О прошлом для будущего

Война

В июне 1941 года Марксик заканчивал школу в Сясьстрое. 21 июня был выпускной вечер, а утром 22 июня - солнечным, теплым утром - на улицах Сясьстроя проходили соревнования по бегу. На балконе Дома культуры духовой оркестр играл марш, по выглядевшим по-настоящему праздничными улицам бежали молодые ребята и девчата в спортивной одежде. Около двенадцати часов дня в поселке включили громкоговорители и по радио передали, что будет выступать Вячеслав Михайлович Молотов. Марксик как раз финишировал третьим. Оркестр играл, а я хватал капельмейстера оркестра за брюки, чтобы оркестр замолчал: В. М. Молотов уже говорил. Праздник кончился сразу, все пошли по домам. Около шести часов вечера мы сидели в скверике недалеко от школы, горячо обсуждая: наверное, наша армия уже подходит к Варшаве. Во время обсуждения гудок комбината возвестил о воздушной тревоге.

Поздно вечером приехал папа забирать нас на Урал. На следующий день мы уехали в Ленинград и, прожив там три дня, 26 июня отбыли в Москву еще обычным поездом. Я запомнил, что в Ленинграде большинство окон уже было заклеено полосами газетной бумаги в виде креста - как знак умножения. Считалось, что это помогает от "выбивания" окон ударной волной при взрывах.

Помню, когда мы ехали в Москву, где-то недалеко от Калинина с поезда спрыгнули два молодых парня. Полковник из соседнего купе, заметив это, остановил поезд и с криком: "Немецкие диверсанты" - стал стрелять по ним. Ребята побежали, полковник, слава богу, не попал. Поезд простоял полчаса, пока красноармейцы, которые ехали в поезде, искали бомбу, но не нашли.

Несколько дней в Москве мы жили в гостинице "Метрополь". В городе снова шли антифашистские фильмы: "Профессор Мамлок", "Семья Оппенгейм" и другие, в течение почти двух лет "дружбы" с фашистской Германией запрещенные к демонстрации.

По моим детским воспоминаниям, большинство людей в это время после заключения пакта "Молотов-Риббентроп" относилось к нему, как к тактическому ходу нашего правительства, и не сомневалось в грядущей и очень скорой войне с фашизмом. Но большинство было уверено, что "на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом".

Из Москвы в Свердловск мы ехали уже в "теплушках" вместе с "эвакуированными" - теми, кто смог уйти, убежать, уехать от наступающих немцев в Западной Белоруссии. Прибыли в Свердловск 3 июля рано утром, остановились в гостинице "Большой Урал" и там услышали выступление И. В. Сталина. Я прекрасно помню, как мы, затаив дыхание, слушали радио, как булькала вода, когда Сталин пил ее. Мама сказала, что "вот наконец-то Сталин высказал все, о чем мы постоянно думали последнее время". Потом поехали в Туринск (250 км на северо-восток от Свердловска). Как всегда, квартиры еще не было. Недостроенный директорский коттедж стоял в новом заводском поселке, состоявшем в основном из бревенчатых домов - двух- и трехэтажных многоквартирных - и нескольких коттеджей для "начальства". Мы занимали поначалу две комнаты в типовом многоквартирном доме, оказавшись вместе с мастером основного производства Кунгиным. Маркс поступил в Свердловске в Уральский индустриальный институт им. С. М. Кирова на энергетический факультет. Он считал, что энергетика будет определять будущее страны, и папа в этом его поддерживал. Марксику было 17 лет, когда он кончил школу, и его с радостью приняли в институт, потому что семнадцать лет - значит, в армию сразу не возьмут, а дальше видно будет. А то получалось так, что в институт поступали только девочки.

Хорошо помню, как в середине сентября, в воскресенье, я проснулся утром, увидев сон, будто мне подарили футбольный мяч. Я открываю глаза и вижу: прямо передо мной лежит великолепный желтый кожаный футбольный мяч. А на койке сидит старший брат, который приехал из Свердловска. Давно зная эту мою мечту (я увлекался футболом), он купил - тогда это еще было возможно - и привез мне мяч.

А приехал он потому, что решил, раз война, то не учиться надо, а идти на фронт. Он говорил, что не может отсиживаться в институте и ходить на лекции, когда его сверстники воюют.

Брат подал заявление, в военкомате ему сказали: "Подожди, как только будет у нас возможность, мы тебя вызовем и направим в училище". А пока он пошел работать на завод учеником токаря, потом токарем. Комсомольцы завода избрали его секретарем комитета ВЛКСМ завода. В феврале сорок второго года его вызвали наконец в военкомат и сообщили, что есть возможность отправить его в свердловское пехотное училище. И он пошел туда.

В городе Туринске папа был главным человеком - директором оборонного завода, его влияние было не меньше, чем секретаря райкома или председателя райисполкома. Я думаю, достаточно было не телефонного звонка, просто кивка головы военкому - что вот, мол, сын рвется на фронт, ты не торопись с этим делом, потяни немного, присмотри там какое-нибудь училище получше, инженерное, или еще что-нибудь... Отец не мог не понимать, что воевать в пехоте - это самое опасное, самое гибельное дело. Но просить за сына, а тем более за его спиной пытаться, пользуясь своим положением, устроить туда, где полегче, - это никогда ему даже в голову не могло прийти. Папа сам рвался на фронт, потому что был командиром Красной армии много лет тому назад, но его, конечно, не отпускали: начальство считало, что на заводе пороховой целлюлозы он гораздо нужнее.

В Туринске я пошел в пятый класс. Классной руководительницей была Александра Ивановна Малышева - преподаватель математики, награжденная за свою преподавательскую работу медалью "За трудовую доблесть". До войны награждали редко, и награды ценились очень высоко, так что ее медаль - это, наверное, как в брежневские времена Герой Социалистического Труда.

Александра Ивановна объясняла очень четко, ясно, вместе с тем была строгой и справедливой. Муж ее был на заводе начальником механического цеха, где работал Марксик. Много позже она рассказывала маме, как они делились с мужем своими впечатлениями о братьях Алферовых, - оба нас очень любили.

Когда мы приехали в Туринск, война там еще особенно не чувствовалась, на рынке из продуктов было все: масло, мед, овощи, картофель, мясо - и очень дешево. К осени, правда, эта благодать закончилась. К сентябрю в заводском поселке было уже много эвакуированных, в том числе из Сясьстроя. В школе часть учителей была тоже из западных областей, особенно много из Харькова. Из Харькова к нам эвакуировали машиностроительный техникум, и он разместился в нашей школе, так что уже зимой 1941/42 года мы учились в три смены.

Среди эвакуированных несколько семей оказались нашими старыми знакомыми. Из Сясьстроя приехали Тепеницыны и Вильбаумы.

Иван Александрович Тепеницын и его жена Татьяна Максимовна были очень порядочными, интеллигентными и бездетными. Татьяна Максимовна окончила до революции в Санкт-Петербурге гимназию и для довоенного времени была хорошо образованным человеком. С мамой она очень сблизилась и часто бывала у нас дома. Работала Татьяна Максимовна у папы секретарем, и, конечно, это был секретарь высшего класса. Иван Александрович окончил до революции, в 1912 году, по-моему в Старой Ладоге, коммерческое училище вместе с будущим маршалом Советского Союза Федором Ивановичем Толбухиным и очень хорошо о нем отзывался. Работал И. А. Тепеницын на заводе начальником планового отдела и по совместительству начальником отдела кадров, где всю войну работала мама. Начальником мама, по правилам, не могла быть, так как не могла непосредственно подчиняться мужу - директору.

Елена Ивановна Вильбаум - вдова с четырьмя детьми: дочерями Астрой и Миральдой и сыновьями Арнольдом и Альфредом. Арнольд был на пару лет старше Маркса, болен туберкулезом и поэтому не призывался в армию. Альфред, Альфик, как мы его называли, на два года старше меня, вскоре оставил школу, пошел на завод учеником столяра и со временем стал просто замечательным мастером. Арнольд знал Маркса еще в Сясьстрое, и у них часто происходили жаркие дискуссии на политические темы. Наверное, Арнольд в девяностые годы стал бы типичным "демократом", но обсуждать с ним самые различные проблемы было очень интересно. С Альфиком мы дружили все военные годы в Туринске, это очень добрый и верный товарищ. Арнольд умер через несколько лет, а с Альфиком мы встречались и после войны, когда Евгения Ивановна вместе с ним переехала в Таллин.

Из Городка, где мы жили, когда я родился, в Туринске, в нашем поселке № 3, оказалась семья Массарских, старых знакомых моих родителей. С их сыном Александром - мы называли его Аликом, он был только на два года старше меня - мы подружились, и эта дружба сохраняется до сих пор. Александр Самойлович Массарский, талантливый изобретатель, один из основателей советской школы каскадеров, широко известен в Санкт-Петербурге, да и во всей стране.

Самыми трудными в Туринске для нас были сорок первый и весна сорок второго года. Я помню, как мы ходили менять на картошку те вещи, которые у нас еще оставались. Но уже в сорок втором вырос прекрасный урожай картофеля на нашем собственном огороде, у нас был участок в пять соток. К тому же к концу сорок второго директорам стали давать литерный паек, в общем, нельзя сказать, чтобы мы бедствовали. И все же я помню, как мы мечтали, как фантазировали, из чего после войны будет состоять наш завтрак или обед, при этом высшим лакомством в наших мечтаниях была французская булка с маслом... Но все-таки повторяю: мы жили в относительно благополучных условиях, естественно, что в Свердловской области не было ни затемнения, ни бомбежек, ничего такого... Однако тревога за брата, за нашего Марксика, постоянное ожидание писем с фронта, страх за его судьбу - все это не оставляло нас в те годы.

Нужно сказать, что в самые тяжелые времена: и в сорок первом, когда немцы вплотную подошли к Москве, блокировали Ленинград, и в сорок втором, когда фашисты ворвались в Сталинград и были на Кавказе, - никогда мы не сомневались в нашей победе. Завод работал очень хорошо все военные годы, уже летом сорок второго стал победителем соревнования Наркомбумпрома и получил переходящее Красное знамя ГКО (Государственного Комитета Обороны), а папа был награжден орденом "Знак Почета", что в то время еще было редким событием.

И вот такая характерная черта: у нас всегда было принято, что, если идет подписка на заем, папа подписывается не на один, а на два оклада, и если я мог что-то добавить, то я тоже подписывался на какие-то суммы. Когда собирались вещи для фронта, мы несли, что могли. И я нес тоже... Я помню, как мама сказала однажды отцу: "Ваня, зачем ты отдал свою пыжиковую шапку? Ты увидишь, в ней будет ходить секретарь парткома, ни на какой фронт она не попадет". Так, кстати, и случилось, она оказалась права. Мама в каком-то отношении была более практичным человеком, чем отец.

Мы жили в небольшом, довольно благоустроенном коттедже, правда, с печным отоплением, поэтому всю войну рубить дрова было моей главной и непременной обязанностью.

