"...Основное дело писателя - сидеть за столом, корпеть над строкой, сочинять. Но у большинства из них непременно найдутся подсобные, между делом, для отдохновения ума и рук, увлечения..." Этими словами в 1927 году Леонов начал небольшую статью, название которой говорит об увлечении, владевшем молодым писателем в те далекие дни, - "Фотострасть". Однако в той же статье появляется признание: "Текуча жизнь, и еще не проявлен негатив, а уже стал неправдой. Поэтому, брат мой по фотонедугу, не поручай фотостеклу видеть то, что составляет способность душевного зрения. Так на смену фотострасти пришло фоторазочарование".
Тем не менее Леонов еще делает множество портретов, натюрмортов и пейзажей, привозит из ярославской деревни, с родины матери, и позднее из Туркмении большие серии фоторабот, которые можно назвать историческим материалом и не только высокохудожественным, но и ценным, поскольку в них запечатлена ушедшая эпоха.
В 20-е годы в его жизнь уже уверенно входили колючие представители южных стран - кактусы, чтобы составить знаменитое кактусиное сообщество, уникальную коллекцию, которая сопровождала писателя долгие шесть десятилетий. А через тридцать лет Леонов призывает молодых авторов расширять кругозор и быть в курсе достижений ведущих наук настолько, чтобы читатели могли приписать им какую-либо вторую профессию. Этот совет соответствовал его личному опыту - можно сказать, что с годами он приобрел вторую профессию в области биологии и лесоводства, став знатоком самых различных видов растений. И, если бы он не стал писателем, быть бы ему замечательным садоводом.
Хочу проиллюстрировать сказанное одним эпизодом из его жизни. Это произошло в декабре 1963 года в Японии. В Ботаническом саду Токио - а бывая за рубежом, он всегда стремился ознакомиться с ботаническими садами - писатель разговорился с садоводом по поводу одного из заинтересовавших его растений и указал латинское название.
- Господин Леонов, это не "Pancratium speciosum", a "Pancratium illiricum", - заметил японец.
- Нет, это "Pancratium speciosum", - возразил писатель.
Для доказательства своей правоты японец принес ботаническую энциклопедию и открыл ее на нужной странице.
- Энциклопедия японская или же это перевод? - уточнил Леонов и, услышав, что это перевод с американского издания, попросил принести подлинник. Принесли, открыли...
- Господин Леонов, - извинился садовод-японец, - в нашу энциклопедию вкралась ошибка.
Не поиск "увлечения для отдохновения ума и рук", не послушная разуму любознательность влекли писателя к зеленому миру, но более глубокие и теплые эмоции, выросшие из крестьянской привязанности к земле, отношения к природе как сообществу безмолвных друзей, открытых для беседы и обладающих своим внутренним миром, незримым для праздного любопытства. Представи телей зеленого братства Леонов считал достойными уважения, защиты и пристального внимания.
Я оглядываюсь назад - в 35-й год прошлого века, когда Леонид Леонов стоял у истоков создания городка писателей в Переделкине. Однако по причине забавных обстоятельств, которых я сегодня предпочту не касаться, ему достался неудачный, гиблый участок земли на самом краю поселка. Болото, сырость, вместо почвы глина, и даже самые неприхотливые полевые цветы брезгали и не рисковали селиться на этой трясине.
Пока дети, надев панамки и высокие боты, бегали под жарким солнцем по этой топи, родители рыли канавы и приносили из леса первых поселенцев - березы и рябины. В судьбе пустыря наступал перелом.
Благодаря Владимиру Ивановичу Далю каждый момент нашей жизни можно отметить и украсить старинной русской пословицей: "Лес видит, а поле слышит", "Человек в природе - гость", "Каков гость - таково ему и угощенье". Убогое поле радовалось своему преображению и встречало гостей-садоводов ответным теплом. Растения, прижившись, разрастались, пышно цвели. Первые "жители" были просты и неприхотливы - львиный зев, табак, георгины, душистый горошек. Затем приехали кусты смородины, молодые яблоньки и вишни. Но только после того, как в 1950 году мои родители построили собственный дом, участок постепенно стал превращаться в ботанический сад.
Зеленая компания с каждым годом множилась... Из Сибири приехали кедры, прихватив с собой кандык и лилию кудреватую, с горных ручьев Канады - экзотический пельтифиллум, с Камчатки - лизихитон и симплокарпус вонючий. Директор Ботанического сада Академии наук - Николай Васильевич Цицын, с которым отец был дружен долгие годы, поделился многими интересными растениями - от джеферсонии и рододендронов до американских сортов алого пиона. Появились кусты сирени знаменитого московского селекционера Л. А. Колесникова, уникальный сад которого Леонов в 50-е годы спас от уничтожения.
