В 1920 году Б. М. Кустодиев получил заказ от Петроградского Совета: написать картину, отражающую ликование народных масс по случаю состоявшегося 19 июля — 7 августа Второго конгресса Коминтерна. Борис Михайлович согласился. Поскольку к тому времени из-за туберкулёза позвоночника он был парализован уже четыре года, Петросовет предоставил ему автомобиль для поездок по городу, где проходили торжества. «Творческие командировки» по улицам Петрограда стали источником свежих впечатлений и очень радовали художника.
Что реально увидел Кустодиев и что из увиденного на улицах и площадях он перенёс на холст, который писал более года, сказать, разумеется, невозможно. Но в результате получилась картина «Праздник в честь 2-го конгресса Коминтерна на площади Урицкого», по композиции напоминающая случайную фотографию.
Картину он закончил в 1921 году, то есть ровно 90 лет назад.
В 1968 году была выпущена почтовая марка с репродукцией картины. Тираж марки — три миллиона экземпляров. Однако, если спросить, какой образ сохранился в памяти большинства людей, ответом, скорее всего, будет: «Что-то “агитационно-революционное…”». И в современных биографиях картина Бориса Михайловича упоминается именно в таком качестве: «В послереволюционные годы Кустодиев участвовал в оформлении Петрограда к 1-й годовщине Октября, создавал плакаты, лубки и картины на темы революции («Большевик», 1919—1920, Третьяковская галерея; «Праздник в честь 2-го конгресса Коминтерна на площади Урицкого», 1921, Русский музей)».
Понятно, что сегодня совсем немногих специалистов привлекает эта сторона творческого наследия замечательного художника. Но в советское время, по словам известного искусствоведа, заслуженного деятеля искусств РСФСР И. В. Долгополова, картина «считалась классикой». Тем не менее подробной расшифровкой полотна никто не занимался. А картина-то не простая. Чтобы найти ключ к загадке, которую оставил Б. М. Кустодиев, обратимся к тем годам.
Одновременно с заданием Петроградского Совета Кустодиев писал портрет Ф. И. Шаляпина. Вот что рассказала об одном из эпизодов этой работы Адель Ивановна Алексеева, историк и писатель, посвятившая Кустодиеву книгу «Солнце в день морозный (Кустодиев)»: «Во время сеансов художник и певец вспоминали Волгу, на которой оба родились, своё детство, говорили о прошлом, об искусстве.
В эти же дни Кустодиев делал другой портрет — молодых учёных Семёнова и Капицы. Так что оба портрета стояли в одно время в мастерской. Молодые учёные, приходя, видели огромное незаконченное полотно с Шаляпиным. И когда Шаляпин однажды встретил у Введенской церкви Капицу и тот поздоровался, Фёдор Иванович поделился с Кустодиевым:
— Знакомое лицо, а где я его видел — шут знает.
— А не этот? — спросил Кустодиев и показал стоявший на мольберте портрет двух физиков.
— Он! Кто же это?
Кустодиев засмеялся и рассказал Шаляпину, как начал писать портрет этих молодых людей.
— Пришли и говорят: “Вы знаменитых людей рисуете. Мы пока не знамениты, но станем такими. Напишите нас”. И такие они бровастые, краснощёкие (им и голод нипочём), такие самоуверенные и весёлые были, что пришлось согласиться. Притащили они рентгеновскую трубку, с которой работали в своём институте, и дело пошло. Потом и гонорар принесли, знаете какой? Петуха и мешок пшена. Как раз заработали тогда где-то под Питером, починив какому-то хозяйчику мельницу».
Здесь речь идёт о знаменитом двойном портрете, который сегодня официально называется «Портрет профессоров П. Л. Капицы и Н. Н. Семёнова».
