронами магазин. Магазин заряжали даже в короткие передышки во время боя. Мы настолько привыкли к своим автоматам, что по их весу могли сказать, сколько раз ещё можно выстрелить. И меняли магазин на полностью заряженный, когда в предыдущем ещё оставалось два-три патрона.
Раньше чем поешь и поспишь, надо подготовить позицию. Из-за крутизны сопок к нам не мог подъехать грузовик, лошадь с телегой тоже не могла ничего доставить. Боеприпасы доставляли солдаты просто на спинах или на вьючных лошадях. В тех условиях был выбор: боеприпасы или еда. Мы выбирали мины и патроны. Офицеры не то что дополнительного пайка — просто хлеба не имели и питались точно так же, как и мы. Окажешься сытым, но без патронов, так и умрёшь сытым. Есть мины и патроны — вполне можешь остаться живым. Бывало, застреленную лошадь ели сырую, без хлеба или обходились гаоляновыми семечками. Солдаты, которые приносили боеприпасы, забирали с собой раненых.
Первый раз я увидел убитых солдат регулярной японской армии на марше по серпантину вокруг сопки уже в Маньчжурии, поскольку до этого, когда помогали пограничникам, давали отпор не поймёшь кому — то ли японцам, то ли китайцам; политрук их называл «наёмниками империализма». На том же серпантине видел командующего нашим Первым Дальневосточным фронтом маршала К. А. Мерецкова. Уставший от постоянных крутых подъёмов «виллис» командующего закипел, и, пока мотор остывал, Кирилл Афанасьевич с нами поговорил. Сказал всё так, как пишут в книгах: «Молодцы, держитесь, дальше легче будет». Вроде ничего особенного, а сил прибавилось, и мы опять потащили свои миномёты на сопку.
Мы артиллеристам то завидовали, то нет. Когда дорога шла под гору, пушкари могли присесть на лафет или передок своего орудия и немного отдохнуть, мы же тащили свой миномёт на спине. Зато подъём нам давался легче. 45-миллиметровое орудие раз в десять тяжелее нашего миномёта, да ещё норовило попасть колесом на камень или в трещину.
В середине августа мы вышли к реке Муданьцзян, за ней — одноимённый город. Небо покрыто тучами, из которых льётся бесконечный дождь. Самолёты почти не летают. Тяжёлая артиллерия стреляет через реку редко и неприцельно: артиллеристам ничего не видно. Мы отрыли окопчики на берегу и стали обстреливать другой берег, чтобы дать возможность монгольской коннице переправиться вплавь и привязать на другом конце канат, за который потом будут хвататься солдаты при переправе. Монголы лихо переплыли реку, держась за хвосты своих лошадок, привязали канат и ускакали куда-то в сторону.
Теперь пехоте надо было перебираться через стремительную Муданьцзян. Плавать все умели, но одно дело — плыть самому, другое — с тридцатью килограммами металла за спиной и в одежде. Я держался за большую вязанку соломы. Не знаю как, но доплыл. Первым делом надо вырыть окопчик для стрельбы. Пока копали, гаоляновые заросли перед нами «обрабатывала» пара наших штурмовиков, поднявшихся с аэродрома, несмотря на дождь. Только они отработали, японцы пошли в атаку. Расстояние до них — метров сто. Мы установили предельное возвышение миномётов на 85 градусов (чтобы мина ложилась как можно ближе) и открыли огонь. Осколки от наших мин свистели над нашими же головами, но мы были хоть и в плохоньком, но окопчике, а японцы — на открытом месте. Жаль, мин было мало. Мост японцы густо простреливали из пушек, поэтому подкрепление подойти не смогло. Патроны кончились быстро, потому что приходилось стрелять почти всё время длинными очередями. Остатки нашей роты вынуждены были отступить. Канат монголов уцелел, и с его помощью я переправился через реку. От миномёта остался только прицел. Из моего расчёта я не увидел никого. И не я один. Вдоль берега бродило много солдат в надежде найти кого-нибудь из своих. Только к вечеру встретил своего грязного и оборванного ротного. Он мне очень обрадовался, думал, что остался один из роты. К утру мы нашли ещё пять человек.