Из разных весей потянулась к этому веселому сообществу зеленая живность. Всех не перечислить. В списке растений, составленном мною, около ста пятидесяти наименований, кроме еще неучтенных и неустановленных.
С годами владельцы переделкинского сада стали квалифицированными специалистами. Прекрасная память помогала отцу сохранять огромный объем знаний о растениях: их происхождение, подробности о необходимом для нормального развития климате. Мою неспособность запоминать латинские названия он считал несовместимой с увлечением садом. Тогда мне казалось это преувеличением, но, когда его не стало, осознала великую степень его правоты. В звучании латинских названий есть некая магия, тайная зашифрованность, которая, согласно моему восприятию, соответствует внутреннему миру и внешнему облику растения.
Есть, например, в переделкинском саду горянка - эпимедиум (Ерimedium) с кружевными кистями мелких цветов на фоне вздрагивающих от ветра легких листьев. Нельзя не согласиться с тем, что название говорит о воздушном изяществе. И русское и латинское название клопогона - цимицифуга (Cimicifuga) звучит с математической жесткостью, прямолинейностью, и это вполне справедливо. Растение обладает удивительной графичностью, его высокая вертикаль с мелкими пушистыми цветами перечеркивает все более низкие растения.
Под круглым стриженым тисом пышно разрастается папоротник, легкий, весь состоящий из плавно изогнутых линий, похожий на пришельца из мира эльфов и фей, и название его - Onoclea sensibilis. Оноклея не зря получила свое нежно звучащее имя - чувствительная. Зато ненавидимый садоводами сорняк - осока так и живет всю жизнь под кличкой, похожей на окрик, - карекс (Саrех)!
Цветы симплокарпуса вонючего вылезают из земли весной самыми первыми. Но, главное, они похожи на странную зверушку, старичка или деда-лесовика, но только не на цветок. Вот и название говорит об экзотичности - симплокарпус фоетидус (Symplocarpus foetidus).
Правда, бывает между русскими и латинскими названиями несогласованность, но редко. Вот пример. Русское название чистоус азиатский звучит как-то очень непородисто, зато в латинское вложены значительность и величавость: осмунда (Osmunda). Вот и возвышается этот папоротник над миром, окружающим альпийскую горку, как некогда возвышался в истории Египта Рамзес Великий.
Что бы там, в саду, ни происходило под покровом ночи, но днем вся эта зелень придерживалась уравновешенного согласия. В теплице цвели то орхидеи, то кактусы, в маленьком бассейне - водные растения. Появились новые сорта флоксов, выведенные Татьяной Михайловной - женой писателя. Под кровлей дома поселились птицы, частыми гостями стали ежи и белки, а в двух огромных хвойных пирамидах обосновались, уступив настойчивости писателя, крупные степенные муравьи благородных кровей.
Посещавшие сад гости не верили, что все это создано на болотистом пустыре.
В 60-е годы в Переделкино приезжал английский писатель, физик, политик Чарльз П. Сноу, оставивший запись о своем визите: "Сумрачный осенний день под Москвой. Я, прежде не встречавшийся с Леоновым, сижу в гостях у него на даче... Ухоженный, весь в цветах дачный участок в отличие от большинства русских садиков напоминает английский гарден. Оказалось, что Леонов - увлеченный и образованный ученый-садовод. У него, как почти у всех русских писателей, всепоглощающий интерес к миру природы..." *
Шли годы, сад разрастался, зелень смыкалась и, переплетаясь, образовывала единый растительный организм. Уже не хватало рук и сил сохранять порядок, появилась некоторая стихийность, которая, однако, придала саду своеобразную печальную поэтичность. Исчезла "ухоженность", подмеченная Чарльзом Сноу, зато между природой и человеком возникли особые, я бы сказала - "личные", отношения.
Вот тут-то и стала замечать некоторые загадочные неожиданности. Почти полстолетия назад мой отец сгруппировал возле маленького бассейна растения, нуждающиеся в повышенной влажности. Года два назад прочла я в Бюллетене Главного Ботанического сада сообщение о том, что дальневосточные растения лизихитон и симплокарпус приходится восполнять каждые десять лет - не переносят они сухой московский климат, им нужны болотистые почвы, близость водоема и защитная полутень. Но вот ведь как бывает в жизни: юное потомство симплокарпуса, растения капризного и категорически не терпящего пересадки, самостоятельно, без посторонней помощи, отправилось в путь, перебралось в дальний угол леоновского сада и обосновалось на самом сухом и солнечном месте, где вот уже три десятилетия не только цветет в окружении буйного молодняка, но и теснит окружающих соседей. Признаюсь, я не рассказывала ему о сообщении "Ботанического бюллетеня". Но вопрос остался: что помогает симплокарпусу с успехом выживать в неподходящих для него климатических условиях - только ли жажда жизни или еще н е ч т о, трудно объяснимое словами?
