Януш Корчак
В московской школе № 57 вот уже несколько лет регулярно проводятся два психологических семинара: один - для старшеклассников, другой - для родителей. Оба семинара в общем посвящены одному и тому же - выработке близких, взаимно доверительных отношений между родителями и детьми, анализу того, что этому способствует, что мешает. А главное - как сказывается та или иная родительская воспитательная "практика" на жизненном пути ребенка. Специальный корреспондент журнала "Наука и жизнь" О. ГЛЕБОВ побеседовал с ведущим семинара, психологом Александром Эдуардовичем КОЛМАНОВСКИМ.
- Так все-таки: наказывать или не наказывать?
- Не наказывать никогда, ни в какой форме, ни за какие прегрешения. Как бы велики они ни были.
- А если не хочет садиться за уроки? Не заставлять?
- Заставлять, но это не то же, что наказывать. Надо сформулировать для себя разницу между тем и другим. Принуждение, в отличие от наказания, направлено на изменение ситуации по существу, а не на то, чтобы ущемить интересы и чувства ребенка, нанести урон его самолюбию. Наказание же не связано с существом дела, это способ уколоть детское самолюбие, "наступить на хвост" сиюминутным интересам. Родитель говорит: "Если сейчас же не сядешь за уроки, оставлю без телевизора на неделю". Сегодняшние уроки никак не связаны с завтрашним телевизором. Родитель хочет сделать ребенку плохо, рассчитывая (иногда безотчетно), что в следующий раз, когда ребенок начнет лениться, он вспомнит, как было плохо без телевизора (без прогулки, без десерта), и это придаст ему учебного энтузиазма.
- Интересно, как же принуждение, о котором вы говорите, может не ущемлять детского самолюбия?
- Принуждение, может, и обижает детей, но это происходит не целенаправленно, в отличие от случаев наказания.
- Как ребенок может это понять? Не слишком ли тонкое различие?
- Родитель, который принуждает, но не имеет в виду наказывать, старается всячески успокоить ребенка, выразить свое сочувствие: "Миша, мне очень жаль, но сейчас точно надо выключить телевизор и сесть за уроки".
- Но это же не более чем слова.
- Вы правы. Поэтому, чтобы ребенок почувствовал разницу, это должно быть не просто словами, а правдой. То есть дети должны видеть, что родителям действительно их жаль.
- Дети плохо умеют читать мысли. Как ребенок может увидеть сочувствие, когда родитель заставляет его делать что-то неприятное?
- Во-первых, дети как раз хорошо умеют - ну, не мысли читать, но чувствовать настрой родителя. Если родитель действительно сопереживает ребенку, который должен оторваться от своего удовольствия, дети это, безусловно, замечают.
Во-вторых, есть конкретные родительские слова и поступки, которые могут ребенку в этом помочь. Они обобщенно называются "присоединением". Обычно мать кричит из кухни: "Сколько тебе повторять? Я не могу двадцать раз греть еду!" Или: "Немедленно собирай кубики, я жду тебя в ванной". А присоединение - это когда родитель сначала подходит к компьютеру, за которым ребенок самозабвенно предается какой-то дурацкой игре, и в течение нескольких минут старается вникнуть: "Сколько очков получает эта фигурка за удачный выстрел? Какой запас жизни у нее остался? А можно ли здесь сделать "Save" - сохранить игру?" И только после этого говорит: "Все, Мишенька, теперь действительно пора идти". Предупреждаю ваш вопрос - возможность присоединиться к занятию ребенка есть всегда, даже если это такое занятие, в котором родитель ничего не понимает. Если сын листает журнал, посвященный мотоциклам, мать может сказать (и лучше - с искренней завистью): "Жаль, что я ничего в этом не смыслю. Чем эта модель лучше той?" И если она позовет его обедать после такого трехминутного диалога, ситуация будет совсем другой.
- Звучит красиво, но несколько нежизненно. Обычно мать кричит из кухни не оттого, что у нее плохой характер, а именно потому, что нет времени и сил выйти оттуда и включиться в воспитательный процесс.