Летом сорок второго года, играя в войну во дворе нашего дома, я наступил на разбитую стеклянную банку и разрезал ею сухожилие и артерию. Кровь била фонтаном, я побежал в школу, что была напротив, там в медпункте дежурившая учительница не догадалась перетянуть ногу жгутом, но вызвала заводского врача, сделавшего это, и врач отвезла меня в городскую больницу. Я потерял очень много крови, однако все кончилось благополучно. Хирург, которая сшила мне сухожилие и артерию, спросила, когда я лежал на операционном столе: "Пионер?" - и после моего утвердительного ответа сказала: "Значит, вытерпишь, обойдешься без наркоза и анестезии". Операция продолжалась минут сорок, было очень больно, но я же пионер, и надо терпеть. Часть лета я провел в постели, довольно долго прыгая на одной ноге с палкой, но никаких более тяжелых последствий этот случай не имел.

В школе у нас работало немало хороших учителей, особенно из Харькова. Моими любимыми предметами стали физика и химия. В седьмом классе дома у меня была химическая лаборатория, химикалии и стеклянную аппаратуру мне дали в заводской лаборатории. Некоторые опыты приносили до сих пор не понятые мною результаты. Так, в итоге одного из них мамин, сшитый еще до войны очень красивый сарафан, висевший в шкафу в другой комнате, буквально превратился в труху и рассыпался, а остальная одежда никак не пострадала.

Учительница химии Анна Марковна столь высоко ценила мои успехи, что однажды сказала: "Если я заболею, урок будет вести Алферов". И один раз я действительно провел вместо нее занятие. Это было уже в восьмом классе, на уроке рассматривались методы получения серной кислоты.

Увлечение физикой также относится к седьмому классу, когда мы "проходили" электричество и радио. В результате я смонтировал детекторный радиоприемник, и он работал!

В седьмом и восьмом классах мы учились в третью смену, уроки начинались в шесть вечера, и нам это очень нравилось: весь день был в нашем распоряжении.

Летом, наверное в сорок третьем году, мы с ребятами пошли на гороховое поле ОРСа завода (ОРС - отдел рабочего снабжения, во время войны на заводах очень часто были свои огороды, поля, урожай с которых шел в столовую, буфеты и был существенным дополнением к снабжению по карточкам). На гороховом поле завода мы просто рвали стручки зеленого гороха, чтобы поесть. Сторож нас заметил, дал предупредительный выстрел из берданки, и мы от него побежали. Я примчался домой, между рубашкой и телом у меня было заметное количество набранных гороховых стручков. Обычно в это время родители были на работе, но в этот раз, когда я вошел на кухню, отец сидел на табурете, и, когда я проходил мимо, он остановил меня, дернул рубашку, оттуда посыпались стручки гороха. И тут папа, первый и последний раз в жизни, ударил, скорее, сильно толкнул меня. Я пролетел кухню, в полете руками открыл двери на улицу и упал на крыльцо. Папа встал и уехал на завод, а я сел у стены дома и, плача, съел весь горох.

Позже мне сказали, что сторож узнал меня и, позвонив в заводоуправление, сообщил, что сын директора ворует горох.

До сорок третьего года я был маленький, на занятиях по военному делу стоял в строю предпоследним, меньше меня был только Толя Никулин, мой сосед по парте, с которым я дружил. Летом сорок третьего года я подрос на 21 сантиметр. И сразу стал вторым по росту в классе. (Толя приезжал в Ленинград в начале 1980-х годов, он стал кандидатом химических наук и работал в НИИ Минхимпрома в Свердловске. Он так и остался весьма маленького роста.) Когда я в тринадцать лет махнул за лето сразу с 142 до 163 сантиметров, девушки стали обращать на меня внимание. Я был очень горд, когда мама говорила, что сотрудница отдела кадров, шестнадцатилетняя Феша Шешукова, спрашивала у нее, буду ли я вечером на танцах в заводском клубе.

Между заводским поселком и городом Туринском были расположены железнодорожная станция и поселок железнодорожников с клубом. Мы иногда ходили туда на танцы, и между нами, "заводскими" и железнодорожными ребятами, возникали "сражения". Победителями обычно были мы, когда бои проходили у заводского клуба, но нам крепко доставалось на территории клуба железнодорожников.

В школе я учился в основном на "отлично", хотя вовсе не был "паинькой". Наверное, начиная с пятого класса у меня появился собственный метод, как сделать учебу интересной во время уроков. Я сделал - и самое главное, самостоятельно - очень важное открытие: интересно на уроке слушать объяснения учителя, если ты уже, хотя бы немного, знаешь, о чем будет идти речь. Летом, когда свободного времени больше, я обычно прочитывал учебники следующего года, если они у меня были, и тогда, даже если я далеко не все усвоил после такого одноразового чтения, учеба становилась значительно интереснее.

В декабре сорок третьего года я вступил в комсомол. Принимали в комсомол с четырнадцати лет. В классе я был самым младшим, так как пошел в школу в семь лет, а в то время обычно начинали школьную жизнь в восемь. Когда в классе появились первые комсомольцы, я не мог оставаться в стороне и тоже подал заявление. В школе меня хорошо знали, и проблем не было, но в райкоме комсомола не очень хотели нарушать правила, и решающим оказался мой положительный ответ на вопрос, готов ли я вступить в формируемый уральский комсомольский лыжный батальон.

Заводской поселок становился в годы войны по-настоящему интернациональным. В конце сорок первого года к нам на завод привезли большую партию немок из Поволжья. Их поселили в бараках лагеря ГУЛАГа, которые опустели после окончания строительства завода. Я часто ходил с папой во время его ежедневного обхода всех цехов завода и помню, как он по-доброму относился к ним, бессердечно разлученным с мужьями и братьями, стараясь помочь и согреть их вниманием и теплом. В женском немецком общежитии в бараках была всегда идеальная чистота, работали немки очень хорошо, в том числе и на тяжелых, не женских работах - на лесной бирже и в рубильном цехе завода.

Летом сорок четвертого года, после освобождения Крыма, к нам привезли крымских татар, слава богу, с семьями. За летние месяцы очень быстро построили несколько двух- и трехэтажных деревянных домов, и жизнь татарских семей по жилищным условиям не отличалась от жизни других жителей поселка.

У меня появились друзья, мои ровесники, среди татар, и должен сказать, что в поселке никакого межнационального напряжения я не замечал. Интересно, что мы не чувствовали горькой обиды у татар за их переселение. Мне кажется, пройдя немецкую оккупацию, военные действия сорок первого и сорок четвертого годов, они с пониманием относились к происходящему. Работали татары тоже неплохо, но заметно хуже немок Поволжья. В поселке среди эвакуированных из Белоруссии и с Украины был высокий процент еврейского населения. Но и среди школьников, и среди взрослых я практически не помню заметного проявления антисемитизма. По-моему, и в последние довоенные годы межнациональных проблем в СССР практически не было. Среди нас, школьников, никто не задумывался, какой он национальности.

И вот еще интересная деталь. Иногда - редко, но такое бывало - мы по карточкам получали конфеты. Я помню, это были конфеты типа "Старт". Выдавали их (если вообще выдавали), конечно, очень немного - граммов сто-двести. И вот мы с мамой резали эти конфеты на тонкие полоски... Мы резали их на тоненькие полоски и вкладывали в конверт, в письмо на фронт, чтобы Марксик на фронте мог съесть эти конфеты. И не было случая - почту ведь проверяла военная цензура, - чтобы письмо с конфетами не дошло, чтобы они исчезли. Это кажется удивительным, но это так. В письме мы сообщали Марксику о вложении и получали ответ, что все дошло, все в порядке. Я повторяю: мы делали это много раз и не было ни одного случая, чтобы из письма на фронт исчезли конфетные полоски... Да и мне, честно говоря, не приходило в голову, что я мог бы эти конфеты съесть сам. Понимаете, я думаю, тут даже не в конфетах этих, не в полосках этих тонюсеньких было дело, важно, с каким чувством, с какой любовью мы с мамой это делали... Я запомнил это на всю жизнь.

В восьмом классе мой интерес к физике заметно возрос. Физику преподавал директор школы Борис Пантелеймонович Буданцев. Он был страстным охотником, особенно весной на глухарей. На охоту мы ходили втроем: Борис Пантелеймонович, я и девятиклассник Павел Баталов. Обычно мы готовили патроны и другое снаряжение вечером и уходили на охоту ночью, возвращаясь утром к началу занятий. Павлик все время возмущался: "Борис Пантелеймонович, почему меня вы спрашиваете на следующий день, - ведь мы же вместе готовились к охоте, - а Алферова - нет?" И получал ответ: "Да потому, что я знаю, что Алферов подготовился раньше и знает урок, а ты - нет".

Папа приехал за нами в Сясьстрой в первый день войны, чтобы увезти нас в Туринск. А в последний день войны, как раз 9 мая 45-го, он приехал за нами, чтобы увезти из Туринска!

Дело было так. В самом конце войны его вызвали в Москву, в Наркомат. Был уже подготовлен приказ наркома - а наркомом тогда стал тот самый Георгий Михайлович Орлов, который предложил строить эти номерные заводы, - о назначении папы директором комбината в Энсо (теперь Светогорск), на самой границе с Финляндией. И папа должен был принять комбинат, приказ уже подготовлен, оставалось только его подписать наркому. Но рядом с приказом перед наркомом лежало личное дело отца. Нарком посмотрел его и сказал: "Иван Карпович, слушай, да ты ж белорус! А у нас сейчас там, в республике, проблема: мне сейчас нужно назначить начальника треста целлюлозно-бумажной промышленности Белоруссии, восстанавливать целлюлозно-бумажную промышленность республики. Давай".

Папа говорит:

- Да я же из-под Ленинграда, я там работал...

- Нет, - отвечает нарком, - раз белорус, давай поезжай... Здесь и раздумывать долго нечего.

И был подписан приказ о назначении отца начальником треста в Минске. Вот он и приехал забирать нас с мамой 9 мая. Он приехал забирать нас в Туринск 22 июня, и он приехал забирать нас в Минск 9 мая.

Итак, отец прощался с заводом. Надо сказать, что завод работал очень хорошо всю войну, получал много раз Знамя Государственного Комитета Обороны, оно осталось на вечное хранение на заводе.

Вообще, на непрерывном производстве, таком, как целлюлозно-бумажное, очень трудно перевыполнить план именно потому, что это непрерывный технологический процесс и для каждого этапа данного процесса требуется определенное время. В апреле, если мне не изменяет память, или марте 1944 года папе пришел пакет, который, как ни странно, надо было получить на почте - не в первом отделе, а именно на городской почте. В пакете, скрепленном сургучными печатями, лежало короткое письмо. Письмо с грифом "Государственный Комитет Обороны. Председатель ГКО": "Уважаемый товарищ Алферов! Прошу в мае увеличить производство на заводе на 30%. И. Сталин, Председатель ГКО". За абсолютную точность дат и цифр я не ручаюсь, но смысл письма передаю точно. Во всяком случае, я помню, что весь этот месяц папы не было дома совсем. Повторяю, это очень тяжело, почти невозможно в непрерывном производстве добиться перевыполнения плана, очень тяжело. Но это было сделано. Уже потом, много позднее, мы узнали, что именно тогда готовилась операция по освобождению Белоруссии "Багратион" и страна остро нуждалась в увеличении производства пороха.