К числу папиных любимцев относился дикий пион из Крыма. Скромное растение украшали круглые листья, покрытые голубоватым налетом. Мои попытки развести этот пион семенами оставались безрезультатны, и я неоднократно просила отца поделиться со мной, дать отводок, кусок корневища. Он отказывался: боялся повредить материнский куст. Вот тут-то и случилось неожиданное - в толпе нарциссов возле моего крыльца появился круглый голубой листок. О, как я лелеяла его! А когда на третий год распустился крупный розовый цветок, позвала отца: "Ну-ка, Леонид Максимович, познакомься с новым жителем!" Он чуть было не заподозрил меня в неблаговидном поступке - тайном похищении куска корневища, что неудивительно: птицы не склевывают семена пиона, а разум отказывался верить в самостоятельное путешествие по саду крошечного алого семечка. Папа с удивлением рассмотрел новоявленного пришельца, потом развел руками и сказал: "Чудо!"
За одним чудом следует другое. Много лет назад, когда я начала увлекаться садом, отец привез молодую яблоньку, и мы вместе посадили ее под моим окном. В центре - яблонька, вокруг нее нарциссы. Неожиданно я обнаружила среди них растение, которое никто не высаживал. На следующий год опознала его - ирис. С трудом дождалась цветения. Но то, что на третий год распустилось, было не цветком, а явлением с большой буквы! Нечто огромное, душистое, редчайшей расцветки! Такие оттенки можно найти на полированной поверхности старинной мебели, в пламени красного дерева. Ничего подобного мне видеть не приходилось. Да и капризны ирисы - требуют дренажа и особой пышной почвы. Вот уж воистину: "Откуда ты, прелестное дитя?!"
Минуло восемь лет, как переделкинский сад живет без своего главного садовода. Но проделки зеленой живности, обитающей там, все еще поражают мое воображение.
Есть одно очень своенравное растение. Дикарь. Коричневый клубенек, листья с серебристым узором, розовые цветы - изящные, изогнутые, скромные и душистые, трогающие душу и вызывающие нежность. Имя их - цикламены. Леонов мечтал иметь на альпийской горке лужайку таких цветов, ему привозили их невзрачные клубеньки с Кавказа, из Болгарии, Югославии. Он делился ими со мной, мы сажали их, каждый на своей горке, но они исчезали, уходили, не оставляя следов своего пребывания. Но вот три года назад... я еще издалека увидела... на ковре из рыжей кедровой хвои маленькие розовые пятнышки. Цикламены вспомнили своего садовода! Вспомнили и вернулись! Вернулись и зацвели именно там, на альпийской горке, где тридцать лет назад их посадил Леонов!
А рядом с цикламенами внезапно зацвел единственный в саду редкий куст розовой махровой гинатики.
Вот уже двадцать три года, как все мамины цветы на моих руках, и пятнадцать лет - папины. Я выросла в этом саду, все уголки, кажется, мне знакомы. И все же.... За папиной теплицей остался кусок запущенной земли. Росла здесь дикая малина, росла и садовая. Теперь же это царство сорняков. Но вот как-то копнула там лопатой - и оказалась на моей ладони половинка разрубленного корневища, крошечного, не больше ногтя на большом пальце. Опустилась на колени, руками разгребла землю, нашла еще один клубенек, целенький. Посадила у крыльца папиной террасы. Ждала. И вот под крупным трехпалым листом обнаружила нечто, похожее на бокал для шампанского, - стоит на тонкой ножке, сам в бело-зеленую полоску, а сверху крышечка. По ботаническому определителю выяснила - аризема амурская. А осенью аризема преподнесла подарок - полосатый бокал для шампанского превратила в подобие крупного кукурузного початка, только вызывающе алого цвета. Если у папы и росла когда-то аризема, могла ли я, прекрасно зная сад, не заметить в течение столь долгих лет, даже в траве, это обезоруживающе дерзкое явление?
Если же она здесь когда-то обитала, то как ей удалось в течение нескольких десятилетий сохранять себя, пережив все выкорчевки, пересадки, перекопки, нашествия сорняков, то есть целый ряд глобальных потрясений?
Но и это еще не все. На узкой полоске земли между жасминами, посаженными вдоль дороги, и забором, за которым гора строительных отходов обросла воинственными сорняками, появились крупные розетки из опушенных листьев. Из розеток вытянулись высокие стрелы, украшенные бело-розовыми колокольчиками. А через год нежданно-негаданно рядом с ними появились стрелы с белыми колокольчиками. Таким образом, два сорта наперстянки, с усмешкой поправ человеческие представления о реальности, самостийно обосновались под забором на постоянное жительство.
