Неугасаемое стремление все обследовать - врожденная потребность приматов. Но может ли обезьяна оперировать предметом? За годы исследований поведения обезьян мы убедились, что высшие обезьяны - шимпанзе, гориллы и орангутаны - могут рисовать. Низшие обезьяны не рисуют, они только пачкают бумагу. А для человекообразных обезьян рисование - довольно целеустремленное, направленное, захватывающее занятие. "Рисовательная" деятельность настолько увлекательна, что не требует пищевого подкрепления. С такой же увлеченностью рисуют дети. Но если в рисунках ребенка все же есть какая-то похожесть на предмет, то рисунки обезьян - не изобразительны. В них нет даже того, что есть у ребенка.
Известно, что до трехлетнего возраста ребенок не изображает форму вещи, а делает подготовительные каракули. Немецкий психолог начала XX века Вильям Штерн, изучая детскую психологию, давал детям задание передать содержание устного рассказа. Полнее всего ребенок воспроизводил его сценкой, драматически, хуже - устным пересказом и наименее полно - рисунком, пропуская в нем многие детали. Это явление получило название закона "понижающей деятельности Штерна".
Закон "понижающей деятельности" говорит: то, что мы видим на рисунке ребенка, на порядок ниже способности его мозга. Взглянем на шесть рисунков, изображающих человека, которые выполнены сыном Штерна, Гюнтером, в разном возрасте, от трех с небольшим лет до пяти с половиной лет. При этом первые пять рисунков сделаны по памяти, а последний - с натуры. Мы видим, что на промежутке в два года и два месяца (от первого до шестого рисунка) изображение человека по памяти существенно преобразилось, пройдя путь от предсхемы, обезьяньего рисунка, до почти реалистического изображения.
Что же произошло с мышлением мальчика за этот период? Оно стало предметным. Вспомним Шекспира, который говорит словами Гамлета: "Мой ум не сочинил еще пролога". И в другом месте, словами Розенкранца: "Такого предмета не было в моих мыслях". Действительно, мышление - это операция предметного типа. "Внешнему" поведению предшествует гипотетический "предмет мысли", гипотеза в виде "умственного плана действия". Но у обезьян предметное отражение "вещей" технически не превышает самый низкий уровень у ребенка.
Когда мальчик изображает спиральные линии, спутанные в клубок, его мышление на самом деле находится на более высоком уровне. Значит, и в рисунках обезьян надо искать гипотезу о видимом или понимаемом. Конечно же клубок на первом рисунке - никакое не изображение. Но он выражает главное: некую материальную плотность, компактность, локализацию предмета в пространстве.
Итак, ребенок рисует спирали, а мыслит на уровне схемы вещи. Отсюда можно заключить, что "вещь" - это родовое свойство нашего мышления, это форма, в которой мы думаем.
Мозг прежде, чем он начнет "думать" вещами, должен иметь подсобный материал - обозначения. У человека это символы. И. П. Павлов говорил: "Я не помню впечатления от вещи, которую видел секунду назад, я знаю о ней". Между прочим, это "не помню" - важнейшая черта высшего ума: все помнить не надо, надо уметь что-то забывать.
Кора головного мозга обладает свойством тормозить зрительные образы. Читатель может все это проверить на себе: посмотрите на какой-нибудь предмет, например на коробок спичек, и закройте глаза. Даже не запомнив вид предмета, вы все равно знаете, что это коробок спичек. Кора вашего мозга затормозила зрительное впечатление по принципу экономии мышления.
Читатель, возможно, спросит: а почему рисунок ребенка, по существу, лишь обозначение вещи, а не ее изображение? Ответ на этот вопрос лежит в области биологии и связан с базовым инстинктом всего живого - инстинктом самосохранения. Стадное (общественное) поведение человека - такое же орудие защиты, как клыки у волка или когти у рыси. Человек вынужден с раннего детства учиться жить в сообществе и, в частности, изучать принятую в нем систему коммуникации.