- Конечно, чаще всего так и бывает. Да, жизнь трудна, в ней мудрено воспитать хорошего ребенка, да еще одновременно жить какой-то своей жизнью. Но очень важно, хоть и поступая неправильно, не терять представления о правильности. И важно понимать, что именно произойдет от этой нашей вынужденной неправильности. В таких ситуациях ребенку кажется, что "кухонная" мать с ним не считается, и он начинает и со своей стороны не считаться с ней - не сознательно, не цинично, а безотчетно, просто усвоив предложенный ему характер отношений. Это проявляется сразу в том, что он не отзывается на отчаянные призывы матери. Несчастному родителю кажется, что поведение ребенка "просто хамство", что "я для тебя в лепешку расшибаюсь, в конце концов, это тебе надо, чтобы не было язвы желудка, а ты на меня плюешь..." На самом деле детская безучастность в таких случаях является "отраженным светом". Ребенок не имеет в виду нарочно делать маме или папе плохо, он бессознательно повторяет преподанный ему урок.
Если родитель действительно понимает эту причинно-следственную связь, если, прежде чем крикнуть: "Марш одеваться!", он вспомнит, чем это откликнется, тогда найдутся и силы и время, чтобы сначала сосредоточиться на сиюминутном занятии ребенка. Тем более, что времени-то надо в каждом таком случае буквально несколько минут.
- А если родителю не жаль, что пора выключать этот проклятый компьютер или, например, телевизор?
- Речь идет о том, что следует дорожить не этой дурной телепередачей, а чувствами ребенка. Надо вспомнить себя самого ребенком - что я чувствовал, когда меня силой сгоняли со зрительского места?
- И все же: если не наказывать, то как же реагировать на проступки? На двойки, на вранье?
- Сочувствовать. Двойка для ребенка - во всех случаях удар. Если внешне этого не видно - значит, мы наблюдаем не истинную позицию ребенка, а его защитную позу. Если дома ребенок говорит о двойке равнодушно или цинично - это означает, что он по дороге домой успел привычно надеть маску равнодушия. Он по опыту знает, что дома быть откровенным небезопасно. Он не может сказать: "Как я расстроен этой двойкой", потому что боится услышать в ответ: "А на что же ты рассчитывал! Разве тебя не предупреждали? Чудес на свете не бывает: нельзя весь вечер гонять в футбол, а назавтра написать контрольную на пятерку". Это все правда, но это слышать больно. Поэтому он привычно скрывает свои переживания. Причем привычка со временем становится такой сильной, что он уже сам не различает своих истинных переживаний и начинает искренне считать, что учеба - дело не важное.
- Но если это правда - насчет футбола и контрольной, почему же не сказать? Разве может правда навредить?
- Это не та правда, которая может помочь. Ребенок поступает легкомысленно не потому, что ему в прошлый раз всего этого не сказали, - наоборот, говорили, убедительно показали, что он плохой, вот он теперь и избегает всей этой материи. Он себя в ней не любит.
Надо сказать о том, чем вообще движим ребенок в какой-то, как говорят, актуальной ситуации. То есть когда его вызывают к доске, когда его кто-то задирает на перемене, когда он кого-то обидел и встает перед необходимостью извиниться - в общем, в момент реального взаимодействия с партнерами (и с самим собой, когда надо заставить себя что-то сделать или, наоборот, отказаться от получения какого-то удовольствия). Так вот, в актуальной ситуации на поведении ребенка меньше всего сказывается то, что он вычитал в книжках и услышал в наставлениях. Когда ему крикнут: "Эй ты, лопух!" или случайно толкнут его в школьном коридоре, он ответит либо агрессивно, либо миролюбиво, но мамины утренние напутствия здесь ни при чем. Когда учитель задаст ему какой-нибудь вопрос, он сможет или не сможет собраться, но это зависит не от того, вспомнит он или не вспомнит папин совет: "Соберись!". В этот момент поведение ребенка (как и взрослого) больше всего определяется его эмоциональным состоянием. Чем сильнее внутренний дискомфорт, чем хуже дети себя чувствуют психологически, тем более неадекватно они ведут себя. А психологический комфорт зависит от самопринятия ребенка. Дети, которые в глубине души действительно чувствуют себя не совсем правильными, нехорошими, вовсе не испытывают прилив сил для того, чтобы постараться и стать правильными и хорошими. Наоборот, они чувствуют непреодолимое желание в той или иной психологической защите. Им непосильно жить с сознанием "я - плохой", они стараются компенсировать себе это горькое переживание.
