Редкий образованный человек той поры не держал на своём письменном столе символ этой удивительной, противоречивой, но такой притягательной личности — статуэтку, изображающую человека в треуголке, скрестившего на груди руки. Была и другая любимая поза у этого героя: правая рука — за лацканом сюртука…
Записки врача
Чем привлекал русского аристократа, застёгнутого на все пуговицы в николаевской России, а позже — и русского интеллигента образ французского императора? То был человек, сделавший себя сам и сам себя короновавший, — совершенно новая фигура в мировой истории.
В самом деле: мальчишка из бедной дворянской семьи, выросший на узких каменистых улочках Корсики, через 30 лет — уже император Франции, Наполеон I. Бóльшая часть Европы трепетала при имени Бонапарта, который словно бы «по-братски» разделил власть со Всевышним: «Тебе — небо, мне — земля», — такую медаль учредил Наполеон, изобразив на ней Бога…
И вот этот сверхчеловек вторгся в Россию, прошёлся по ней, как Батый и Тамерлан, вместе взятые, занял Москву и в суровые русские морозы ретировался на родину, оставив за собой помимо шлейфа побед и просчётов множество вопросов, которыми по сей день задаются исследователи.
Назову некоторые. Кто всё-таки выиграл сражение при Бородине, если учесть, что после этого боя войска Бонапарта вступили в Москву? Кто сжёг Москву — французы или русские патриоты? Могла ли суровая русская зима перечеркнуть наполеоновскую кампанию 1812 года? Почему Бонапарт отказался от замысла идти на российскую столицу — Петербург? Как развивались бы события, если бы Наполеон не поспешил покинуть Москву?
Обо всём этом есть разные мнения — как русских, так и западных историков. Но в дни юбилея войны 1812 года было бы особенно любопытно обратиться к мнению самого Наполеона. Его размышления о произошедших в России событиях содержат мемуары врача Барри О’Мира, сопровождавшего Бонапарта в его последнюю ссылку на остров Святой Елены.
О самом О’Мира известно немного. Ирландец по происхождению, он служил хирургом в британском флоте на паруснике «Беллерофонт», который в 1815 году доставил бывшего французского императора из Рошфора в Плимут перед тем, как отправить пленника на скалистый атлантический остров. На борту судна Наполеон обратил внимание на британского врача, который оказывал помощь многим французским офицерам, и предложил О’Мира сопровождать его на Святую Елену. И тот согласился.
Впрочем, на острове рядом с Наполеоном О’Мира провёл всего три года. Уже в 1818 году он вступил в конфликт с английским губернатором острова, а по сути — с главным тюремщиком Наполеона, Хадсоном Лоу. Он обвинял губернатора в жестоком обращении со знаменитым пленником. И тогда губернатор выдворил несговорчивого врача со Святой Елены. Тот не остался в долгу. О’Мира опубликовал в 1822 году в Лондоне — спустя год после смерти Бонапарта — свои записки, где публично обвинял британские власти в «медленном убийстве» Наполеона, заточённого на острове с нездоровым морским климатом.
«Голос со Святой Елены» — так называется книга О’Мира. Только выйдя из печати, она наделала много шуму в Европе, а её автор жестоко пострадал: его лишили звания морского врача. О’Мира умер в 1836 году, войдя в историю автором самой беспристрастной книги о ссылке Наполеона.
«Я высчитал российскую погоду за пятьдесят лет»
Свои беседы с Бонапартом, которые О’Мира вёл в Лонгвуде — гористом местечке на Святой Елене, где бывший император жил под строжайшим надзором английских властей, — врач тщательно записывал. Из его дневника следует, что Наполеон любил говорить и говорил на любые темы — в том числе и о медицине. В один из дней беседа зашла о русской кампании 1812 года. И О’Мира задал Бонапарту очень важный вопрос: чему приписывает сам император свою неудачу в России?
«Холоду, раннему холоду и московскому пожару, — отвечал Наполеон. — Я ошибся на несколько дней. Я высчитал [российскую] погоду за пятьдесят лет, и никогда сильные морозы не начинались раньше 20 декабря, [они всегда наступали] на двадцать дней позднее, чем начались в этот раз. Во время моего пребывания в Москве было три градуса холода, — продолжал Бонапарт, — и французы переносили его с удовольствием. Но во время пути (отступления из Москвы. — Прим. авт.) температура спустилась до восемнадцати градусов, и почти все лошади погибли. За недостатком лошадей мы не могли ни делать разведки, ни выслать кавалерийский авангард, чтобы узнать дорогу. Солдаты падали духом и приходили в замешательство. Вместо того чтобы держаться вместе, они бродили в поисках огня. Те, которых назначали разведчиками, покидали свои посты и отправлялись в дома погреться. Они рассыпáлись во все стороны и легко попадали в руки врагов. Другие ложились на землю, засыпали и, сонные, умирали. Тысячи солдат погибли так».