У ребенка в рисовании сам изобразительный мотив совершенно незначим, ибо, еще по мнению психологов начала XX века А. Чемберлена, М. О'Ши и других, важная черта детского существования - его полный симбиоз в своей жизнедеятельности с матерью. Она упреждает все его желания, защищает его, кормит и обогревает. Поэтому потребность ребенка в коммуникации с другими людьми снижена: по наблюдениям как В. Штерна, так и Л. С. Выготского, ребенок в полтора-два с половиной года всегда играет один. В раннем возрасте нет мотивации к тому, чтобы рисовать вещи похожими, узнаваемыми для других.
В то же время рисование - это предметно-манипулятивная деятельность, особенно характерная для всего отряда приматов. Рисунок ребенка - в первую очередь деятельность. В ней выражается, пока еще очень робко, биологическая функция высшего мозга все обозначать. Здесь можно найти аналогию со стремлением животных все метить, но мозг человека, в отличие от аналогового мышления животных, работает со знаками вещей, а не с вещами.
Так зачем же ребенку рисовать то, что он и так хорошо знает, что уже хранится у него в памяти? Рисуя, ребенок не заботится о том, нужен ли кому-то его рисунок, кто и как его оценит, сообщает ли изображение что-то важное другим людям. Но в рисовании все же особый смысл. Помимо желания субъекта мозг отыгрывает принцип своей конструкции: все обозначать, все называть именами и далее строить гипотезы, решать задачи уже со знаками вещей. Так проявляется и развивается нематериальное орудие человека - знаковое мышление.
Потребность мозга малыша обозначать предмет хорошо известна. Едва усвоив буквы, научившись неумело составлять из них слова, он, идя по улице с мамой или с папой, стремится все, что видит, называть: читает вслух вывески магазинов, плакаты, надписи на стенах. Как пишет французский психолог Жорж-Анри Люке в своей книге "Детский рисунок", его дочь почти всегда подписывала нарисованные ею предметы словами: дверь, дом, церковь и так далее. Чаще же всего она на рисунках писала свое имя.
Итак, сделав кисточкой с краской несколько кругов по бумаге, обезьяна выполнила (возможную для нее) задачу обозначения, а не задачу изображения того, о чем она "думает". В этом суть такого рисунка. Мы непроизвольно вкладываем в голову ребенка или обезьяны задачу, которой у них не было. Мы часто примитивно полагаем, что рисование чего-либо - всегда изображение. Это не так. Для ребенка и обезьяны их рисунки - обозначения, а не изображения. Образно это можно сравнить с задачей, стоящей перед стенографисткой: она специальными значками только обозначает, помечает для себя то, что люди передают с помощью развернутого текста. Однако по мере взросления ребенка в его рисунках идея схемы (заметим в скобках, что Спиноза под термином "идея" понимал "понятие") и идея подлинного изображения все больше смешиваются одна с другой, проникают одна в другую, как понятийное мышление проникает в конкретное.
Схематизм в искусстве возникает позже снова, но уже как изобразительная задача. Это схематизм иного рода, вторая волна эволюции человеческого рисунка. Так, в карикатуре принципиально используется минимум изобразительных средств, поскольку в ней заложен намеренный схематизм.
Вернемся вновь к первому рисунку маленького Гюнтера. Здесь мы видим самое раннее детское изображение "формы" человека. Рисунок такого типа, часто встречающийся и у шимпанзе, можно назвать спиралевидной композицией. Это самый простой способ передать идею плотности, материальной непрерывности чего-то. Что такое "предмет" в абстракции? Нечто плотное, замкнутое, непрерывное и компактное. И, кроме того, это нечто где-то находится, имеет определенное место. Другие признаки, характеризующие предмет (то есть отвечающие на вопрос: что это такое?): форма, цвет, состав и прочее, - не отменяют базисной абстракции - непрерывности и материального единства (того, что и называется плотностью), - которую мы видим в определенной части окружающего пространства и субъективно ощущаем как предмет. Сходный процесс, по-видимому, происходит и в системе восприятия и переработки информации у шимпанзе.
В рисунке ребенка всегда есть две компоненты. Первая - это деятельность сама по себе. Процесс совершения действия - уже достаточный стимул для рисования. Вторая компонента - потребность выразить себя, и внутри этого мотива помещаются вещи, идеи, события.