Завод остановился 9 мая 1945 года, нужно было делать профилактический ремонт. Я думаю, если бы это случилось на месяц раньше, не избежать бы огромных неприятностей. Но когда завод встал на две или три недели на профилактический ремонт 9 мая, это уже было совсем другое дело.

Итак, папа простился с заводом, и мы уехали в Минск.

Вернее, папа уехал первым, сразу же, а мы с мамой поехали уже несколько позже, потому что мне надо было закончить школу, я кончал восьмой класс. В Москву мы приехали, как раз когда готовился Парад Победы.

Гвардии младший лейтенант Маркс Иванович Алферов

Теперь я снова вернусь к концу февраля сорок второго года, когда Марксик добровольцем уходил в РККА; сейчас немногие могут расшифровать эту аббревиатуру: Рабоче-крестьянская Красная армия. Марксик пользовался на заводе уже огромным авторитетом и среди молодежи - комсомольский секретарь, - и среди старшего поколения. Мама сшила очень хороший, даже красивый ватник с маленьким меховым воротничком, взятым с ее пальто. Дома был прощальный ужин, на который пришли наши самые близкие друзья. Мама плакала, а мы с Марксиком - дурачки, не понимали еще, что с ним будет, - натирали луком глаза, чтобы мама видела наши слезы.

В этой части моих воспоминаний я буду приводить письма старшего брата, которые благодаря маме сохранились почти все.

Итак, Маркс Иванович Алферов стал курсантом Свердловского пехотного училища, за шесть месяцев готовившего взводных командиров социалистической армии.

Учеба началась с карантина и формирования учебных групп. В первых письмах чувствуется, насколько еще юноше трудно оторваться от дома и как он скучает по нему.

Я сегодня утром написал вам письмо довольно пессимистического содержания, сейчас ночь, я дежурный по взводу и поэтому не сплю. За день я немного обжился, кое-что разузнал. Во-первых, сдал 2 экзамена - по русскому и математике - и больше их не будет. Испытания не очень трудные, пожалуй, их бы сдал Жора. (Так он меня называл.)

Состав будущих курсантов неоднороден, есть с 5 классами и есть с высшим образованием... (

(С тех пор, как я сел в поезд, я не снимал ватанку: в ней документы, обидно, что ты, мама, старалась, шила ее для меня, а носить будет кто-то другой. Учиться будем месяцев шесть, а после отправят в часть, так что на фронт, мама, попадем не меньше, чем месяцев через 9-10. (Это, чтобы успокоить, хоть немного, маму.)

Удачно, что я попал в Свердловск, вы будете изредка наезжать, ну, конечно, попасть бы в артиллерийское училище в Ирбит было бы еще лучше...*

Это отрывок из первого письма от 03.03.42. Ирбит - город между Туринском и Свердловском, широко известен своим мотоциклетным заводом - там делали очень популярные, самые мощные советские мотоциклы М-72.

И как ему уже хочется быть в артиллерийском училище, где его знания и способности были бы гораздо нужнее.

... фронтовики говорят, что немца бьем здорово, что теперь огонь немца снизился процентов на 50. Говорят, немцы очень боятся наше орудие "катюшу". Ты, Жорес, учи немецкий язык. Среди немцев многие знают русский и поэтому часто подделываются под наших...

В нашей роте... очень много женатых, они вспоминают жен, ну а мне кроме вас никого не надо... (Это из следующего письма от 06.03.42.)

Ты, Жорочка, спрашиваешь, как мне нравится твое сочинение, оно превосходно, наряду с превосходным литературным стилем здесь показаны в немногих словах богатейшие географические познания... Сегодня у нас была интересная лекция об истории военного дела и о современной войне. Автор придерживается взгляда Генри на войну СССР с Германией. 1-й этап - Наступает немец, пользуясь неожиданностью, танками, авиацией. 2-й этап - Советские войска остановили немецкие. 3-й этап - Наши наступают. 4-й этап - Революция в Германии. 5-й этап - Гитлер со своей сворой бежит.

Теперь по его словам 3-й этап войны... (Это из письма от 20.03.42.)

... Кормят здесь хорошо и жиры есть, но мне не хватает в количественном отношении. Теперь, как вы знаете, я в 4-й минометной роте, и учиться буду не 4, а 6 месяцев...

... Мама, ты мне не посылай разные жиры, это вам самим нужно... но я бы хотел немного хлеба... (Письмо от 23.04.42.)

... Вчера был в наряде по кухне, это считается счастьем, т. к. наедаешься досыта... физически трудного много: и строевая, и рукопашный бой... Встаем мы по подъему, и через какие-нибудь 15 минут после команды: подъем! ты должен стоять в строю, одет и обут...

Подо мной спит Мачнев, паренек с 24-го года. У него отец работает на шахте, начальник, и мать - зав. столовой, так они ему посылают, у него уже сперли немного хлеба и 1 кг хорошей колбасы. Ты, мама, беспокоишься, что воспитала очень честным. Этого я не понимаю. Я горжусь тем, что я лучше умру с голода, чем украду у своего товарища кусок хлеба... (Письмо от 13.04.42.)

... Ну, насчет подписки на заем, я уже писал, что мы сразу подписались 1000 не меньше, некоторые по 2300 рублей. Но кто-то разобрался и решил, что мы эту сумму не выплатим, как это требуется равными долями, а потом бабушка на воде вилами писала, получатся ли из нас лейтенанты. И мы все переписались. Я теперь на 300 р...

Вы подписались на заем хорошо. Папа на полуторомесячный, а мама (сколько ты, мама, сейчас получаешь). Если 350 р., то, значит, мама подписалась на полуторомесячный оклад.

Ну, а Жорес - это просто молодец, на 50 рублей подписался и, главное, организовал подписку в классе...

Ты, папа, пишешь мне, чтобы я учился бить врага. Будьте покойны, дайте только кончить, а я уж не осрамлю Алферовых...

Я знаю, что война эта трудная штука. Но я знаю, за что я пойду в бой.

Я пойду за свой народ, за его счастье, честь. Я пойду за Вас, мои родные. Чтобы освободить Белоруссию, где мы все родились, и где наши родные, мои бабушки, там могилы моих предков, там сожженные дома их. Я пойду уничтожать захватчиков под Ленинградом. Я буду в числе многих выручать из беды ленинградцев, выручать дядю с семьей.

Я БУДУ ДРАТЬСЯ, ЧТОБЫ МОЙ ОТЕЦ БЫЛ СВОБОДНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ, МАТЬ - СВОБОДНЫМ ДЕЯТЕЛЕМ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, БРАТИШКА - ЧЕЛОВЕКОМ БУДУЩЕГО и человеком с большим будущим. Я буду бороться и за себя. За Ваше и свое право на свободную жизнь. Ты, Жорес, молодец, что занимаешься зарядкой. Это сильно укрепит тебя. Ну, а насчет займа, ты совсем молодец. У тебя, ты мне писал, большой оклад за библиотекарство и т. д., так что ты вносишь деньги заработанные своим трудом...

За посылку Вашу я Вам бесконечно благодарен, особенно за морковь. Вы представляете, с каким наслаждением я кушал. Ну, конечно, это лакомство и для Вас почти недоступно... (Письмо от 20.04.42.)

Перечитывая эти письма, я думаю, что чувствовал бы Маркс сегодня, если бы был жив, читая нашу прессу, смотря телевидение. О чем он бы думал, услышав, что "вот, проиграли бы войну, и пили бы сегодня баварское пиво", а от фронтовика, писателя В. Астафьева, что "нужно было сдать Ленинград". До какой моральной пустоты нужно опуститься, чтобы стать апологетами предательства, которых можно купить, кого за бутылку водки, а кого за "круглый" счет в банке. И это великий русский народ, это еще совсем недавно советские люди, клявшиеся в верности коммунистическим идеалам, некоторые - недавно члены Политбюро ЦК КПСС, ныне объявляющие проклятья великим гуманистическим идеям коммунизма.

... Донские степи должны стать местом разгрома гитлеровцев, причем, это наступление немцев должно стать последней крупной наступательной операцией Гитлера. Если я попаду на фронт по специальности, командиром пуль. взвода, я буду командовать 4 станковыми пулеметами, а что это значит, папа знает, 4 пулемета, при удачном использовании, остановят и уничтожат атаку целой немецкой роты, а при благоприятной местности и больше роты... (Письмо от 16.07.42.)

... Все наши надежды на выпуск в начале августа провалились. Здесь мы еще будем, вероятно, около месяца... Насчет того, чтобы приехать в связи с болезнью Жореса, ничего не выйдет, перед самым выпуском, я уверен, что не отпустят. После выпуска я приеду обязательно. Меня очень волнует рана Жорика, если он перерезал артерию и сухожилие, мне кажется это очень страшным, и, пожалуйста, подробно пишите о его самочувствии . (Письмо от 01.08.42.)

Письма из училища - это письма юноши, впервые покинувшего родной дом, семью, многое его ужасает, и почти во всех письмах несколько слов о своем самочувствии, и между строк ясно видно, как молодому курсанту все время хочется есть.

Выпуск состоялся в конце августа, и приехать в Туринск не удалось, его сразу послали в часть, в небольшой городок в Молотовской (ныне Пермской) области - Теплая Гора.

Здесь формировалась и обучалась специально для боев в Сталинграде 96-я отдельная сталинская бригада. Рядовой и сержант-ский состав бригады состоял из пограничников и моряков Тихоокеанского флота, младший офицерский состав - выпускники училищ. Но, начиная с командиров рот, это уже были боевые офицеры, участвовавшие в боях, многие после ранений и излечения в госпиталях.

Одно из первых писем из Теплой Горы:

... Квартиру я нашел замечательную. Кровать с периной. Я договорился с хозяйкой, что она мне будет наливать каждый день пол-литра молока... В квартире 5 ребятишек, старшая ходит в школу... Питание в столовой превосходное: фронтовой паек. (Письмо от 13.09.42.)

... вот уже второй день командую взводом автоматчиков... Работа, сами понимаете, новая и интересная.

Всю семью с папой во главе я поздравляю с присвоением заводу Красного знамени Г.К.О. Когда я шел по улице и читал об этом, я во весь рот улыбался от радости, и прохожие с удивлением смотрели на меня. (Письмо от 20.09.42.)

... У меня нет ни копейки денег, и я не знаю, как расплатиться с хозяйкой, ну ничего, расплачусь чемоданом и полотенцем за все. Дело в том, что я подписался на танковую колонну 28 героев-гвардейцев на 300 руб., денег у меня оказалось 280 р., 20 я занял у помком-взвода... я не подумал, на денежное довольствие я зачислен с 1 октября, за сентябрь я получил в училище, ну хватит, о таком пустяке, как деньги.

Сегодня я уезжаю на фронт защищать завоевания соц. революции от гитлеризма.

Куда ни попаду, везде родные места. Сталинград. Запад, Ленинград, так что на Родину еду...

Да здравствует жизнь, и победа во имя ее, во мне будьте уверены, я в борьбе с фашизмом буду стоек и мужественен, клянусь Вам и не осрамлю нашу фамилию.

