УРОКИ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

Меня поразило не то, что Палицына похоронили здесь, на Соловках. (По православному обычаю монаха хоронят именно там, где он обещал Богу быть иноком и где был пострижен. Палицын стал монахом в Соловецком монастыре, тут его и похоронили.) Неожиданностью оказалась сама плита. Ведь когда-то в книге историка Сергея Кедрова "Авраамiй Палицынъ", изданной Московским университетом в 1880 году, я читал, что могила Палицына найдена "по счастливой случайности" в 1872 году, но "время разрушило памятник". Вот почему встреча через 375 лет с могильной плитой (Палицын скончался в 1625 году) показалась мне каким-то чудом. И мои мысли сосредоточились на Авраамии Палицыне.

АВРААМИЙ ПАЛИЦЫН

Неизвестно, какая была погода в Москве 21 февраля 1613 года. В этот день на Красной площади собралось много народа. Четыре человека поднялись на Лобное место. От имени Земского собора они объявили, что Смутное время окончилось: царем избран Михаил Романов. Одним из этих четверых на Лобном месте был Авраамий Палицын, келарь Троице-Сергиева монастыря.

Авраамий Палицын не принадлежал к тем, кому ставят памятники. На картинах художники таких людей тоже не изображают - разве что где-то во втором ряду. Вот и я называю их "деятели второго ряда".

В Смутное время питательная среда для появления "вождей" из боярства истощилась. Прежде всего, из-за полного исчерпывания экономической базы боярства - вотчинного хозяйствования. Сказались и массовые "чистки" Ивана Грозного, убившего даже собственного сына. И, наконец, годы Смутного времени постепенно "перемалывали" и "выбивали" из игры всех более или менее пригодных на роль Вождя (последними в ряду "отсеянных" оказались талантливый Скопин-Шуйский, которого отравили, и убитый Прокопий Ляпунов - личность яркая, предводитель первого ополчения, собравшегося для освобождения Москвы).

Как написал выдающийся историк В. О. Ключевский, "Московское государство выходило из страшной Смуты без героев; его выводили из беды добрые, но посредственные люди". Да, к концу Смутного времени вождей не было, хотя страна имела безусловно ярких и одаренных деятелей "второго ряда". И Палицын среди них - один из главных. Он из дpeвнего двopянcкого poда, перебравшегося в Москву из Западной Руси (входившей тогда в состав Литвы). По преданию, кто-то из его богатырских предков размахивал в боях палицей весом в полтора пуда - отсюда и фамилия. Несмотря на древность рода никто из Палицыных не стал боярином. Они служили стольниками, подьячими... Не только Авраамий, но и весь его род был из "второго эшелона".

Родился Палицын в селе Протасьево, близ Ростова, предположительно в 1540-1550 годах. Звали его в миру Аверкием Ивановичем. В 1588 году, при царе Федоре, он попал в опалу, его лишили земли и имущества и сослали в Соловецкий монастырь, где он и принял монашество - не насильно, а добровольно.

В опалу Палицын попал, вероятно, по двум причинам. Скорее всего, "заодно" со своим патроном Шуйским. Но главное в другом. Палицын уже тогда числился в "серьезных" людях, умных и деятельных. В кризисный момент таких на всякий случай лучше отдалить. Потом Годунов решил простить тех, кого репрессировали превентивно. И Палицына в 1596 году перевели в Троице-Сергиев монастырь. Почему именно в Троицу? К тому была серьезная причина. Троицкая лавра начала утрачивать былую роль, и тогда решили "укрепить ее кадры" - в том числе и Палицыным. (Выходит, его числили среди тех, кем можно "укреплять"!)

И на Соловках, и в Троице Палицын много читал. В молодости он не учился и теперь наверстывал, становясь образованнейшим человеком своего времени: он прекрасно знал церковную литературу, что легко заметить по его книге, где много ссылок на источники.

При царе Василии Шуйском Палицын был "обласкан" и получил в 1608 году пост келаря Троице-Сергиева монастыря, второй после настоятеля пост. Келарь - не священник, а администратор. Хозяйство же лавры было огромное: 250 сел, 500 деревень, десятки тысяч десятин земли и десятки тысяч душ крестьян.

