Мещанин из города Пучежа
В книге "Гроза" А. Н. Островского" (М., 1955) А. А. Ревякин приводит два имени, несомненно известных писателю и, видимо, повлиявших на создание образа Кулигина. Один из них - Павел Алексеевич Зарубин, мещанин из города Пучежа Костромской губернии. Его отец держал барки для перевозки грузов по Волге. Но заработки были случайными, и семья еле-еле сводила концы с концами. Павел с детства помогал отцу, из-за чего не мог посещать училище. Кое-как выучившись дома азам грамоты, он с увлеченной настойчивостью занялся самообразованием. Но когда скончался отец, а "кормившие семью" барки погибли во время бури, Павел стал осваивать разные ремесла: мастерил для местных обывателей нехитрую мебель, шил сапоги и рукавицы, начал чинить часы.
Но более всего его привлекала серьезная наука. Где мог, он доставал пособия по математике, физике, механике, астрономии. Овладев чертежным искусством, Зарубин в 1842 году поступил чертежником в костромскую губернскую канцелярию. Но практическая смекалка и научные знания, приобретенные им, побудили его попробовать свои силы в изобретательстве. Однако открывшийся у Зарубина дар приносил ему в провинциальной глубинке немало неприятностей. Первые конфликты начались у Павла еще в юности, с отцом. Тот, замечая, что сын, улучив свободную минуту, забивается в угол с какой-то мудреной книгой, и считая это непростительной для простолюдина блажью, нередко увесистым подзатыльником возвращал юношу из мира стройной гармонии цифр и формул к скудной действительности мещанского существования.
На службе Зарубин тоже не встретил понимания. Кулигина, предложившего в "Грозе" Островского установить в городе громоотвод, Дикой хотел потащить на расправу к городничему. А реальному Зарубину, представившему в Академию наук без ведома местного начальства придуманные им приборы для более точного измерения местности и межевого дела, пришлось почти две недели посидеть в "холодной" под арестом. Отпуская же на свободу, ему попросту пригрозили уволить, если он впредь не оставит своих изобретательских затей.
В начале 50-х годов XIX века Зарубин перевелся в Москву в канцелярию Межевого корпуса. Тогда же вышла его брошюра "Описание планиметра". Предложения Зарубина, их новаторство оценили не только в столице, но и за рубежом: Петербургская и Парижская академии удостоили его премий. Живя в Москве, Зарубин познакомился с Островским и бывал в его доме. Оказалось, что Павлу Алексеевичу не чужд и литературный талант. В 50-е годы разные газеты и журналы публиковали его очерки о русском провинциальном быте, о жизни купцов, мещан и простолюдинов. Позднее эти наблюдения составили большую книгу "Темные и светлые стороны русской жизни" (1872).
Рассуждения Кулигина в пьесе "Гроза" о "жестоких нравах" города Калинова очень сходны с повествованием Зарубина о "темном царстве" захолустной глубинки - суевериях, сплетнях, агрессивном невежестве обывателей, нищете простонародья и неуемной алчности купечества, прикрываемой религиозным ханжеством.
В "Грозе" Кулигин рассказывает, как местные богатеи, считающие себя хранителями истинного благочестия, "торговлю друг у друга подрывают, и не столько из корысти, сколько из зависти", и, проповедуя патриархальный культ семьи, в то же время грабят родственников, "своих домашних едят поедом". У Зарубина в очерке есть яркий образ "почтенного" хлеботорговца: голодный, неурожайный год, в который он по огромной цене сбыл гнилой, залежалый хлеб, купец называл "божьей благодатью" и усердно молился о его повторении.
Кулигин у Островского (как и реальный Зарубин) питал склонность к литературным занятиям и признавался другому герою пьесы, Борису, что хотел бы написать о всех неблагополучиях своего городка, из-за которых болит его душа. Борис откликается: "Вы бы и написали. Это было бы интересно". На что Кулигин отвечает: "Как можно, сударь! Съедят, живого проглотят. Мне уж и так за мою болтовню достается".
В то время, когда Островский заканчивал свою "Грозу", его приятель Зарубин переживал трудности на службе. Честность в делах, выявление небрежных ошибок, а порой и заведомых махинаций межевых чиновников, непримиримое отношение к окружающей неправде и резкие слова по этому поводу привели Зарубина к отставке. В 1860 году он уехал в родной Пучеж.
Герой пьесы Островского Кулигин осуждал местных купцов, властно распоряжавшихся в городе Калинове. Зарубин же в письме 1862 года к издателю А. А. Краевскому осмелился критиковать правительство и общие порядки Российской империи: "Хорошо теперь лишь бесчестным, бессовестным людям <...> Следуя примеру правительственных представителей, народ до того привык к бесчестному делу, что не может уже различать поступка честного от бесчестного".