Немцы набросились на нас, что ж, пусть держатся, мы докажем им свое право на жизнь, свободу и счастье.

Ну, милые, всего Вам наилучшего, Ваш любящий сын и брат Маркс Алферов

29.09.42 г.

...Я уже недалеко от фронта.

Скоро встречу ненавистного врага своими глазами и поведу в бой свой взвод за Родину, Великую русскую Волгу, за город Великого Сталина.

Интересно, мама, у меня в вагоне есть боец Шепшенвол, он меня уверяет, что знал твоего папу... (Письмо от 08.10.42.)

...Сейчас я нахожусь на фронте... Места, где я стою, знакомые, тут я учился в 5-ом, 6-ом классе, правда, это было очень давно... (Письмо от 26.10.42.)

Марксик оказался на Сталинградском фронте в составе 64-й армии, которой командовал генерал М. С. Шумилов, и воевать ему пришлось в тех самых местах: южных пригородах Сталинграда, Бекетовке, где мы жили в 1935-1937 годах. Так что он буквально защищал свой дом!

В книге командующего Сталинградским фронтом маршала Советского Союза А. И. Еременко "Сталинград" есть такие строки:

"К этому времени относится еще один важный контрудар наших войск, имевший своей целью, во-первых, облегчить положение 62-й армии и, во-вторых, - это главное, отвлечь внимание противника от направления готовящегося контрнаступления. Хорошо организованный, этот контрудар наносился на правом фланге 64-й армии генерала Шумилова в районе Купоросное...

На участке разгорелись длительные ожесточенные бои, продолжавшиеся с 25 октября по 1 ноября. В них особенно отличились ... 96-я стрелковая бригада полковника Федора Павловича Бережного... Хотя продвижение наших частей составило всего 3-4 км, зато противник вынужден был держать здесь значительные силы и даже бросать сюда свои последние резервы; в эти критические дни борьбы возможность маневра для противника была почти совершенно исключена. Результаты контрудара сразу же сказались: на несколько дней противник приостановил бои в заводской части Сталинграда. Враг понес большие потери, которые, естественно, привели также к ослаблению его ударных группировок". (А. И. Еременко. Сталинград. - М.: Воениздат, 1961, с. 236-237.)

Здесь был первый бой Марксика. Много лет спустя командир разведки 96-й бригады И. Н. Николаев прислал мне найденное в архиве представление младшего лейтенанта М. И. Алферова к медали "За отвагу", где описан бой в районе Купоросное, в котором Маркс уничтожил пять гитлеровцев и, будучи раненным, остался в строю и продолжал бой, руководя своим взводом. Ни о ранении, ни об этом бое Марксик нам не написал и рассказал об этом много позже, во время нашей последней встречи в октябре 1943 года.

Письма с фронта приходили нерегулярно: то долго нет - и тогда начиналось волнение, затем - огромная радость: приходило сразу несколько писем. Так же было и с нашими письмами Марксику.

Вот уже сорок дней, как я Вам отправил первое письмо с фронта и все не могу дождаться письма от Вас...

Милые, я уехал с дома "некурящий и непьющий - просто ангел, а не сын". Я теперь курю ночью, курю днем, а, когда есть водка, и выпить не откажусь. Первый день на фронте, по совести скажу, страшновато было, а теперь ничего, все в порядке, как будто, так и надо... Делай, батька, первоклассную продукцию и побольше. Тут пороха требуется очень много... (Письмо от 09.12.42.)

В перерыве между этими двумя письмами (от 26.10.42 и от 09.12.42) страна облегченно вздохнула. В конце октября мы все знали, что в Сталинграде решается судьба войны, и хотя мы все верили в победу, но знали, какой извилистой и тяжелой будет дорога к ней.

И вот свершилось: окружена армия Паулюса, отбита попытка Манштейна деблокировать ее. Мы знали, что самая тяжелая доля выпала бойцам 62-й и 64-й армий генералов В. И. Чуйкова и М. С. Шумилова, воевавших в самом Сталинграде, и в одной из них дрался сын моих родителей, мой старший брат Маркс.

Сегодня знаменательный день в моей жизни: сегодня я принят в кандидаты Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Ну, папа, теперь я кандидат в ту партию, в которой ты состоишь уже 26-й год... (Письмо от 17.12.42.)

Братишка, ты просишь описать бой с немецкими оккупантами. Это длинная история, ее лучше рассказать, чем описывать. Ну, ты ведь сам знаешь: артподготовка, и ты ползешь вперед, поближе к немцам, артподготовка кончилась - бьют наши пулеметы, подполз, метров за 30 вскочил, бросил гранату, из автомата открываешь огонь, врываешься в траншею, дзот, немцы убегают, передний край прорван, ты, правда, не думай, что все это так просто, как я написал... (Письмо от 18.12.42.)

В одном из писем я спросил, убивал ли он немцев, и если да, то скольких убил. Марксик в своем письме ответил, что только в день получения моего письма он ползком выходил на "охоту" и убил пятерых фашистов, а всего - это письмо было в январе сорок третьего года - уничтожил не менее тридцати гитлеровцев.

Поздравляю с новым годом, хотя письмо придет и через месяц после этой даты, да, мне сегодня стукнуло 19 лет. Жаль, что я не получил к новому году Вашу посылку, ну ничего, новый год и мои именины мы отпраздновали неплохо.

Вино было, и закуска была, так, что два дня 31-го с 12 часов и до 1-го 12 часов, мы гуляли, конечно, не забывая о противнике...

Год 43 станет годом разгрома гитлеризма.

Ваш сын и брат Маркс Алферовv

1.01.43 г. v

Вчера получил от тебя, мама, письмо от 16.12.42 г. Спасибо за поздравления с новым годом и с днем рождения... Ты меня поздравляешь с боевым крещением, да, 2 месяца и 1 день я первый раз ходил в наступление, и с тех пор не схожу с передовой.

Ты меня спрашиваешь:

1. Страшно ли. Сначала немного есть, а после ни черта, о страхе и не думаешь. 2. Пища регулярна. 3. Спать приходится. Мама, ведь, фронт это такая же жизнь, а если не спать, не есть и дрожать от страха, то загнуться можно... (Письмо от 04.01.43.)

Наступили решающие, последние бои по ликвидации окруженной армии Ф. Паулюса.

Здравствуйте милые, дорогие

Мама, папа и Жоринька.

Сегодня я ожидаю Ваших писем, если получу, сегодня же напишу ответ.

Выпал глубокий снег, но погода сырая, день какой-то серый. Глубокий снег - это скверно - плохо подниматься в атаку. "Бог даст" над землей сегодня в ночь навеет густой туман, это на руку наступающему. Я сейчас вычистил автомат, сейчас он безотказен и в атаке меня не подведет. Пока дойдет это письмо, Вы уже давно прочитаете в газетах о разгроме крупной немецкой группировки, в этой операции будет участвовать и Ваш сын и твой брат, Жора...

... папа, меня очень беспокоит, что мама много плачет, и у нее портится зрение. Ты ее как-нибудь успокаивай, чем-нибудь занимай, и ты, Жорик, также. Если бы ты, мама, не плакала, я бы через день - два посылал Вам письма, но ты ведь плачешь над ними.

Еще раз поздравляю, папа, с орденом, я горжусь всеми Вами, но мама помощник, и поэтому она должна особенно гордиться орденом, в нем есть и труд твоей жены. (Письмо от 08.01.43.)

Наверное, одну из самых интересных для нас оценок боев в Сталинграде в это время дала консервативная британская газета "Дейли телеграф", опубликовав 18 января 1943 года репортаж своего корреспондента из Сталинграда: "Здесь, на самой окраине Европы, где уже начинаются азиатские пустыни, несколько замечательных гвардейских дивизий и отрядов местного ополчения, ставшие могучим, кровоточащим сердцем всей России, спасли европейскую культуру и тем самым, может быть, и нашу Англию".

Здравствуйте дорогие

папа, мама и Жоринька.

Вчера я получил от Вас 4 письма, от мамы 3, от папы 1, от одного Жориньки не дошло. Большое спасибо за письма. Вчера я получил от Вас посылку от 27/ХI-42.

Спасибо за нас от себя большущее и от всей автоматной роты. Папиросы, которые попробовали многие, о многом нам напоминают. Хотя я без ума люблю мамино печенье, кушал я его не один, а с командирами моей роты, и все выхваляли мамины таланты.

Моя армия сейчас громит крупную немецкую группировку, да так, что от нее только дым идет. Папа, ты говоришь, завод работает на большой, давай больше боеприпасов, не спускай темп, и наша Красная Армия, не ослабляя темпа, громит врага. Мама, ты что-то думаешь над ошибками в моем воспитании, да неужто я вышел такой никудышный. Уверяю тебя, мама, что ты была и есть самой ласковой, любимой и справедливой мамой в мире. У меня вообще мама и папа такие, что о них я никому не позволю сказать плохого слова, уверяю, Вы - самые лучшие в мире. Мама, ты пишешь, что Жорик эгоист, это тоже тебе кажется, мой братишка самый добрый и хороший парнишка в мире. Но, если ты, браток, будешь не слушаться маму и папу, это ни к черту не годно. Есть же определенная дисциплина: приказ старшего - закон. Мама приказывает одеться - "Есть одеться" без всяких рассуждений: хуже это или лучше, так за это отвечает старший. Я и сам иногда не слушался, ну что ж, грешен, батюшка, вступал в пререкания, и за это надо было наряд не в очередь: мыть полы, чистить картошку. Не выполнил - еще раз 5 суток домашнего аресту. Если б у меня был сын, я бы его так воспитывал. А тебе, Жорик, за отличную боевую и политическую подготовку благодарность в приказе, материальное поощрение. Если, по-твоему, мама поступила несправедливо, пиши рапорт папе, а сам боже упаси спорить, там разберутся. Ну, я разболтался, пора и честь знать. Интересно, понятно, что я пишу карандашом или нет. Следующее письмо обязательно напишу чернилами. Так, еще сорок раз спасибо за посылку, а какие Вы мне носки прислали - замечательные, просто жалко надевать, а какой кисет - страшно в карман положить, замажешь. Сейчас я подсушил валенки, помою ноги, и так и быть - одену.

Ну, счастья, здоровья. Ваш сын и брат

Маркс Алферов

10/I-43 г.

3/II-43 г.

Здравствуйте дорогие, милые мама, папа и Жоринька.

Я уже давно Вам не писал, но по уважительным причинам: я кончал немецкую группировку в р-не С. Я даже не написал Вам спасибо за посылку, которую я получил 26/I-43 г. уже во время наступления.

31-го я со своими бойцами уже шествовал по центру города и пинками выгонял немцев из подвалов и отправлял сотнями в тыл. Они, сволочи, еще заявляют, что в русских не стреляли, а, между прочим, все это самые отъявленные эсэсовцы, они сопротивлялись, пока было можно. Трофеи, которые мы захватили, Вы, конечно, знаете по газетам.

Знаешь, папа, как ворвешься в немецкий штаб, там и сигары, и сигареты, и консервы, и мыло, духи и т. д. Ну, теперь с немчурой мы покончили, ох и побило же здесь их: видимо-невидимо.