Лейтенант обратился в штаб, и нас влили в роту, потерявшую командира. Мне выдали другой миномёт и познакомили с расчётом, а через час мы уже готовились к новой атаке на город.
Уставших солдат отвели чуть выше по реке и погрузили на собранные со всей округи лодки и маленькие баржи. На этой «флотилии» нас попытались переправить на другой берег. Увы, безуспешно. Японцы накрыли нас мощным миномётным огнём. Ударяясь о воду, мина взрывается так же, как от удара о землю. На лодках укрыться от секущих осколков совершенно негде, а мине даже не надо попадать в лодку, достаточно упасть метрах в двадцати от неё. Нам скомандовали: «Покинуть лодку, возвращаться вплавь!». Моему расчёту повезло, плыть не пришлось. Оказалось неглубоко, мы встали на дно, и даже оружие не намокло. Нам разрешили отойти за бугорок и час поспать, после чего мы уже собирали всё, что может пригодиться при переправе: бочки, ящики, канистры и брёвна. Под прикрытием оставшихся на берегу миномётов и пулемётов мы положили наш миномёт в собранном виде на плотик и понесли его по остаткам моста. Добежали до провала в реку, опустили плотик на воду и, толкая его, поплыли к японскому берегу. На другом берегу реки, почти от самого берега, начинались заросли гаоляна. Только мы ступили на берег, как из зарослей на нас бросились со штыками наперевес японцы. На то, чтобы выдернуть автомат, требуется полсекунды, на взвод затвора — ещё полсекунды, выбрать цель и нажать спусковой крючок — полсекунды. Для многих бойцов полторы секунды оказывались роковыми.
И тут нам очень помогли монгольские конники. Они ударили сбоку по японцам, применяя не огнестрельное оружие, а сабли. Большое им спасибо за ловкость. Эти ребята дали мне те самые полторы секунды. Мы бросились в атаку, немного углубившись в гаоляновые заросли, но офицеры нас остановили: никто не знал размеров гаолянового поля. Поэтому на всякий случай окопались.
Из-за отвратительной погоды самолёты бомбили несильно. Мы вошли в почти не разрушенный бомбёжками город. Из окон и подвалов лупили пулемёты, а поперёк улиц были воздвигнуты баррикады. Наша рота продвигалась по обеим сторонам улицы небольшими группами. Правая группа следила за левыми верхними, правыми нижними и подвальными окнами домов. Левая группа — наоборот.
Если не удавалось сразу уничтожить противника, отходили. За дело брался танк, или забрасывали окна гранатами и потом опять с автоматом вперёд. Оказавшись в доме и убедившись, что противника нет, всегда смотрели, что можно взять съестного. Нам попалась аптека, и все мечтали найти спирт. А как его найдёшь, когда любой пузырёк спиртом пахнет, а надпись по-латыни или иероглифами?! В общем, поживились леденцами от ангины, потом с ними чай пили. Ребятам с другой стороны улицы досталась булочная, повезло. Хлеба и муки сколько успели в мешки сунули.
Японская авиация нам практически не мешала. Изредка появлялся вражеский самолёт-разведчик, но по нему сразу открывали огонь зенитки, стоявшие в основном на автомобилях и действовавшие очень активно. Стоило появиться хотя бы одному чужому самолёту, минимум четыре орудия сразу открывали огонь.
Большое количество японских самолётов я увидел, когда мы захватили аэродром. Солдаты сразу начали стрелять по моторам. Похоже, вреда от пуль из пулемётов им было немного, но стреляли и по фюзеляжам из фанеры, ткани и тоненького алюминия, а в самолётах сидели японцы. Двери открылись, и оттуда показались большие белые тряпки. Пассажиры оказались крупными персонами. Нам велели окружить самолёты и ничего без команды не предпринимать. Через некоторое время приехал советский генерал со свитой и переводчиком. Японцы вышли из самолётов, сами построились и ушли под конвоем. А мы поспешили догонять свою, уже далеко ушедшую вперёд часть.