Палицын довольно быстро отладил хозяйство и вскоре смог выполнить просьбу Шуйского: активно воздействовать, как теперь бы сказали, на рыночную стихию (не по Кейнсу - деньгами, а материальными факторами). Московские продавцы жита, пользуясь противостоянием Шуйского и Дмитрия II, решили (весьма непатриотично) "погреть" на этом руки. Они договорились скупить хлеб и придержать его до самых высоких цен. Тогда Палицын выбросил из монастырских запасов большое количество "мер" ржи на рынок и сбил цену. Растерявшиеся житопродавцы сдались и тоже начали торговать.

В это время Палицын - как и весь Троице-Сергиев монастырь - поддерживал Шуйского против Дмитрия II. Но 17 июля 1610 года Шуйского свергли. И уже 27 августа Дума, созванная из представителей со всей страны, начала выборы нового царя. Собравшиеся остановились на сыне польского короля Сигизмунда, Владиславе, но при условии, что Владислав примет "греческую веру". Образовав депутацию более чем в тысячу человек, ее отправили к Сигизмунду под Смоленск просить "отпустить сына".

Палицын был согласен с этим решением и вошел в состав депутации. Однако Сигизмунд отверг просьбу, предложив на московский трон себя. Депутацию арестовали, а поляки заняли Москву. Депутация раскололась. Часть ее, во главе с митрополитом Филаретом (отцом будущего царя Михаила Романова), решила твердо следовать полученным указаниям, а другая часть - в нее вошел и Палицын - присягнула Сигизмунду, была освобождена и вернулась в Москву. Однако в Троице-Сергиевом монастыре Палицын "забыл" о присяге и вместе с архимандритом Дионисием начал агитировать против поляков. За этой агитацией стояла новая стратегия решения проблем Московского государства.

Во второй половине ХV века Московскую Русь охватил глубокий кризис. Прежде всего, то был кризис военный. Победители Мамая, завоеватели Казани и Астрахани, присоединители Сибири, покорители Новгорода и Пскова оказались несостоятельны ми при первой же серьезной войне на Западе.

За первым кризисом вставал более фундаментальный - экономический, по определению В. О. Ключевского, кризис системы боярского вотчинного хозяйствования. И, наконец, - кризис политический. Процветающие в Турции или Персии восточные тиранические, деспотические, диктаторские модели уже не устраивали ни боярство, ни дворянство, ни городские круги, ни, что очень важно, православную церковь.

Каким же путем выходить из кризиса?

Несколько веков назад Александр Невский принял историческое решение - ориентироваться на Золотую Орду, в широком смысле - на Восток. Выступить против крестоносцев, иначе говоря, против Запада. Разойтись с Западной Русью, которая, не подчинившись Орде, стала искать покровителей и союзников в Западной Европе.

Для Невского такое решение было объяснимо: Орда - развитое государство, освоившее тысячелетнюю культуру Китая, с мощной военной силой, способной объединить погрязшие в междоусобицах удельные княжества Восточной Руси в один улус и обеспечить в нем власть князей и православной церкви. Объединение восточных русских княжеств вокруг Москвы - главный итог курса Александра Невского.

Но Орда век за веком теряла свои преимущества, а приняв ислам, поставила под угрозу и православную церковь и, в конечном счете, всю Московскую Русь. Тогда верхушка православной церкви (прежде всего, Сергий Радонежский) дальновидно предложила новый курс: не только отделение от Орды, но и борьба с ней. Итогом такого курса стали Куликовская битва и становление Московского государства, захватившего почти все наследство Золотой Орды.

И вот теперь снова требовалось сменить линию. Запад явно обгонял великий, но медлительный Восток. Значит, надо освоить достижения Запада и вообще идти его путем. Но как реализовать новый курс? Выбор решения во многом предопределяли два обстоятельства. Первое. Ближайшим соседом на Западе было польско-литовское государство - своего рода пример для Московской Руси: сеймы избирают королей; экономика развивается; армия - на европейском уровне, успешно борется с немецкой агрессией, с крымским ханством, с Турцией. И второе. B Польшу, особенно в Литву, вошли все те русские княжества, которые в свое время не подчинились Орде. В середине ХV века в Великое княжество Литовское входили и Смоленск, и Брянск, и Киев, и Полоцк. Многие годы православие в Литве было государственной религией, а русский - официальным государственным языком Литовского княжества. К сожалению, историки времен династии Романовых усердно проводили мысль о том, что после Киевской Руси осталась лишь одна Русь, та, что стала улусом Золотой Орды и, в конце концов, Московской Русью. Западной Руси, которой удалось избежать ордынского ига, как бы не существовало. (Обо всем этом - в интересной книге А. Бушкова и А. Буровского "Россия, которой не было".)