Сейчас немножко отдохнем и на новый фронт, громить гитлеровскую нечисть.

Ну, счастливо, желаю счастья и здоровья. Ваш сын и брат

Маркс Алферов

В этот день командир и начальник штаба подписали наградной лист:

Тов. Алферов в бою 3 ноября 1942 года показал отвагу и мужество, вел смело свой взвод на штурм "Купоросная балка". Будучи ранен в этом бою, не покинул поле боя. Находясь в обороне, он уничтожил 5 фрицев. В наступлении 24-31.01.43 года тов. Алферов с группой бойцов двигался все время впереди подразделения, умело ведя бойцов на штурм врага. Там, где было трудно, тов. Алферов ободрял бойцов, и они шли за ним, выполняя боевое задание. Так было при форсировании реки Царица, штурме высоты безымянной и белого дома.

Достоин правительственной награды медали "За отвагу".

Командир батальона Л. Федоров

Начальник штаба. Подпись.

3 февраля 1943 г.

Заключение вышестоящего начальника:

Награждаю правительственной наградой медалью "За отвагу"

Командир 96-й Отдельной стрелковой бригады

Майор Четвертухин

5 февраля 1943 г.

Сегодня, когда наши средства массовой информации наперебой стараются представить Красную армию подневольными частями, воевавшими под дулами пулеметов заградительных отрядов НКВД, небезынтересно, что говорила в то время о нашей армии зарубежная пресса западных союзников. 10 октября 1942 года, когда исход Сталинградского сражения был для них еще не ясен, британский "Экономист", отнюдь не левый орган, в своей передовой писал: "Русские верят, что они хотят создать новый и лучший строй... Глубоко в их сердцах живет надежда, что все их жертвы и страдания - это лишь неизбежное зло переходного периода, лишь родовые схватки нового общества. В этом ключ к секрету русского морального духа, так поражающего Гитлера и его сателлитов. То, что воодушевляло защитников Севастополя и Сталинграда, это надежда вдвойне: борьба за социальный прогресс и за спасение отчизны"*.

Так не хочется признавать нынешним могильщикам Советского Союза, что в Великой Отечественной войне наша Красная армия и весь советский народ защищали не просто свое отечество, а свое Советское Социалистическое Отечество. Наша армия воевала под Красным знаменем. А под трехцветным флагом нынешней России на нас бежали, прижимая автоматы к животам, "власовцы" - РОА, так называемая русская освободительная армия, с нарукавным "триколором", так похожим на нарукавные нашивки нынешней Российской армии.

Как рассказывал Марксик, "они были для нас хуже эсэсовцев, и в плен мы их не брали".

Вот уже несколько дней, как не слышно ни одного выстрела, даже как-то удивительно. Сейчас я нахожусь (вычеркнуто цензурой) .

Жорик, наверное, не помнит, а мама и папа должны помнить площадь, на которой всегда были демонстрации в Сталинграде. На этой площади нам, воинам Сталинграда, вынес благодарность Никита Хрущев. Прекрасный город Сталинград гитлеровцы разрушили. Нет ни одного целого дома. Весь город усеян трупами гитлеровской саранчи, не захотевшей сдаться. Но, конечно, пленных до черта, Вы бы видели этих арийцев, как они унижаются. Они теперь не верят в свое дело. Их спрашивают: как русский солдат хорош? Они подобострастно улыбаются: "О. Русский солдат хорош, а Гитлер капут". (Письмо от 06.02.43.)

Братушка, ты пишешь, что, вероятно, пока дойдет письмо, враг в моем р-не возможно будет разбит, да он давно разбит. 31-го января его основные силы были разбиты, и я был уже (вычеркнуто цензурой) , к сожалению, я наступал немного правее, где сидел сам генерал-фельдмаршал, а то бы я посмотрел оного немецкого генерала с поднятыми руками.

Теперь у меня светло на душе, я этих фрицев перебил столько, что на нашу всю семью по несколько фрицев, да и пленных до черта. (Письмо от 21.02.43.)

После победы в Сталинграде дали немного отдохнуть - что значит отдохнуть: они убирали трупы, наводили порядок в городе после разгрома немцев.

Из двух сталинских, сталинградских бригад создали одну гвардейскую дивизию - 94-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Бригада состояла из четырех батальонов, а дивизия - из трех полков, в каждом из которых было три батальона. Полком, в котором оказался Маркс, стал командовать начальник штаба бригады капитан М. П. Аглицкий. Позже я расскажу, как много лет спустя, в 1985 году, я с ним познакомился.

В конце февраля пешим маршем дивизия была переброшена на Воронежский фронт.

Как Вы знаете из предыдущих писем, что я нахожусь в пути все время, я ведь, как Вы знаете, и медаль "За отвагу" получил уже в дороге, в дороге я получил от Вас десять писем, но больше пока не получал. Из писем я узнал, что мне выслано две посылки, за них я Вам очень благодарен, Вам и рабочим мастерской, но пока мы не прибудем на место, конечно, посылок ждать нечего, ну ничего когда-нибудь получу. Ну, милые, живу я хорошо, чувствую себя здоровым и Вам этого желаю.

Я уверен, что Вы отдаете все силы борьбе с фашизмом, и мы все общими усилиями сделаем 1943 г. годом победы, годом краха Германии. (Письмо от 13.03.43.)

После Сталинграда 64-я армия генерала М. С. Шумилова стала 7-й гвардейской армией в составе Воронежского фронта. Здесь, на южном участке Курской дуги, она строила глубокоэшелонированную оборону. Как позже рассказывал Маркс во время нашей единственной встречи в октябре 1943 года, снабжение было ужасным: им давали по сто пятьдесят граммов муки - и больше ничего, они отдавали муку местным жителям печь лепешки, те еще себе немножко оставляли. Командовал Воронежским фронтом генерал Ф. И. Голиков. Вскоре Голикова сменил Н. Ф. Ватутин, и он был любимцем фронтовиков. Немаловажную роль в приобретении всеобщей любви солдат сыграло изменение снабжения. В это время Маркс был представлен к ордену Красной Звезды. Когда он об этом узнал, то сказал: "Лучше бы дали на неделю отпуск домой". Кто-то передал эти слова комиссару полка, кстати, до войны прокурору в Хабаровском крае. На партсобрании полка возникло персональное дело Алферова - за то, что он пренебрегает высокими правительственными наградами, и для него подержаться за мамину юбку важнее, чем получить орден. Коммунисты-фронтовики, которые на самом деле все прекрасно понимали, тем не менее произносили казенные слова в поддержку позиции комиссара. И тут слово взял командир батальона Яловничий. Он, кстати, был до фронта секретарем райкома партии, молодым очень. Он сказал: "Что вы говорите? Ответьте: кому из нас, если, совершенно честно, положа руку на сердце, кому из нас не то, что орден Красной Звезды, звезда героя важнее, чем час или два, проведенные со своими родными?! Потому что никто из нас сегодня не знает, вернемся мы живыми или нет. И увидать своих родных, побыть с ними дороже любой правительственной награды. Но мы старше, знаем, что следует говорить, а что нет. А он мальчик, восемнадцатилетний юноша, он воевал весь Сталинград, он замечательный, боевой офицер, его любят все солдаты, он оставался раненым в бою и сейчас просто сказал то, что думает. И за это мы должны его персональное дело рассматривать?"

Яловничий повернул все собрание, и персональное дело на этом закончилось.

В это время Марксик написал нам такое письмо.

Здравствуйте дорогие, милые мама, папа и Жоринька.

Вчера получил восемь Ваших писем, большое спасибо за них, правда, письма за март месяц, а я уже получал за апрель, но и за март я Ваши письма читаю с наслаждением. Вы почему-то спрашиваете, какой я теперь, да все такой же, только, вероятно, стал несколько суше, в форменной, коленкоровой гимнастерке, в синих брюках, вероятно, диагоналевых, с погонами. Приобрел опыт работы с людьми, немного научился говорить по-татарски. Лицо сильно загорелое, волосы прежние. Стал сдержанней, но злей. А, в общем, подчиненные почему-то любят (не думайте, что хвастаюсь, серьезно). За все время ни разу не болел, хотя приходилось быть и в таких условиях, что дома, вероятно, уже давно бы на свете не было. В армии я встречаю много земляков. У меня четыре знакомых белоруса и девушка-военфельд шер из Полоцка, просто удивительно, правда, общих знакомых у нас нет, я ведь там никого не знаю, но факт, что у нас одна родина. Живу хорошо, несмотря ни на какие трудности, и в жару в снаряжении пройду полсотни км. и не чувствую себя особенно усталым, в общем, армия - серьезный этап в моем воспитании. Недостатков тоже, вероятно, до черта, но ведь без этого невозможно. Нахожусь по-прежнему недалеко от фронта, в тылу и жду, когда снова по приказу командования начну громить немца и из К. обл. вступлю на Украину.

Ну, милые, пока хватит, желаю много счастья и здоровья, Ваш сын и брат Маркс Алферов

2/VI-1943 г.

Приближались школьные каникулы. Я в это время заканчивал шестой класс и писал Марксику на фронт, что собираюсь после седьмого класса поступить в спецшколу ВВС в Свердловске.

Здравствуйте дорогие, милые мама, папа и Жоринька. Вчера получил 4 Ваших письма и посылку от 20-го апреля, большое спасибо за письма и посылку. Я нахожусь по-прежнему пока не на фронте, живу хорошо, питания мне хватает. У нас тут стоит жаркое лето. Солнце печет неимоверно, а мы в целях тренировки совершаем марши километров по 60 в сутки, да еще разыграем бой, но я, к счастью, легко переношу эти переходы.

Мама пишет, что у Жореньки ослабла дисциплина, это стыдно для папы и мамы, одного парня к рукам прибрать не можете, а еще стыдней Жореньке: все приказания должен выполнять беспрекословно, обсуждать приказание нельзя, надо его повторить и, после разрешения идти, быстро выполнять, и придти, доложить о выполнении, если сделали замечание, надо четко: "Будет исправлено, товарищ директор завода" или "Будет исправлено, товарищ нач. отд. кадров". Ну, это я шучу, но привыкай, братишка, к дисциплине, нерадивых и недисциплинированных бьют. Ты, братишка, пишешь, что после 7-го класса пойдешь в спецшколу ВВС, а я бы на твоем месте учился после 7-го класса в машиностроительном техникуме, а после бы пошел в У.И.И. им. Кирова*. Мы эту войну закончим, и тогда будут нужны рабочие руки и инженеры, надо будет восстановить заводы Ленинграда, Киева, Харькова и т. д. А военное дело нужно сейчас, чтобы изгнать фашистских захватчиков.

Ну, большое спасибо за посылку, письма, извиняюсь за бестолковое письмо (писать что-то нечего).

Посылаю Вам свой портрет, рисовали еще зимой, товарищи говорят, что похож, а в самом деле, черт его знает.

Ваш сын и брат Маркс Алферов

13/VI-1943 г.