- Простые житейские наблюдения плохо согласуются с этими рассуждениями. Можно видеть сколько угодно детей, которые ведут себя по-разному плохо, но при этом вовсе не охвачены каким-то "горьким переживанием".
- Так не бывает. Просто эти переживания скрыты от нашего взгляда. В этом и состоит психологическая защита. Существует множество различных способов защиты, но все же стоит выделить наиболее типичные и распространенные формы.
Первый тип психологической защиты можно назвать "скрытым алкоголизмом". Дети с таким типом реакции, чувствуя себя недостаточно хорошими, стараются компенсировать отрицательные переживания положительными. У них обостряется стремление доставить себе удовольствие любым способом, "здесь и сейчас": дворовой "тусовкой", телевизором, бесконечными компьютерными играми, капризным настаиванием на бессмысленной покупке, злоупотреблением косметикой и т. п.
Известно, что даже у взрослого, которому не хватает положительных эмоций, обостряется потребность в сладком. Человек в угнетенном состоянии начинает сыпать больше сахара в чай, налегать на сладости, больше есть шоколада и вообще больше есть. В этом нет никакой мистики, это нормальная реакция - даже не психологическая, а физиологическая. Дефицит положительных эмоций - то есть преобладание отрицательных - это своего рода стресс, при котором изменяется уровень сахара в крови, и у человека возникает потребность подпитать себя.
Такая же реакция развивается у наших детей на поведенческом уровне. Конечно, это реакция бессознательная. Дети не в состоянии объяснить себе ни ее происхождение, ни ее цели. Они не могут проговорить себе это теми же словами, которыми мы с вами сейчас это обсуждаем. Они просто испытывают смутное неудовлетворение, тоску, непризнанность и стараются заглушить эти чувства. Чем больше говорить такому ребенку: "Посмотри, к чему приводит твое разгильдяйство!", тем более плохим он будет себя чувствовать и тем больше будет стараться "утешиться".
Один из крайних способов доставить себе удовольствие - это по возможности избегать неудовольствия. Например, не делать над собой усилий. Отсюда происходит невыносимая для родителей расслабленность, с которой ребенок сидит, тупо глядя в стену, вместо того чтобы быстро собираться в школу, или необъяснимо долгое время проводит в уборной.
Здесь же часто кроются причины плохой успеваемости, которые обывательски приписываются лени. Нет такого научного или клинического понятия, как лень. Это неряшливый бытовой термин. Лень - это защитная реакция, которая выражается в избегании отрицательных переживаний при дефиците положительных. Для того чтобы учить уроки, необходимо делать над собой неприятные усилия, причем с сильно отложенным вознаграждением. Посмотрите, как быстро ребенок расставляет шахматные фигуры. А ведь этот процесс сам по себе не является развлечением и не приносит никакого удовольствия. Он тоже требует от ребенка усилий над собой, но вознаграждение следует немедленно: расставил - можно играть. А когда и в какой форме вознаградятся усилия в учебе - для детей, естественно, полная абстракция.
Это важно помнить в тот момент, когда мы объясняемся с ребенком про необходимость хорошо учиться. Преимущества образованного человека стали нам самим очевидны только с возрастом, с жизненным опытом. Что бы мы ни сказали 10-15-летнему ребенку о жизни, для него наши слова останутся пустым звуком. "Как ты не понимаешь, что без образования - никуда! На что ты рассчитываешь?!" Наши совершенно справедливые высказывания, увы, остаются неэффективными. Такие масштабные обобщения про жизнь человек способен по-настоящему усвоить только на собственном опыте. Поэтому они не помогут ребенку делать над собой какие-то усилия.
- Никто не хочет делать над собой усилия, даже животные. Разве это не естественно? С чего бы этого вдруг хотеть ребенку?