И все же Зарубину повезло больше, чем литературному герою, для которого он послужил прототипом. Благодаря незаурядным талантам и приобретенной известности Павлу Алексеевичу не суждено было бесследно пропасть в уездной глухомани. Его пригласили в Петербург, где в 60-е годы он становится помощником директора Императорского сельскохозяйственного музея. В это время Зарубин предлагает массу новых изобретений - усовершенствованные гидропульты, водоподъемники, пожарные насосы, даже приборы для мореходства. Печатает научные статьи и беллетристические очерки, в 1871 году возглавляет редакцию "Петербургского листка" - дешевой газеты для городских низов.
Первый умелец в округе
Отец Островского купил имение Щелыково под Костромой и в 1848 году повез туда всю семью. Кострома произвела на Островского большое впечатление, в дневнике он с восторгом описывал городской сад на волжском откосе, беседку, из которой открывался чудесный заречный вид. Этот пейзаж впоследствии, возможно, лег в основу ремарки первого действия "Грозы": "Общественный сад на высоком берегу Волги; за Волгой сельский вид".
Недалеко от беседки, которая так полюбилась Островскому, согласно местным преданиям, в то время находились солнечные часы. Их устроил местный самородок-изобретатель Александр Васильевич Красильников. В "Грозе" Кулигин уговаривал Дикого расщедриться на устройство подобных часов на набережной: "А то этакое место прекрасное, и вид, и все, а как будто пусто. У нас тоже, ваше степенство, и проезжие бывают, ходят туда наши виды смотреть, все-таки украшение...."
Красильников - сын костромского купца третьей гильдии - в 20 лет удивил горожан необычным поступком, который многие посчитали "сумасбродством". После смерти отца он продал доставшуюся ему по наследству лавку с товарами, записался в мещане и самозабвенно занялся изучением различных наук. То, что возраст для учебы был весьма изрядный, его нисколько не смущало. Он, как и Кулигин, вдохновлялся примером Ломоносова. Вскоре он прослыл первым умельцем в округе и стал делать для нужд училищ и зажиточных горожан компасы, астролябии, гидрометры, электрические машины и многое другое.
Местные обыватели охотно пользовались часами (карманными и большими, комнатными), изготовленными Красильниковым. А неуемный самоучка искал все новых познаний и сфер деятельности. Овладев по книгам основами архитектурного искусства, он начал возводить городские здания, вполне в этом преуспев. Особенно ему удавались церковные колокольни: стройные, легкие, украшающие городские ландшафты. Красильникову приписывают одну из лучших колоколен в центре города - возле церкви Спаса в гостином дворе (дошедшую до нашего времени).
П. П. Свиньин в 1820 году опубликовал в "Отечественных записках" очерк о Красильникове, в котором с восторгом рассказывал о незаурядных дарованиях костромича, о его скромности и бескорыстном служении общественному благу. Трудно сказать, насколько мог быть знаком Островский с этой статьей, но сведения о Красильникове ему, несомненно, были известны. С Красильниковым дружил его дядя, протоиерей П. Ф. Островский, живший в Костроме.
В то время, когда драматург работал над "Грозой", его дядя писал "Исторические записки о Костроме". В них говорилось: "Красильников - замечательная для Костромы личность <...> Без особого руководите ля, одним внимательным усидчивым чтением книг он приобрел довольно основательные сведения в области науки по части механики, архитектуры, физики, химии, оптики и астрономии. Над красивым своим каменным домом Красильников устроил для себя обсерваторию, приготовив для нее своими руками почти все нужные инструменты <...> Днем Красильников не отказывал никому в своих услугах, а тишину ночи посвящал благоговейному созерцанию звездного неба в своей обсерватории".
Красильников скоропостижно скончался в 1852 году во время эпидемии холеры. Но при его жизни Островский дважды (в 1848 и 1851 годах) бывал в Костроме. По предположениям местных краеведов, П. Ф. Островский наверняка рассказывал о Красильникове своему племяннику, а может быть, и познакомил их. Возможно, именно от Красильникова перешло к Кулигину увлечение астрономией. Герой Островского то с воодушевлением цитирует Ломоносова:
Открылась бездна звезд полна,
Звездам числа нет, бездне - дна,
то восхищается: "Комета ли идет, - не отвел бы глаз! красота! звезды-то уже пригляделись, все одни и те же, а это обновка; ну смотрел бы да любовался!"
И еще один прототип
По духовному складу и жизненному пути близок Зарубину и Красильникову мещанин Иван Сергеевич Гагин из городка Касимова на Оке. Его предки принадлежали к купеческой среде. Сам он стал владельцем маленькой посудной фабрики и занимался экспериментами по производству фарфора. Но его интересы были куда обширнее: физика и механика, история и археология... Он начал изучать древнейшие поселения, обнаруженные в окрестностях Касимова, и составил их описание, которым до сих пор пользуются специалисты. На свои разнообразные научные изыскания Гагин потратил все состояние, потерял фабрику и поступил на службу землемером.