Далее О’Мира завёл с Бонапартом беседу о московском пожаре, о котором ходило так много противоречивых слухов. Наполеон был категоричен. Он считал, что, если бы Москва не выгорела, он провёл бы в ней всю зиму и это, по его мнению, решило бы исход русской кампании в пользу французов.
«Русские имели неосторожность утверждать, что выиграли сражение, — рассуждал бывший император, — и тем не менее через восемь дней я входил в Москву. Я очутился среди прекрасного города, снабжённого провиантом на целый год. Многие хозяева [домов] оставили записочки, прося в них французских офицеров, которые займут их владения, позаботиться о мебели и других вещах; они говорили, что оставили всё, что могло нам понадобиться, и что они надеются вернуться через несколько дней, как только император Александр уладит все дела, что тогда они с восторгом увидятся с нами. Многие барыни остались, так как знали, что ни в Берлине, ни в Вене жителей мы никогда не обижали».
Наполеон с горечью поведал: он полагал, что его армию ожидает «полное благосостояние на зимних квартирах». Но в Москве сразу же начались пожары… Бонапарт признаёт, что недооценил силу огня, казавшуюся ему сначала безопасной. Император думал, что пожар возник от солдатских костров, разведённых слишком близко к деревянным домам. Он отдал строгие приказы по этому поводу по полкам и лично руководил тушением. Однако на следующее утро поднялся сильный ветер, и огонь очень быстро распространился по всему городу. По свидетельству Наполеона, этому способствовали сотни бродяг, специально нанятые для поджога. Они рассеялись по разным частям города и спрятанными под полами одежды головешками поджигали дома. Стоявшие на ветру деревянные строения вспыхивали, как свечки… Французы пытались, было, тушить огонь, но вскоре стало ясно, что это невозможно. Тем более, что все пожарные трубы были испорчены (видимо, преднамеренно). По всей Москве отыскалась только одна пригодная труба!.. Спасаться из пожарища пришлось и самому Наполеону.
«Чтобы увлечь других, — вспоминал император, — я подвергался опасности, волосы и брови мои были обожжены, одежда горела на мне. Нескольких генералов огонь поднял с постелей. Я сам оставался в Кремле, пока пламя не окружило меня. Тогда я уехал в загородный дворец [императора] Александра в расстоянии приблизительно четырёх вёрст от Москвы. И вы, может быть, представите себе силу огня, если я скажу вам, что трудно было прикладывать руку к стенам или окнам со стороны Москвы, — так эта часть была накалена пожаром... Этот ужасный пожар всё разорил, — заключил Бонапарт. — Я был готов ко всему, кроме этого. Кто бы мог подумать, что народ может сжечь свою столицу? Если бы не этот роковой пожар, у меня было бы всё необходимое для армии; на следующий год Александр заключил бы мир или я был бы в Петербурге».
По словам Наполеона, русский император знал, что французская армия может двинуться на Петербург, и он якобы поспешил отправить в Англию морем «свои брильянты и драгоценности»… Однако надо сказать, что, находясь на Святой Елене, Наполеон обладал неверной информацией. Ввиду опасности осады столицы Александр действительно распорядился вывезти из Зимнего дворца ценности Кабинета Его Величества. Но все эти реликвии так и не покинули пределы России: их тайно перевезли в Олонецкую губернию, в Вытегру, где они находились до весны 1813 года.
Уже под конец беседы О’Мира задал Бонапарту очень важный вопрос. Врач спросил Наполеона: мог бы он «всецело покорить Россию?». «Нет, — отвечал Наполеон, — но я принудил бы Россию заключить выгодный для Франции мир». Как пишет далее О’Мира, Бонапарт неожиданно перешёл к разговору о политическом устройстве России. «В этом городе, — сказал Наполеон о Москве, — было до сорока тысяч людей в рабской зависимости. Я провозгласил бы свободу всех крепостных в России и уничтожил бы крепостнические права и привилегии дворянства. Это создало бы мне массу приверженцев. Я заключил бы мир в Москве или на следующий год пошёл бы на Петербург…»