- "С того", что каждому ребенку хочется быть таким, как соседский успешный мальчик, таким, каким его хотят видеть мама и папа. Он не делает этих усилий не потому, что не хочет, а потому, что не может. Ребенок, который пропадает у телевизора, отличается от того, который со вздохом отрывается от телевизора и идет делать домашнее задание, не тем (или не только тем), что он менее организован, и не тем, что ему меньше твердили о пользе учебы; он отличается пониженным самопринятием, то есть считает себя в чем-то ниже других.
Еще одна форма психологической компенсации - самоутверждение. Дети с таким типом защиты испытывают потребность (или, в отличие от предыдущего случая, "энергетическую" возможность) заслониться от негативных переживаний, демонстрируя полное благополучие. Такие дети защищаются от указаний на неправильности своего поведения, подчеркивая свои достижения, а также дезавуируя того, кто их критикует. Если дети с первым типом реакции, услышав, условно говоря: "Ты плохой", действительно в глубине души признают себя плохими и поэтому стремятся поскорее забыться (а вовсе не исправиться), то дети со вторым типом реакции отвечают: "Сам такой!". То, что иногда считается непомерно завышенной самооценкой, преувеличенным представлением о собственных достижениях, на самом деле является скрытой неуверенностью, которая проявляется в уродливых защитных формах. Руки в карманы, грудь колесом, циничная ухмылка - это все попытки продемонстрировать окружающим (и самому себе) свою самодостаточность. А человеку свойственно настаивать на своих достоинствах именно тогда, когда он в них не уверен - или не уверен, что его можно за них любить. Это важно понимать, иначе мы, пытаясь "сбить спесь" с нахального ребенка, действуем ровно в противоположном направлении - мы пытаемся понизить его самооценку, а он именно с этим и борется с помощью своего нахальства. Он говорит: подумаешь, двойка! Если отвечать ему: вот и вырастешь неучем, неудачником, в кого ты только пошел, - это будет правдой, и именно это еще больше спровоцирует его на показной нигилизм: много ли тебе самому дала твоя учеба! Или: ты вот учился-учился, а другие безо всякой специальности такие деньги зарабатывают. Он это скажет не потому, что действительно так думает, не потому, что так смотрит на вещи, - он это скажет в порядке защиты, обороняясь от опасности оказаться плохим. Это не его жизненная позиция, это именно защитная поза.
Можно много еще рассказывать про психологические защиты детей.
- И все же, если родитель действительно начнет сочувствовать ребенку по поводу двойки, это получится как-то ненатурально. Даже для самого ребенка это будет неестественно.
- Эта неестественность означает только то, что отношения уже далеко зашли в привычной родительской назидательности. Когда вы узнаете, что у друга неприятность, какова будет ваша первая реакция?
- Ну, сочувствие, наверное.
- Именно. Даже если друг будет сам виноват. Если у него украли кошелек, будете ли вы говорить: "Растяпа, куда смотрел? Сколько было тебе повторять - застегивай молнию?" Вместо этого вы будете его утешать и не станете бояться, что он усмотрит в этом потакание его рассеянности.
- А все-таки - чем плохо наказать? Ведь вокруг масса примеров - наверное, вам тоже известных, - когда наказание немедленно приводило к тому, что ребенок начинал действительно хорошо учиться или переставал обманывать.
- На самом деле этих примеров не такая уж "масса". Но даже в тех случаях, о которых вы говорите, когда наказание приводит к нужному результату, этот результат всегда бывает не единственным. Другой, менее наглядный, но более фундаментальный, заключается в понижении детского самопринятия: "Я - такой ребенок, которого правильно наказывать. Я не заслуживаю того, чтобы вошли в мое положение, не заслуживаю уважительного отношения к себе". Это и приводит к неизбежному развитию тех самых защит. Для того чтобы избежать такого негативного эффекта, правильно будет исходить из следующего понимания: как бы ребенок ни провинился, что бы плохого он ни сделал - это не он плохой, это ему плохо.
Надо сказать, что дети усматривают в словах взрослого указание на свою "неправильность " в гораздо большем количестве случаев, чем можно предположить. Даже в тех, когда родитель точно не вкладывает в свою реакцию ничего назидательного. Что говорят нормальные, доброжелательные родители маленькому ребенку, который ушиб коленку и плачет?