У меня часто спрашивали: «А как насчёт военных трофеев?» Грешен. Если лежит убитый наш солдат без вещмешка — проходим мимо; кроме писем да солдатской книжки, у него ничего нет. Если есть вещмешок, пошарим, еду и патроны заберём обязательно: нас ничем не кормили от нашей границы до Корейского моря, еду добывали сами, как умели. Питались за счёт местного населения, которое в тех краях было беднее бедного, а за время японской оккупации отощало вконец. Как-то мы с приятелем зашли в домик маньчжуров, нас встретила красивая девушка. Но мы интересовались не девушками — только едой. Посмотрели по сторонам — и сразу к сундуку. Платья выкинули, а на дне — мешочек с зёрнышками. Маньчжур говорит: «Соя, ам-ам». Мы мешочек взяли и пошли дальше, дошли до ручейка и сварили зёрнышки в котелке. Возможно, этим маньчжурам самим было больше нечего есть, но что делать? Если вдруг кому-то удавалось подстрелить козу или корову, то по кусочку мяса доставалось всем присутствующим, а отсутствующим обязательно оставляли их долю, какой бы маленькой она ни была и как бы ни хотелось её съесть.
Взял я как-то у убитого японского офицера очень богато украшенный пистолет «хино», потаскал в мешке недельку и выбросил. Как оружие ценности не представлял, а весу в нём верный килограмм. Танкисты ещё могли позволить себе возить безделушки, а наши тощие спины категорически не переносили дополнительной нагрузки.
Из поддерживающих нас танков больше всего было Т-34 с 76-миллиметровой пушкой, а кроме того, и БТ-7, американский «шерман», английский «валентайн» (их называли Валя — Таня). Наши танкисты часто предлагали подвезти нас на броне, но мы отказывались. Интерес танкистов понятен: им нужно прикрытие пехоты, а нам не с руки опережать своё подразделение. Опередить или отстать, всё одно — оторваться от своих, а это самое страшное, что может произойти с солдатом. Пусть будет хуже, но со своими.
Последний бой. В самом начале сентября мы дошли до крепости Расин. Капитан говорит: «Рядом с Расином граница Кореи, вы её не переходите». Мы поинтересовались: а как узнать, где она, эта граница? Он подумал и отвечает: «Да хрен его знает, знаков там нет. А и перейдёте, беда не велика».
Крепость Расин стояла на пригорке, на берегу одноимённой бухты, где из воды торчали остовы кораблей и их мачты: с начала войны бухту и крепость постоянно бомбила наша авиация. Крепость тоже оказалась повреждена, но оттуда на нас обрушился шквальный огонь. Зашли за скалы, скорее крупные валуны, и встали на позицию. Капитан дал координаты прицеливания, и наши мины полетели в Расин. С моря городок обстреливал советский миноносец, а к берегу подходили катера с десантом. Через несколько часов крепость сдалась. До Расина мы дошли в полуяпонской одежде, да и то рваной. От воротника гимнастерки осталась только верёвочка, на спине ткань истёрлась до состояния решета. На ногах — японские ботинки с японскими же обмотками, наши собственные сапоги давно развалились от сырости и бесконечного лазанья по каменистым сопкам.
В город мы зашли с тыла вместе с десантом моряков и понемногу стали вытеснять японцев в сопки. Вдруг позади, в нашем тылу, началась дикая стрельба. Причём стреляли неправильно, длиннейшими очередями. Мы, опытные солдаты, так никогда не стреляли, всегда берегли патроны. От длинных очередей ствол может так раскалиться, что начнёт просто плеваться пулями на расстояние в несколько метров — это уже не стрельба. Потом какие-то ракеты в небо взлетают…
Наш капитан приказал закрыть ворота крепости и занять круговую оборону. Поставили миномёты возле складов и приготовились к стрельбе. Но атаки не последовало. Раздались крики: «Победа!»
Через четыре дня нас повезли в Комсомольск-на-Амуре. Уже на судне наконец-то наладилось питание: завтрак, обед, ужин. До Комсомольска шли три дня. Транспорт «Франц Меринг» — я на всю жизнь запомнил его название — был гражданский, но возле капитана всё время стояли двое военных. Транспорт всё время жался к берегу из-за мин, поэтому большим ходом не шёл. А мы тем временем спали и ели, мылись в душе. И вот только там осознали, что пережили за это короткое время.
Демобилизовали нас только в 1950 году. За ту войну у меня две медали: «За победу над Японией» и «30 лет Советской Армии».