Когда же возле ступенек на открытую террасу, где Леонид Максимович последние годы любил отдыхать в шезлонге, зацвела турецкая гвоздика, никогда в нашем саду не проживавшая, я уже не удивилась, махнула рукой - ну эту-то простушку наверняка птички принесли.
Удивление иссякло, уже ничто подобное, как кажется, не способно встревожить, и все-таки я жду - снова весна! - кто же следующий?
Сегодня меня мучает вопрос: какая сила руководит этими переселенцами, что толкает их на такие поступки? Может, знание, что здесь их не обидят, удивятся и дадут кусок земли под солнцем? Догадки и предположения строятся на признании того, что Леонов называл "взаимопроникновением чувств". Существует же какая-то причина, ведущая их именно в э т о т, а не в соседний сад!
По-видимому, для стороннего человека реально есть два варианта объяснения: фантазия рассказчика или чудо.
Выскажу личное мнение. "Фантазию рассказчика" опровергаю сразу: истинному наблюдателю всегда интереснее видеть, чем фантазировать. Все, что он может увидеть, всегда значительнее и ярче того, что он способен выдумать, поскольку фантазия не в состоянии соперничать с изобретательностью природы.
Далее - "чудо". Леонов любил повторять фразу, сказанную Блаженным Августином шестнадцать столетий назад: "Чудо не противоречит природе, чудо противоречит тому, что мы о ней знаем". И тут, используя выражения самого писателя, формулирую вопрос: в силах ли "способность душевного зрения" помочь "разуму познать то, что уже давно знает душа"?
К счастью, сегодня многие любители понаблюдать пришли к выводу: растения слышат музыку - их привлекает Моцарт и Лист и отталкивает металлический ритм тяжелого рока; они неизменно откликаются на ласку и теплое слово; растения обладают памятью; им, как и всему живому, знакома боль, хотелось бы знать - только физическая или более того? И, может быть, самое загадочное: растения обладают возможностью общаться друг с другом. Пишу об этом по материалам, присланным когда-то моему отцу лесоводами. Изучая методы самозащиты растений и их взаимоотношений внутри лесного сообщества, они поставили эксперимент: в роще, расположенной в открытом поле, выделили одно дерево и посадили на него активного, опасного вредителя. И наблюдали. Результат был интересен: вскоре вся роща - вся! - стала бороться с враждебным ему насекомым! Организм каждого дерева стал вырабатывать защитные отпугивающие вещества. Возникает вопрос: каким образом известие об опасности распространилось по всей роще? И что это за таинственные средства информации?
Поскольку современная наука только начинает подступать к решению этих вопросов, полезно было бы использовать способность человека, названную Леоновым "душевным зрением". Может, оно, опередив разум, помогло бы выяснить незримые особенности "внутреннего" мира растений и "внутренние взаимоотношения" человека и природы.
Вот, например, писатель и художник цветом и словом создают портреты природы, художественная ценность которых зависит от душевной зоркости, чуткости и, разумеется, таланта. Однако порой этого бывает недостаточно, существует еще нечто, ускользающее от осмысления. И невольно вспоминается затрепанное в человеческом обиходе слово - любовь, которая включает в себя и такие понятия, как взаимодоверие, взаимопритяжение, взаимопонимание и еще нечто вдохновляющее, но с трудом поддающееся рассудку, а именно взаимопроникновение чувств.
Леоновские пейзажи, названные одним из наших эмигрантов "фантастической изобразительной виртуозностью", его творчество, в котором неизменно присутствует глубокое, теплое чувство даже в самых кратких описаниях природы, отзывчивость на беду в зеленом мире и постоянная готовность прийти на помощь лесам, садам и рощам, приговоренным к уничтожению, деятельность, направленная на защиту российских зеленых богатств и рек, осознание единства с этим миром указывают на давно назревшую необходимость полностью пересмотреть значимость незримых связей между двумя столь различными живыми субстанциями.
Сказки переделкинского сада стали для меня воспоминанием и своеобразным портретом двух людей, превративших уголок Подмосковья в ботанический сад, в оазис, где содружество различных миров позволяет себе некоторые радующие нас вольности.
Будет ли этот оазис продолжать жить или же постепенно начнет уходить в небытие, рассеиваясь и утрачивая те свои силы, которым современность еще не успела дать соответствующее название, - не знаю. Но сказки о нем удостоверяют мою любовь к ушедшим и душевную привязанность к переделкинскому саду.