- Ну, что - не плачь, пройдет, дай подую...
- Верно. Казалось бы, что плохого в таком тексте? Но давайте подумаем: как это "не плачь"? Ведь больно! Получается, что чувства ребенка объявляются какими-то неуместными. "Правильный" человек (папа, мама) на его месте сейчас не плакал бы.
- А что же говорить?
- Необходимо то самое присоединение. Показать, что я, родитель, разделяю его переживания. "Как это больно, это такое болезненное место! Как нам не повезло!" Тут конкретные выражения не так важны, каждый родитель скажет это естественными для него словами.
- Нетрудно посочувствовать малышу по поводу ушибленной коленки. Но возьмем такую ситуацию. Старшеклассник позвонил домой из школы, сказав, что выходит домой, а пришел в девять вечера, ни разу не позвонив. Тоже сочувствовать?
- Вы не уточнили - он приходит и рассыпается в извинениях или хамски говорит: "А что такого? Я что, не имею права пойти к другу в гости?"
- Возьмем второй случай.
- Конечно, сочувствовать.
- Чему же?
- Но ведь если он не приносит извинений, значит, он боится, что их не примут.
- И правильно боится. В конце концов, кто кому сделал плохо?
- Он сделал плохо родителям. И для того чтобы этого не повторялось, надо, чтобы он не боялся в этом признаться и раскаяться.
- Но велик риск, что, если такой подросток не столкнется с маминой реакцией, он так и останется безразличным к ней.
- Это, простите, характерное заблуждение. Для того чтобы ребенок считался со страданием родителя, необходимо, чтобы это страдание было ему заметно. Когда же мы ругаем наших детей за страдания, которые они нам причинили, то они за упреками просто не видят наших переживаний. Поэтому лучше всего опоздавшему сыну было бы услышать: "Какое счастье, что ты пришел! Я чуть не умерла от страха, пока ждала тебя". Если сын привыкнет к такой маминой реакции, он с большой вероятностью начнет действительно считаться с ней и звонить из каждого телефонного автомата.
- Вы описываете реакции каких-то сверхлюдей. Обычная "смертная" мать, скорее всего, не сможет в такой ситуации выжать из себя что-либо дружелюбное.
- Точно не сможет. Сразу. А вот со временем сможет. Любые наши эмоции есть часть поведенческого акта. Если у эмоции нет внешнего, жестового или хотя бы вербального выхода, она со временем исчезает. Если родитель отдает себе отчет в том, что в данный момент не в состоянии проявить сочувствие, доброжелательность, - это не страшно. В таком случае достаточно "стиснуть зубы" и хотя бы не сказать ничего недоброжелательного. Да, это грозит неким конкретным уроном. Опоздание останется непрокомментированным, уроки останутся несделанными или там кровать - неубранной. Но это тоже будет не единственным результатом родительского усилия над собой. Другим, гораздо более важным, будет то, что после нескольких таких эпизодов, в которых родитель смог сдержать свой непосредственный протест, не дал ходу своей назидательности, он перестанет этот протест испытывать. Эмоция, длительное время не имевшая выхода, исчезнет. И вот тогда откроются возможности регулировать поведение ребенка на доброжелательной основе.
- Скажите честно: вы в своей практике психолога наблюдали такое? Действительно ли это доступно нам - простым родителям?
- Это гораздо менее трудно, чем кажется. Важно только не бояться собственной родительской неправильности. Да, мы, родители, сплошь и рядом поступаем не аналитически, не педагогически и т.д. Даже самые правильные из нас бывают непоследовательны, срываются и срывают на детях свои эмоциональные проблемы. Но раз мы договорились, что это не ребенок плохой, а ребенку плохо, то будет правильно эту же логику распространить на нас самих. Мы не виноваты в наших родительских слабостях, мы их себе не выбирали. Наше дело - стараться, а там будь, что будет.
Дрейкурс Р., Зольц В. Уважайте ребенка. - № 7, 1988.
Маркуша А. Прислушиваясь к детям. - №№ 10-12, 1978 г.; № 1, 1979.