Никакие это ещё не профессора — в то время и звания такого не было (в 1918 году профессорское звание отменили и в 1921-м ещё не восстановили), — но то, что это действительно молодые учёные и будущие лауреаты Нобелевских премий, видно не по рентгеновской трубке в руках Н. Н. Семёнова (кстати, это подлинный научный прибор: с 1920 года Семёнов возглавлял лабораторию электронных явлений Петроградского физико-технического рентгеновского института), а по выражению лиц и глаз «бровастых, краснощёких, самоуверенных и весёлых» молодых людей (Капице тогда было 27 лет, а Семёнову — 25). Художник весьма прозорливо передал их оптимизм и веру в будущее.
Что касается художественной сути портрета, то об этом очень точно написал Виктор Сергеевич Липатов, автор книги очерков о художниках «Краски времени»: «Молодые учёные оживлены, они в добром настроении молодости, таланта и грядущего исполнения замыслов и желаний. Отвлеклись от разговора, словно приглашают принять в нём участие и зрителя. Интеллект, вдохновение, скромное достоинство, некоторая самоирония и несокрушимый оптимизм. Светлые люди».
Однако какое отношение имеет этот портрет к картине «Праздник в честь 2-го конгресса Коминтерна на площади Урицкого»?
Оказывается, самое непосредственное!
Так случилось, что подлинника картины в Русском музее я не видел: не всегда он размещался в экспозиции, да и бываю я в Питере не часто. И когда картина приехала в Москву на выставку «Праздники по-русски» в Царицыно, я встретился с подлинником. И почти сразу обратил внимание на знакомую пару в центре на переднем плане в толпе «ликующих граждан».
Приглядевшись внимательнее, я чуть не нарушил приличествующую музею тишину возгласом: «Не может быть!» Однако зрение меня не обмануло — эта пара та самая — «молодых учёных», отдельный портрет которых столь известен и знаменит.
Конечно, Кустодиев изменил «краснощёких, самоуверенных и весёлых» молодых людей! Изменилась и композиция двойного портрета! Персонаж Н. Н. Семёнова — гораздо старше истинно портретного возраста и гораздо серьёзнее, а персонаж П. Л. Капицы несколько помолодел и сменил амплуа — из явного лидера пары на «профессорском портрете» он стал почтительно внимающим собеседником. Изменился и характер беззвучной для зрителя беседы. Если на «профессорском портрете» собеседники «в добром настроении молодости, таланта и грядущего исполнения замыслов и желаний» и доминантой мизансцены являются «интеллект, вдохновение, скромное достоинство, некоторая самоирония и несокрушимый оптимизм» светлых людей, то на «праздничном» портрете собеседники почему-то вызвали в моей памяти булгаковского Воланда и Фагота-Коровьева (в диалоге на сцене Варьете).
Ход ассоциаций у каждого человека весьма прихотлив, и не всегда можно объяснить, почему сложился тот или иной образ. Мой Воланд-Семёнов, изящным жестом указывая на карнавально-балаганное веселье окружающих, на мой взгляд, как будто говорит Коровьеву-Капице: «Горожане сильно изменились, внешне, я говорю, как и сам город, впрочем. О костюмах нечего уж и говорить… Но меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая… аппаратура, сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?» На что Коровьев-Капица, слегка ухмыляясь, отвечает: «Они — люди как люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»
Кепка, правда, у Коровьева-Капицы не клетчатая, как у «настоящего» Фагота-Коровьева, да и трубка не «Stubby», как на «профессорском портрете» у Капицы, а, скорее, «Bent billiard». Но эти различия, как мне кажется, отнюдь не уничтожают, а только подчёркивают фрактальное сходство кустодиевских миров «Праздника в честь 2-го конгресса Коминтерна на площади Урицкого» и булгаковского «Мастера и Маргариты». Миров вневременны`х и внепространственных, но духовно подобных.
Не думаю, что случайно в эту историю оказались непосредственно вовлечены нобелевские лауреаты по физике и химии. Именно «в недрах этих наук» сегодня зреет новое мировоззрение, которое сделает толерантность одним из краеугольных камней морали глобальной цивилизации, а искусство — одним из важнейших инструментов познания многообразия реальностей.