Рисование шимпанзе, гориллы и орангутана вполне сравнимо с рисованием и с уровнем способностей 3-4-летнего ребенка. Можно не без оснований считать, что обезьяна в рисунке передает меньше, чем способна увидеть или осмыслить. Поэтому рисунки обезьян отражают определенное обобщение видимых или мыслимых форм вещей.
Неизобразительные в целом рисунки обезьян, хотя и не напоминают ни один предмет, обладают всеми чертами композиционной связности. Линии, соединяющиеся в одну точку в середине объекта, обращают на себя внимание. Самое яркое пятно притягивает взгляд. Если толщина линий мала относительно размеров изображения, то точка соединения линий неяркая, и наше внимание приходит к ней через композицию, стекая от общего вида фигуры в точку пересечения. Если линии толще, то наше внимание упирается сначала в них, растекаясь затем по объекту.
Видный исследователь рисунков человекообразных обезьян Десмонд Моррис указывает на их тенденцию заполнять пустую страницу; изображать центральную фигуру; уравновешивать побочную фигуру; начинать с простых линий и переходить к каракулям. У шимпанзе, обладающих хорошей мускульной координацией, неплохо получались и самые первые каракули, что давало возможность животным делать довольно точные композиции. Однако ни одна обезьяна, независимо от возраста и опыта, не способна достичь техники простого изображения.
Для рисования обезьян характерна непищевая мотивация, отмечает Моррис. Это действие ради действия. Потребность в нем обычно появляется у животных, которые не озабочены проблемами выживания и обладают избыточной энергией, требующей выхода. В природе только молодые обезьяны склонны вести себя подобным образом. Они могут хорошо чертить знаки на земле или, время от времени, на деревьях, но в процессе взросления такие занятия уходят на второй план и замещаются решением более непосредственных проблем выживания.
По мнению Морриса, различия в образе жизни людей и обезьян дают нам ключ к тому, как создание изображения переносится у человека во взрослую жизнь и, в конечном счете, становится жизненно важной частью его существования. Охота и передача информации о методах охоты требовали сложной системы общения, совместного планирования. Как только появился язык, который хорошо описывал объекты, появилась возможность изображать их. В это время и возникло доисторическое искусство.
К рассуждениям Морриса можно добавить следующее. Вполне вероятно, что эстетический аспект в своих рисунках древний человек получил от обезьян. Даже те рисунки, которые представлены в этой статье, дают несомненное эстетическое наслаждение. И люди и обезьяны обладают чувством рисунка и композиции, хотя только человека-охотника нужда привела к использованию этого таланта, что позволило в дальнейшем рисованию превратиться в активную функцию его естественного существования.
Некоторые рисунки обезьян представляют достаточный интерес, чтобы быть выставленными в художественной галерее. Например, один из рисунков орангутана Моники был продан за 1000 долларов.
Как пишет Моррис, человек-охотник предавался рисованию в случае трех мотиваций - магически-религиозной, утилитарно-коммуникативной и эстетической. С развитием письменности рисование потеряло одну из главных своих функций - коммуникативную, но сохранило эстетическое и магически-религиозное значения.
Сейчас, в век технологического прогресса, основная роль изобразительного искусства сводится к области чистой эстетики. И иногда современные "человеческие" художники и художники-обезьяны получают удивительно похожие результаты. Это не означает, что человеческие изображения так плохи. В современной живописи, как и в живописи обезьян, явно упущен (и сознательно) элемент коммуникации. Обезьяна не поднялась до него в силу причин, изложенных выше, а у человека-живописца он опущен потому, что коммуникативный аспект отдан более эффективным фотографическим и электронным методам.
Работы Л. Фирсова, напечатанные в журнале "Наука и жизнь":
Гамма и Сильва: две "педагогические" системы. - 1977, № 10.
Обезьяний остров на Псковщине. - 1978, №№ 3, 4.
Этот предметный мир. - 1987, № 1.
Изучается обезьяний словарь. - 1979, № 4.
Новое поколение на обезьяньем острове. - 1981, № 11.
Обезьяны, берущие палки. - 1982, № 11.
Обезьяны, не берущие палки. - 1989, № 2.