Потом была Курская битва. Марксик был тяжело ранен на второй день битвы 6 июля. Он рассказывал, что если в Сталинграде его рота за все бои потеряла больше половины, но процентов сорок все же Сталинград прошли и остались живы - при этом ребята все молодые, у них в роте был один человек с высшим образованием, двадцати шести лет, так его называли стариком, все остальные ребята по восемнадцать, девятнадцать лет, - то на Курской дуге в бой его рота вступила в восемь часов утра 6 июля, к четырем часам дня от роты оставалось лишь пятнадцать человек.

В четыре часа дня мина разорвалась примерно в одном метре от него, и он был контужен и тяжело ранен, осколок попал в череп и задел мозжечок. Ординарец понес Маркса в тыл, и в это время пришел приказ снова идти в наступление. Ординарец положил его на землю и побежал в роту. Брат мой пролежал сутки, тяжелораненый, истекающий кровью, за это время его раздели, сняли гимнастерку, хорошую кожаную сумку с документами, он остался в одном нижнем белье, а медаль ему бросили за нижнюю рубашку.

Девушка, местная жительница, обнаружила его у дороги, погрузила на телегу и отвезла в ближайший медсанбат. Его сразу же оперировали.

Мы месяца два не получали писем, и мама написала командиру части. Ответ от него пришел быстро. Он сообщал о ранении Маркса и о том, что переслал мамино письмо в госпиталь, где лежал брат. Письмо от начальника госпиталя сохранилось, и я привожу его полностью.

23.8.1943

Дорогая Анна Владимировна!

С большой готовностью и даже радостью сообщаю Вам сведения о Вашем сыне Алферове Марксе Ивановиче.

Он был тяжело ранен в голову и поступил к нам 8 июля. Мы его оперировали, операция прошла благополучно. Лечили мы его, ухаживали за ним и эвакуировали в хорошем состоянии санитарной летучкой 24 июля 1943 г. Нам неизвестно, куда доставляет летучка раненых. Но Вы можете попытаться узнать, куда он попал, обратившись в г. Алексеевка Воронежской обл. ФЭП. Укажите, что он был эвакуирован 24.7 и что он ранен в голову. Там они могут узнать через сортировочный госпиталь, т. к. Вашего сына направили в специализированный госпиталь, где лечат раненых в череп.

Со своей стороны я предпринял все меры к розыску Вашего сына и немедленно сообщу Вам результаты розысков.

Одно могу сказать, что Вам беспокоиться за его судьбу не нужно. Он уже спасен операцией, удачно и своевременно произведенной, и уходом в нашем госпитале. Все врачи, сестры и няни и сейчас помнят хорошо Вашего сына, любовно за ним ухаживали и обеспечили ему все нужное в его положении, как он заслужил своим геройским поведением на фронте Отечественной войны.

Готов всегда ответить Вам на Ваши запросы.

Будьте здоровы.

Уважающий Вас Начальник госпиталя

Военврач 2 ранга Бадолгин

P.S. Но я убежден, что Вы получили уже от него самого свой адрес.

Я думаю, что это письмо очень хорошо демонстрирует и высочайшую ответственность наших медиков, и их замечательные человеческие качества.

Вскоре мы действительно получили короткое письмо от Марксика:

Здравствуйте дорогие мама, папа и Жоринька. В первых числах июля я встретился вновь с ненавистным врагом, но в этот раз более неудачно. При прочесывании с ротой от вражеских автоматчиков осколок мины пробил мне череп, и я выбыл из строя. Теперь я лежу в госпитале, самочувствие хорошее, горю желанием быстрее встать в строй, а пока могу только лежать, долго сидеть сил нет и кашляю тоже.

М. Алферов.

К нам письмо пришло в августе 1943 года, а когда было отправлено, трудно точно определить.

Следующее письмо - уже из специализированного госпиталя в Барнауле.

Здравствуйте дорогие, милые мама, папа и Жоринька.

Вот уже 5 дней я лежу в госпитале в г. Барнаул (везет мне на знакомые места). И вот только сегодня нашел листок бумаги написать Вам письмо. С бумагой дело плохо и на частые письма, следовательно, не найдешь. Надо быть кратким: бумаги мало для подробностей. Дела ничего, черепок почти зажил, очень много читаю, госпиталь в бывшем доме отдыха на берегу р. Обь. Кстати, у меня понижен слух, когда тихо говорят, не слышу. Значительно хуже дела насчет документов и обмундирования, ни того, ни другого, документы, что я командир - это полбеды, но партийный билет, не знаю, что и делать. Жалко, что меня уперли так далеко, не могли в Свердловск завезти.

Жоринька, пока дойдет это письмо, уже будет ходить в 7-й класс мужской ср/шк., сердечно поздравляю, учи топографию (ком. ее должен крепко знать). Учись делать короткие стремительные перебежки, на земле не залеживайся, я вот пролежал лишнюю секунду, и осколок от мины черепок повредил, а то бы сейчас в Харькове был, чертовски жалею.

Ну, милые, желаю Вам плодотворной работы, а брату учебы. Целую,

Ваш сын и брат Маркс Алферов

20/VIII-43 г.

Мама взяла короткий отпуск в конце сентября, и они смогли провести вместе около десяти дней. 9 октября мы с папой получили от обоих телеграммы о том, что они будут 10 октября в Свердловске. Мы приехали в Свердловск и провели вместе три дня, остановившись у наших знакомых еще по Белоруссии - Милешкиных. В конце двадцатых годов глава семьи был секретарем райкома в Городке Витебской области, а сейчас (в октябре 1943 года) - секретарь Ивдельского райкома партии Свердловской области. Жена его работала в Свердловске, дочь, Альда Ивановна, на год моложе Марксика, училась в Свердловском педагогическом институте.

Маркс снова ехал на фронт. Получить направление в свою часть не удалось, и он просто направлялся в резервный офицерский полк.

Эти три дня, его фронтовые рассказы, его страстную юношескую веру в силу науки и инженерной мысли я запомнил и сохранил на всю жизнь.

Перед отъездом из Туринска мы получили по почте справку о том, что приказом № 015-н от 15 августа 1943 года гвардии мл. лейтенант Маркс Иванович Алферов за образцовое выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленную при этом доблесть и мужество награжден орденом Красной Звезды. Мы привезли эту справку и вручили ее Марксику. Маркс рассказал нам историю, о которой я написал несколькими страницами раньше, - о его персональном деле. И только много лет спустя мы узнали, что этот орден был связан с другими событиями.

В конце 2001 года я получил письмо от председателя межрегиональной общественной организации "Награды Великой Отечественной войны" полковника в отставке З. В. Галутина. Он прислал выписку из наградного листа и приказ № 015-н от 15 августа 1943 года по 94-й гвардейской стрелковой дивизии о награждении командира взвода 2-го гвардейского батальона 288-го гвардейского стрелкового полка гвардии младшего лейтенанта Алферова Маркса Ивановича орденом Красной Звезды.

В выписке из наградного листа говорилось:

"Будучи командиром взвода автоматчиков, во время боевых действий в районе населенных пунктов Мясоедово-Севрюково Белгородского района Курской области тов. Алферов со своим взводом был направлен на отражение контратак прорвавшейся в глубину нашей обороны вражеской пехоты.

Тов. Алферов, умело управляя взводом, контратаку отразил и группу врага в количестве 40-ка автоматчиков окружил и полностью уничтожил. Причем сам лично, в завязавшейся рукопашно-гранатной схватке, уничтожил 15 гитлеровцев. В этом бою тов. Алферов был тяжело ранен, но продолжал до потери сознания управлять взводом. Достоин представления к правительственной награде орденом "Красная Звезда".

Командир 288-го гвардейского стрелкового полка

Гвардии майор Аглицкий

10 августа 1943 г.

После этого я понял, что комиссар полка все-таки не закрыл персональное дело М. И. Алферова, и раз для него провести неделю дома важнее ордена, то и представление к ордену было отменено.

Орден Красной Звезды был самой распространенной наградой во время Отечественной войны, и, как видно из приведенного выше наградного листа, им награждали и тогда, когда можно было дать и более высокую награду. Я думаю, что это связано с тем, что Красной Звездой мог награждать командир дивизии, а посылать представление в более высокие инстанции - всегда была опасность утери документов и исчезновения награды вовсе.

Некоторые высказывания Марксика в те октябрьские дни в Свердловске для меня были неожиданными. Как уже отмечалось в начале моих воспоминаний, наша семья была интернациональной и по происхождению и по убеждениям. Сравнивая сталинскую бригаду, в которой он воевал всю Сталинградскую битву, и гвардейскую дивизию, сформированную из двух сталинских бригад после победы в Сталинграде, Маркс отметил, что в сталинских бригадах все было лучше - и снабжение, и личный состав, особенно потому, что он был в основном русский и нацменов практически не было. Про последних он сказал:

- Ты его в атаку поднимаешь, а он кричит: "Курсак болит", приставишь к "курсаку" (животу) пистолет - тогда боли у него прекращаются и он встает идти в бой.

Одним из самых страшных для него воспоминаний о боях в Сталинграде был рассказ о расстреле боевого товарища, сержанте его батальона, крепко выпившем на октябрьские праздники и не выставившем боевое охранение на стыке их и соседней бригады. В результате удара немцев по этому участку батальон понес большие потери, и решение полевого трибунала было однозначным.

Другой рассказ был связан с освобождением украинской деревни весной 1943 года, когда в хате, которую он занял с ординарцем, сын хозяйки, десятилетний мальчик, сказал ему, что в погребе прячется эсэсовский офицер. Оказалось, что офицера спрятала мать мальчика, хозяйка дома, жившая с ним во время оккупации. Обоих расстреляли.

Как отмечалось в одном из писем, в роте служил рядовой Шепшенвол, родом из Крайска, где родилась и выросла мама. Он стал ординарцем Марксика. Во время боев в Сталинграде, когда рота осталась без воды, а подход к источнику простреливался немцами, два солдата роты погибли, пытаясь добраться до воды. Маркс послал Шепшенвола за водой, сказав: "Принесешь воды - представлю к медали "За боевые заслуги"". Шепшенволу повезло, и он получил медаль.

В эти три дня у Маркса и Альды, по-моему, стала завязываться дружба. Я просто помню, как они смотрели друг на друга и засиживались допоздна, ожидая, когда мы пойдем спать.

Альда подарила мне "Записки Пиквикского клуба" с замечательным пожеланием: "Будь смелым и умным". Я знаю, что они стали переписываться, а после гибели Маркса она долго переписывалась с мамой.

Ранение было очень серьезным, у него не проходила глухота. Но Маркс просился на фронт. Он попал в резервный офицерский полк, в город Алатырь в Чувашии, и мы получили от него несколько писем.

Здравствуйте дорогие мама, папа и Жоринька.

Я все еще нахожусь в г. Алатыр. Деньги давно кончились. И нахожусь под угрозой снятия с питания, но надеюсь дотянуть до отъезда на фронт. Так живу хорошо, только не получаю от Вас писем, надеюсь, что дома все в порядке. Встретил несколько человек из своего полка, один даже был под командой моего друга Виктора Науменко, мечтает попасть в свою часть. Некоторые, из прибывших со мной, уже уехали, а мне не везет. Очень хочется получить от Вас весточку, но, к сожалению, письма идут очень медленно, достал книги, читаю, мечтаю, но, увы, у меня мечты никогда не сбываются, за редким исключением. Ну, милые, привет мех. мастерской.