Первоначальная стратегия переориентации Московского государства на Запад опиралась на силу оружия. Казалось бы, самый простой путь: завоевать земли на Западе, выйти к Балтийскому морю и стать европейской державой. Однако Иван Грозный не смог реализовать эту стратегию, в Ливонской войне он потерпел поражение.

Тогда возник второй вариант - уния с Западом, по которой московский царь избирается королем польско-литовского государства. Однако попытка Грозного стать таким королем тоже провалилась. Более реальными представлялись шансы его сына, царя Федора. На сейм, избиравший польского короля, из Москвы отправили великих послов - бояр Степана Годунова и Федора Троекурова с дьяком Василием Щелкановым. Когда посольство ехало по Литве, выезжавшие навстречу западные русские говорили: "Теперь мы встречаем вас, великих послов государя православного; и дал бы нам Бог всею землею встретить самого вашего государя к себе". Литовский подскарбий Федор Скумин такими словами встретил представителей Москвы: "Я христианин вашей греческой веры, и отец, и мать у меня были христианами, так я вам говорю... мы все хотим, чтобы нам с вами быть в соединении на века, чтобы ваш государь панствовал на наших панствах". Но избрание Федора не прошло.

Наконец, появился третий вариант реализации курса "на Запад". Самый тяжелый: осуществить реформы силами и под руководством правящего в Московском государстве боярства. Как сказали бы мы теперь - силами старой номенклатуры.

Однако даже отказ от выродившейся династии Рюриковичей и избрание царями безусловно одаренных представителей боярской элиты - Бориса Годунова и Василия Шуйского - успеха не принесли. Их реформы (наиболее яркая из них - отмена Годуновым "Юрьева дня") только усилили противоречия.

Следовал важный вывод: своя московская боярская номенклатура не в состоянии реализовать курс на западнические реформы. И опять вернулись к идеи унии, но уже в новом варианте: не мы приходим к Западу, а Запад к нам - Московская Русь получает царя с Запада. Так возник четвертый вариант стратегии - стратегия "иноземного государя".

И Дмитрий I и Дмитрий II (в историю они вошли как "Лжедмитрии") были, по существу, "царями с Запада". Но противоречий и трудностей с ними оказалось так много, что Московская Русь решила избрать царем представителя одной из западноевропейских династий. Сначала выбор пал на Владислава, сына польского короля Сигизмунда, потом возникали шведские кандидатуры, но приемлемого для православной церкви и боярства варианта так и не получилось. Стратегия "иноземный государь" провалилась.

Смутное время для Московской Руси началось не тогда, когда она оказалась в кризисе. И даже не тогда, когда приняли исторически назревшее решение ориентироваться на Запад, провести западнические реформы и идти путем Запада. Смутное время на Руси началось и год за годом продолжалось тогда, когда раз за разом не удавалось найти успешную стратегию реализации выбранного курса.

Нужна была новая стратегия. Ее нашли идеологи православной церкви, и среди них - Авраамий Палицын. Разработанная ими стратегия преодоления Смуты - выдающееся достижение Московской Руси, своего рода аттестат о ее зрелости, о ее праве на существование.

Она была логичной и четкой.

lПравославие должно остаться ведущей религией государства.

lНа первое место как первооснова выходит понятие "Московское государство". Единое российское государство не может не быть московским. И нижегородцы, немало натерпевшиеся со стороны Москвы, "целуют крест, стоят за Московское государство и приглашают другие города... стоять всем заодно".

lМосковское государство должно остаться именно царством. Русские люди сполна оценили и шляхетскую демократию Польши, и республиканское устройство Великого Новгорода, и атаманское самоуправление Дона. Вывод следовал такой, о нем писали руководители ополчения: "Нам без государя невозможно: сами знаете, что такому великому государству без государя долгое время стоять нельзя".