Как и Красильников, Иван Сергеевич сам сумел постичь все тонкости непростого архитектурного дела и выстроил в городе немало самобытных, красивых зданий. Они и создали неповторимый, привлекающий ныне туристов облик Касимова.
С Кулигиным Гагина сближает мечтательный, романтический склад души. Кулигин готов бесконечно любоваться окружающей Калинов природой. Гагин же хотел сделать неповторимо прекрасным свой затерянный в мещерской глуши городок. На главной площади он задумал поставить собор Воскресения Христова, мощь и великолепие архитектурного убранства которого превзошли бы знаменитый собор Святого Петра в Риме. По проекту Гагина собор должны были окружать семь церквей-приделов (в память о семи днях творения, семи днях недели и т. д.). А вокруг главного купола двигалось бы по солнцу золоченое изображение Спасителя - символ духовного света. Разумеется, этот грандиозный проект, как и многие другие замыслы Гагина, оказался неосуществимым.
И у Гагина и у Кулигина была заветная, но совершенно фантастическая мечта, которой оба посвятили всю свою жизнь. Кулигин пытался создать "вечный двигатель", чтобы полученную за изобретение премию употребить на помощь бедствующему городскому простонародью. Гагин надеялся раздобыть средства на строительство большой светлой богадельни, чтобы обогреть в ней местную бедноту. В его бумагах сохранилось несколько планов этого здания с нарядной домовой церковью, просторными жилыми корпусами и затейливыми крылечками. Эти планы скорее напоминали загородный дворцовый ансамбль, чем приют бедняков.
Редактор журнала "Москвитянин" историк М. П. Погодин, познакомившись с Гагиным в Москве, был очарован этой бескорыстно-самоотверженной личностью. В 1846 году Погодин даже специально приезжал в Касимов, чтобы еще раз повидаться с Гагиным, но не застал его в живых. Островский, в конце 40-х годов вошедший в редакцию "Москвитянина", вполне мог слышать от Погодина об этом удивительном человеке. На такое предположение наводят ранние наброски "Грозы". Кулигин в них, как и Гагин, увлекался историческими изысканиями. И надеялся получить деньги не за изобретение "вечного двигателя", а "за историю". "За какую?" - удивленно спрашивал Борис. И Кулигин пояснял: "Историю нашего города пишу - о татарах".
Если думать, что под этим подразумевались события татаро-монгольского нашествия, то вряд ли разорение напавшими на Русь захватчиками маленького городка могло дать материал для целой "истории города". А вот у Касимова действительно была необычная историческая судьба, связанная с татарами. Древний русский Городец Мещерский в XV веке московский князь Василий II (Темный) передал в удел казанскому царевичу Касиму, перешедшему к нему на службу. С тех пор и до конца XVII столетия город оставался маленьким татарским "ханством", затерянным посреди русских просторов. В рукописях Гагина были исследования на эту тему: "Описание о водворении татарских царей в Городце Окском", "Краткая сложность о касимовских царях татарских и памятниках с их времени существовавших". После смерти Гагина часть его бумаг была передана Погодину, и тот, несомненно, знал об этих исследованиях.
Кроме того, когда в 1837 году Касимов посетил цесаревич Александр Николаевич со своим наставником В. А. Жуковским, Гагин был представлен наследнику и преподнес историко-статистическое описание своего города с десятью собственноручными рисунками. Александр отблагодарил его золотой табакеркой, а впоследствии прислал золотую медаль. Не этот ли эпизод послужил основой для чернового рассказа о Кулигине, уповавшем на награду за свое историческое разыскание? Но уникальные "татарские" страницы в истории Касимова были нетипичны для собирательного образа глубинного русского городка, и от татарской темы в окончательном варианте пьесы сохранилась лишь возмущенная реплика Дикого, раздраженного предложением Кулигина поставить в городе громоотводы: "Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А? Говори! Татарин?" Может быть, неслучайным оказалось и созвучие названий городов - Калинов и Касимов.
Погодин рассказывал, как однажды поведал о Гагине одному "бывалому русскому человеку" и тот заметил: "Точно ваш Иван Сергеевич, по всему видно, был святая душа, но такие люди у нас по городам не диковинка, много встречал я их на своем веку..." Кто был этот собеседник? Может быть, сам Островский? А может, и Мельников-Печерский, обративший особое внимание на образ Кулигина и увидевший в таких людях залог большого будущего России: "Да, велика, прекрасна будущность нашей милой родины, - и все ее величие, вся красота ее теперь, - еще как алмаз в грубой коре, кроется в нашем народе, полном нерастраченных, не промотанных еще на рынке роскоши, пустоты и тщеславия духовных сил".