Желаю Вам всего наилучшего, Ваш сын и брат

Маркс

11/ХI-1943 г.

Здравствуйте дорогие папа, мама и Жоринька.

Вчера получил заказное письмо от Жориньки. Ты у меня, братишка, комвзвод, поздравляю!

Папа, Жорик пишет, что мама плачет, ты ее возьми на работу и так загрузи, чтобы некогда было и слезы вытереть. Если ты, мама, будешь плакать, то можешь ослепнуть, честное слово, такая перспектива меня не радует. Писем мне на Алатыр не пишите, я уезжаю на фронт, замечательно, что я успел получить переводы, я купил 0,5 кг масла - 180 рубл. и полбуханки хлеба - 100 р., в общем, деньги пришли вовремя.

Очень рад, что, наконец, еду, надеюсь участвовать в зимнем наступлении.

Итак, родные, я опять долго от Вас не буду получать письма, это скверно, но ничего, после победы встретимся, тогда наговоримся.

Ну, больше и писать нечего, напишу еще с дороги.

Ну, милые, будьте здоровы, работайте так, чтобы оправдать высокую оценку тов. Сталина.

Еще несколько месяцев напряженной борьбы, и фашизм будет уничтожен.

Ваш Маркс

21.11.43 г.

Последнее письмо он написал нам в январе 1944 года.

6/I.44 г.

Добрый день дорогие мама, папа и Жоринька.

Надеюсь, Вы получили мое первое письмо отсюда, сегодня достал бумажки и спешу написать второе. Завтра первый день Рождества Христова, с чем Вас и поздравляю, я теперь признаю религию, за исключением постов, в деревне гонят самогон к празднику, колядовать ходят, это неплохо, ну, я заболтался о пустяках.

Живу хорошо, только скучновато в резерве, и все еще нет твердого адреса. Надеюсь, что дома все в порядке.Жоринька по-прежнему отличник, завод работает хорошо, и мама не плачет, так ведь и плакать не с чего.

Поздравляю с зимним наступлением наших войск.

Извините, что неразборчиво пишу, спешу.

Ваш сын и брат Маркс Алферов.

После этого ни одного письма больше не было. Не было писем до середины мая. Мама снова писала, куда только могла.

В середине мая пришла похоронка.

Что мы тогда испытали, что пережили - это нельзя передать словами. Самое страшное - ощущение непоправимости случившегося. Хоть кричи, хоть плачь, хоть бейся головой о стену - ничего не изменить.

Когда мы получили похоронку, отец был в командировке, в Москве. И телефонной связи тогда не было такой, чтобы сразу позвонить. Прошли целые две недели, пока он появился. Прекрасно помню - наверное, в воскресенье, потому что и мама и я, мы оба были дома, работали на огороде, и я увидел папу и побежал к маме и говорю: "Папа приехал!"

Папа сразу все понял, увидев наши лица. Сразу понял. Он упал на кровать и так лежал долго.

Я думаю, нет ничего горше на самом деле в жизни, чем терять детей. Потому что это совершенно противоестественно. Очень тяжело терять родителей, но это естественный процесс, когда мы хороним своих родителей, тут ничего не поделаешь. А терять детей - это трагедия.

Погиб Марксик в последние дни Корсунь-Шевченковской битвы. Погиб 15 февраля 1944 года в деревне Хильки Корсуньского района Киевской области.

Он прошел самые тяжелые битвы Великой Отечественной: Сталинград, Курскую дугу и, наконец, Корсунь-Шевченковское побоище.

Корсунь-Шевченковская битва закончилась 17 февраля, а накануне - 15 февраля - он погиб. Как он погиб, мы не знаем, была просто похоронка, потом пришло письмо, где еще раз подтверждалось, что он пал в боях за Родину, поскольку мама продолжала писать, продолжала посылать запросы, все еще на что-то надеялась. Но ответы повторялись с одним стандартным текстом: погиб в боях за Социалистическую Родину...

Наши письма Марксику по старому адресу в резерве возвращались, и среди сохранившихся писем есть письмо мамы, написанное 15 февраля 1944 года, в день гибели Маркса. Вот оно:

Здравствуй дорогой, милый, родной Марксик! Мой хороший, у меня опять очень беспокойно на душе. Я пишу тебе, но ведь я очень сомневаюсь, получишь ли ты мои письма. Ты писал, что адрес у тебя не постоянный, а после этого мы опять от тебя ничего не получаем. Мой родной сыночек, я пишу тебе часто, но, потому что я не уверена, получишь ли ты мои письма, поэтому они очень бессвязные. Мой сынок, наш завод за работу января м-ца получил опять знамя Г.К.О. Как было бы радостно и хорошо, если бы от тебя были письма. А так ничего не радует. Родной, дорогой, будь жив, здоров, любимый, при малейшей возможности пиши.

Как тяжело, сыночек, как хочется от тебя писем. Привет от папы и Жореньки.

Мой родной, хоть мои слезы послужили бы для тебя счастьем. Как хочется, чтобы твоя жизнь сохранилась. Любимый, родной, будь счастлив. Твоя горячо любящая мама.

15/II-44 г.

В пятьдесят шестом году я решил поехать в Хильки.

Вместе с Борисом Петровичем Захарченей, моим товарищем по Физтеху, мы приехали в Киев, там сели на пароход, доплыли до Канева, в Каневе, где могила Шевченко, вышли. Дальше уже двигались где на автобусах, а где пешком. Добрались сначала до районного центра Корсунь, Корсунь-Шевченковский. Потом до деревни Шендеривка, а от деревни Шендеривка пешком дошли до Хилек. Хильки - небольшая деревня. В центре деревни - большая братская могила. Возвышается стандартная фигура солдата-автоматчика, белая, гипсовая.

Пока мы осматривались, пришли бабки, мы с ними поговорили, они рассказали, какая жуткая была здесь битва, как они прятались по подпольям. Только в одной этой деревне были сожжены десятки немецких танков. А еще рядом, говорили они, есть деревня Комаровка, Комаривка, как они произносят. Между этими двумя деревнями лежит большое поле, оно называется Бойково поле. Нам сказали, что на нем погибли пять тысяч немцев и три тысячи наших. Потом, уже вдвоем, мы молча долго стояли у могилы...

Кстати, именно эта поездка нас как-то особенно сблизила с Борисом Петровичем Захарченей - с той поры мы стали друзьями, близкими людьми...

Второй раз я посетил могилу брата в шестьдесят восьмом году. Я был в командировке на Украине вместе со своим товарищем Дмитрием Николаевичем Третьяковым. Мы на Светловодском заводе чистых металлов тогда внедряли технологию получения полупроводниковых гетероструктур арсенид галлия - арсенид алюминия для светодиодов.

Работу мы завершили, можно отправляться обратно в Ленинград.

21 июня шестьдесят восьмого года была суббота, и мы решили сходить в кино. Показывали кинофильм про войну. И когда мы вышли из кинотеатра, уже наступил вечер, а следующий день был воскресенье, 22 июня, как в сорок первом. И, может быть, это, а может быть, фильм о войне, а скорее и то и другое вместе так на меня подействовало, так потянуло снова побывать в Хильках, что я ни о чем другом уже думать не мог.

А у нас были билеты на "ракету" до Киева. Из Киева мы должны были лететь самолетом в Ленинград. "Ракета" шла до Киева с одной остановкой - в Черкассах. Я говорю: "Дима, ведь от Черкасс недалеко до Корсуня, до Хилек, давай заедем на могилу моего брата".

Ну, Диму не нужно долго уговаривать, мы так и сделали. В шесть утра отправлялась "ракета", через пару часов приплыла она в Черкассы, мы вышли, автобуса до Корсуня не было, мы взяли такси и сказали: "Везите в Хильки". Шофер нас повез. Я даже помню, что на счетчике было одиннадцать рублей двадцать копеек.

В Хильках мы вышли. Мы вышли на окраине деревни, дальше был чернозем, машине уже не проехать.

И вот чего я никогда не забуду. мы подошли к могиле, на которой я уже один раз был.

И стою я у могилы.

И Дима недалеко от меня.

Подошла бабка и, обращаясь ко мне, говорит: "А что ты на нашей могиле робишь? Или кто из родных тут лежит?"

Я ей ничего не успел ответить, а Дима сказал, что здесь погиб мой брат и он похоронен в этой могиле.

- Брат? За нашу деревню? В нашей могиле лежит?

Через полчаса пришла вся деревня.

Они принесли столы.

Они поставили возле братской могилы эти столы, принесли самогонку, закуску, вся деревня села справлять поминки по моему брату.

Это было часов в двенадцать дня. Мы просидели там шесть часов, до шести вечера. Мы выпили много самогонки. Мы произносили речи и тосты, мы пели военные песни.

На прощанье жители деревни подарили мне большую кошелку, в которой были две бутылки самогонки для отца, чернослив и сухофрукты для мамы. Сказали: "у мамы, наверно ж, гипертония, а чернослив понижает давление". И еще подарили большой украинский платок. Тоже для мамы. На память.

Вся деревня пошла провожать нас к автобусу. До той поры они не знали меня, и я их никогда раньше не видел... Но теперь мы расставались как родные. Они снова и снова рассказывали о жестоких боях, которые шли в этих местах. Молодая девушка лет восемнадцати, секретарь комсомольской организации колхоза, подарила мне книгу на украинском языке про Корсунь-Шевчен ковскую битву. Эта книга и сейчас хранится у меня дома.

Дальше началась уже совсем другая история, забавная.

Дело в том, что с Димой Третьяковым у нас в командировке была такая договоренность: поскольку мы находились все время вместе, жили вместе, питались вместе, расплачивались вместе, я сказал:

- Дима, зачем нам считать, высчитывать каждый раз, кто и сколько должен платить. Давай сделаем так: сначала плачу я, а когда у меня деньги кончатся, будешь платить ты, я перехожу на твое иждивение.

Так и порешили.

Мы приехали в Корсунь на автобусе, там купили билеты тоже на автобус до Киева, за-шли в буфет, выпили по кружке пива на автобусной станции, сели в автобус, и я говорю:

- Дима, у меня остался рубль. Я перехожу на твое содержание и билеты в Ленинград - это уже твоя забота.

Дима полез в карман - а мы уже едем в автобусе - и говорит:

- Слушай, а где мой бумажник?

И оказалось, что он во всей этой круговерти где-то потерял бумажник.

Что делать?

Мы приехали в Киев в два часа ночи. У меня тогда в Киеве были знакомые, но я не знал ни их телефонов, ни адресов.

Мы вышли в два часа ночи на автобусной станции города Киева. Я говорю: "Что делать будем, Дима?"

"Знаешь, по-моему, в том направлении живет... - и он назвал фамилию одного из аспирантов Нины Александровны Горюновой, его тещи, профессора нашего института. - Поехали туда".

Ну что ж, поехали.

Мы взяли такси. Сказали шоферу: "Вот туда". Он посмотрел на нас с некоторым удивлением, но повез.

Когда на счетчике набежало 99 копеек, я сказал: "Все, стоп. Спасибо, мы приехали".

Я отдал шоферу последний рубль, и мы двинулись почти наугад.

Пришли в большой жилмассив. Было уже около четырех утра, полчетвертого. И Дима говорит: "По-моему, вон тот дом". Он был здесь всего раз или два.

Мы подошли к этому дому.

"Наверное, вот этот подъезд".

Мы поднялись на четвертый этаж.

Был уже пятый час утра, начало пятого.

Мы нажали кнопку звонка, дверь открылась, и - о чудо! - перед нами стоял тот самый аспирант, которого мы искали.

Он сказал: "Я так рад!" Словно не было ничего удивительного в нашем столь раннем и совершенно неожиданном появлении.

Затем он снабдил нас деньгами на билеты до Ленинграда, мы выпили одну бутылку самогона из двух, предназначавшихся моему отцу. Поскольку папа уже почти не употреблял спиртного, мы решили, что и одной бутылки в память о деревне Хильки ему будет вполне достаточно.

И мы благополучно прилетели в Ленинград.

Но для меня этот день в украинской деревне навсегда остался одним из самых незабываемых. Он для меня еще стал и свидетельством того, как наш народ вообще относился к Отечественной войне. Причем именно народ, простые люди.

В восемьдесят третьем году - я был уже избран академиком - по делам приехал с женой в Киев и, конечно, не мог не побывать снова там, где свой последний бой принял мой брат. Я сказал в президиуме Украинской академии наук, что хотел бы еще раз съездить на могилу брата. Из аппарата президента Академии наук, Бориса Евгеньевича Патона, позвонили секретарю райкома. Мы приехали туда на машине, нас встречал секретарь райкома, мы осмотрели музей Корсунь-Шевченковской битвы, нам показали документальный фильм, с нами поехал второй секретарь райкома в Хильки, там нас ждал председатель сельсовета, но во всем этом уже не было прежней теплоты.

Я отчетливо почувствовал такую вещь: вот за пятнадцать лет до этого, когда я сидел за столом в этой деревне, возле братской могилы, там рядом со мной были люди, которые помнили войну, для которых война была вчера. Война прошла через их души. А теперь я видел перед собой уже другое поколение, и для них война уже представлялась историей, временем, давно прошедшим.

Для нашего поколения война еще долго, до конца наших дней, будет вчера. Нынче минуло после окончания войны пятьдесят девять лет, а для нас она по-прежнему была вчера. Причем вот что удивительно: в то время, когда мне было десять лет, и революция, и Гражданская война во времени были гораздо ближе, чем Отечественная война сегодня, но я тогда уже воспринимал события Гражданской войны как историю...

У каждого поколения свой взгляд, свое восприятие... И бессмысленно, наверное, сетовать по этому поводу. Во всяком случае, я понял, что то, что я пережил в Хильках 22 июня 1968 года, уже никогда больше не может повториться...

В апреле 1985 года я вместе с академиками К. И. Фроловым и Ю. В. Гуляевым был на научной конференции в Волгограде. Когда конференция закончилась, нас принимал первый секретарь Сталинградского-Волго-градского обкома партии, я запомнил его фамилию, имя и отчество - Владимир Ильич Калашников. Мы долго сидели с ним, беседовали, и в процессе разговора он выяснил, что наша семья два года жила в Сталинграде, с тридцать пятого по тридцать седьмой, и что мой брат воевал в Сталинграде.

Тогда он вызвал кого-то из работников аппарата и попросил, чтобы съездили со мной посмотреть наш дом - я сказал, что он уцелел, - посмотреть, где воевала бригада, в которой служил мой брат.

В Сталинграде в то время замечательная была традиция: каждая сталинградская школа имела музей какой-либо из сталинградских частей, воевавших в городе. Меня привезли в школу, где был музей бригады, ставшей впоследствии гвардейской дивизией, в составе которой и воевал Марксик. Из двух сталинских бригад потом, как я уже говорил, образовалась 94-я, впоследствии - звенигородско-берлинская гвардейская дивизия. И мне повезло: в этом музее я нашел адрес командира полка Аглицкого, который писал маме и о котором Марксик очень много рассказывал. Он к этому человеку очень хорошо относился. Командира батальона очень любил и командира полка.

Я нашел его московский адрес домашний, он был уже генералом, и, приехав в Москву, по адресу разузнал его телефон. И позвонил ему.

Позвонил и сказал: "Михаил Павлович, вам звонит Алферов, и я бы хотел с вами встретиться".

И он в ответ - эти слова я тоже никогда не забуду: "Алферов, ты жив?!"

Я говорю: "Нет, я его младший брат".

Потом купил каких-то деликатесов, бутылку коньяка, приехал к нему, и мы провели вместе вечер, он много рассказывал о боях, о фронтовом быте и, конечно, о Марксике. Я сказал, что Марксик очень жалел, что не смог попасть обратно в свою часть.

Генерал только рукой махнул: "А что, попал бы... Почти сразу после Курска, под Кировоградом, от нас ничего не осталось..."

Сам он был пограничником до войны, старший лейтенант, двенадцатого года рождения. Потом был начальником штаба бригады, потом командиром полка. Награжден орденом Суворова III степени под первым номером. Очень простой, хороший человек.

Был еще один человек из того фронтового прошлого, с которым я обязательно хотел встретиться. Но опоздал. Я опоздал и всегда ругал себя, потому что это командир батальона, который сыграл в Марксиковой жизни очень важную роль. Его адрес также был в школьном музее. Но Яловничий к тому времени уже умер. Он прошел всю войну и остался жив, после войны жил на Украине. Но я не успел и до сих пор корю себя. Я не преувеличиваю, когда говорю, что Яловничий сыграл в жизни моего брата очень важную роль. Я уже писал о партсобрании с персональным делом М. Алферова.

В декабре 2003 года я находился в командировке в Белгороде и поехал в пригородный район, в деревню Мясоедово, где 6 июля 1943 года был тяжело ранен в бою Маркс, в бою, за который его наградили орденом Красной Звезды. В деревне - музей 94-й гвардейской дивизии, и снова я был приятно поражен, как в нашей глубинке чтут память Великой Отечественной войны. Школьница - девятиклассница - оказалась прекрасным экскурсоводом. Мясоедово освобождал 288-й гвардейский стрелковый полк - Марксика полк. И в музее больше всего материалов об этой части. И я обнаружил фотографию Яловничего. Какое умное, интеллигентное, волевое лицо и одновременно с удивительно добрыми глазами!

В 1999 году у нас появилась совместная российско-украинская программа по физике наноструктур и наноэлектронике, руководителем которой от России стал я. И начались наши регулярные поездки в Киев. В том же году национальная академия наук Украины избрала меня своим иностранным членом. Летом 2000 года я поехал в Киев для обсуждения совместных исследований, и в конце августа мы вместе с академиком-секретарем отделения физики и астрономии НАН Украины А. Г. Наумовцем, директором научного центра С. Ю. Ларкиным и его сотрудниками поехали в Корсунь-Шевченковский, а затем в Комаривку и Хильки. С того времени у нас завязались очень тесные отношения с Комаривской сельской школой, администрацией Корсуньского района, жителями Комаривки и Хилек. В Комаривской сельской школе создан музей 202-й стрелковой дивизии, в которой воевал Маркс. Ребята бережно сохраняют документы, образцы оружия, фотографии погибших бойцов. Для братской могилы в Хильках восстановлены 586 фамилий советских солдат и офицеров, отдавших жизни в боях за Хильки, и среди них - Маркс Алферов. Имена погибших занесены на гранитные черные знамена - плиты на могиле, это сделала администрация района в 2003 году.

Учитель математики Комаривской сельской школы написал песню о Марксе Алферове, и я никогда не забуду ее исполнение школьниками. Среди моих многочисленных дипломов одни из самых дорогих - дипломы почетного гражданина Комаривки и Хилек и почетного члена педсовета Комаривской сельской школы. Вот уже более трех лет три лучших ученика школы и ее директор получают стипендии имени Маркса Алферова из фонда, основанного мною после получения Нобелевской премии по физике в 2000 году. В этом году начнут получать такие стипендии и ученики сельской школы в Мясоедове под Белгородом.

У нас осталось очень мало фотографий Маркса, и последние - это фотография, сделанная после окончания им школы, и маленькая фотокарточка с его заводского пропуска. Мы хотели сфотографироваться в те три октябрьских дня сорок третьего года в Свердловске, но Маркс отказался, сказав: "Не пойду. Погибну, и вы будете на нее смотреть? Нет, сфотографируемся после победы". И, расставаясь, добавил: "Грудь слева у меня защищена медалями и орденом, справа-гвардейским значком".

Маме он как-то сказал: "Без руки, без ноги, но только вернуться живым".

В конце восьмидесятых по моей просьбе ленинградский художник Шапиро написал его портрет по фотографии, сделанной после окончания Марксом школы, но в форме с наградами на фоне разрушенного Сталинграда. В нашей семье не любили погоны, поэтому художник написал портрет Маркса в старой форме командира Красной армии с полевыми петлицами - с зелеными "кубарями".

Теперь в моем кабинете на даче, где мы живем намного больше, чем в городской квартире, когда я работаю, пишу, как в эти минуты, просматриваю книги в шкафах, он глядит на меня серьезно и очень задумчиво. Мне кажется, что он хочет спросить:

"Как же это могло случиться, что после того, как мы разбили фашистов и отстояли впервые в мире созданное государство трудящихся, страну, целью которой была социальная справедливость, вы все это дали уничтожить?

Как же это могло случиться, что цель Гитлера - уничтожить Советский Союз, разделив его на отдельные новые государства, - оказалась выполненной?

Как же это могло случиться, что уничтожены общественная собственность на орудия и средства производства; страна, еще совсем недавно форпост мира и социализма на планете, сегодня стала страной воров и буржуев, эксплуатирующих людей труда, науки и образования?

Как же могло случиться, что к нашей стране сегодня можно снова обращаться строками великого Михаила Лермонтова:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ".

И что я могу ему сказать в ответ?

Да, мы потерпели сокрушительное поражение в холодной войне. Развал Советского Союза произошел для многих неожиданно быстро, но готовился достаточно долго. Россия - одна из самых богатых природными ресурсами стран мира, а по богатству на душу населения ей просто нет равных.

Гитлер хотел захватить эти богатства, и можно удивляться, как одна из самых культурных наций Европы дружно пошла грабить другие страны и народы, не стесняясь самых бандитских форм этого грабежа. Мы отстояли свою страну в открытом бою, принесли освобождение от коричневой чумы народам Европы и Германии в первую очередь. Теперь цель была той же самой - захватить наши богатства, но методы были выбраны другие. Гитлер тоже создавал "пятую колонну" в лагере противников. В нашем случае этот метод стал и основным, и очень изощренным. В конечном счете, наши современные "квислинги" по глупости или нарочно предали великую страну, и к кормилу власти пришли люди, для которых единственным богом, которому они молятся, являются деньги. Так великая и могучая держава оказалась на обочине мировой истории.

▲Письма публикуются без синтаксических и иных изменений.

▲Сталинград. События, воздействие, символ / Под ред. Юргена Фёрсера. - М.: Прогресс-Академия, 1994, c. 373. *Уральский индустриальный институт им. С. М. Кирова.