lЧетвертый компонент новой стратегии: компромисс внутри Московского государства. Компромисс внутри иерархов церкви. Бояре, бегавшие из лагеря в лагерь, должны "помириться" друг с другом, а горожане объединиться с дворянами. Казаки - вооруженная сила крестьянства и всего простого народа - тоже должны пойти на соглашение. Ради успеха новой стратегии решено простить друг другу всё -службу Дмитрию или Шуйскому, присягу Сигизмунду и т. д. Исключительно умным был подход к имущественным приобретениям Смутного времени: если у дворянина ничего другого не имелось, ему разрешали оставлять себе дарованное самозванцами. И звания и титулы от них тоже сохранялись.

lИ наконец - последняя составляющая новой стратегии - реформы. Реформы западнического типа провести необходимо. Но их должно осуществить уже само Московское государство.

Новая стратегия - "и западничество, и независимость", - безусловно, была результатом коллективных усилий, плодом напряженных размышлений лучших умов Московского государства. Но зародились идеи новой стратегии в Троице-Сергиевом монастыре, в котором традиции Сергия Радонежского оставались наиболее крепкими.

Главная опора и главный потенциал новой стратегии - быстро формирующаяся русская нация. Именно горести и беды Смуты заставили русских во всех частях Московского государства осознать себя не только рязанцами или москвичами, ярославцами или тверичанами, но, прежде всего, русскими. Как близким родственникам писали друг другу письма Нижний и Казань, Кострома и Псков. Осознана общность интересов, общность целей. Осмыслена первоочередная роль общего перед частным. Сформировалась уверенность в том, что народ сам, своею волею, может добиться исполнения своих желаний. Как писал С. М. Соловьев, "народ был готов выступить как один человек; непрерывный ряд смут и бедствий не сломил юного народа, но очистил общество, привел его к сознанию необходимости пожертвовать всем ради спасения веры, угрожаемой врагами внешними, и наряда государственного, которому грозили враги внутренние".

Я пишу "новая стратегия", хотя хорошо понимаю, что она формировалась много лет. Еще в августе 1610 года московский съезд голосовал за приглашение Владислава, а уже в марте 1611 года (всего через какие-то шесть месяцев) во все города Московской Руси лавиной шли письма с изложением стратегии независимости. Конечно, писцов Троице-Сергиевой лавры называли "борзописцами" - тогда это слово означало умение быстро писать. Но самые "борзые" авторы могут быстро записать только уже обдуманные и сформулированные идеи. Логично предположить, что основные идеи новой стратегии появились задолго до начала 1611 года.

Остается "за кадром", как Авраамий Палицын принимал участие в выработке новой стратегии. Правда, хорошо известны три последующих этапа усилий Палицына. Первый - пропаганда новой стратегии через письма, которые из Троицкой лавры шли по всей стране. Второй этап - организация воплощения новой стратегии. И, наконец, его личный вклад, так сказать, "на полях сражений".

Палицын в своей книге вспоминает о том, что грамоты были разосланы во все города русской державы. А город - это не только бояре и власть. Следовательно, города уже были главными центрами, коль скоро к ним обращались авторы писем.

О чем говорилось в письмах из Троицева монастыря? О "многоплачевном конечном разорении" Московского государства. (Заметим: речь идет уже о государстве, а не о личной вотчине московских царей.) Молили немедленно спешить в Москву для освобождения царствующего града от поляков. (Заметим: освобождают не резиденцию царя, а царствующий град.) Москва уже приобрела не только властный, но и моральный, идейный авторитет в стране, стала символом. И что очень важно, на первое место выдвигается борьба с поляками, с католиками. О литовцах и тем более западных русских ничего не говорится. Очень умный ход. Письма призывали к отмщению за православие, звали стоять крепко за благочестие, дабы каждый себе принял венец и похвалы. (Заметим: призыв не к "сироте", не к "холопу", а к каждому, к личности.) В России уже было к кому обращаться с таким призывом. В России уже были "люди Московского государства". Палицын и Дионисий обращались к ним, к сути русского человека, к самому святому для него -приверженности к вере и к родине. В письмах говорилось, какие царства и за какие грехи погибли, а какие и за что возвеличены Богом (так сказать, уроки истории). И, наконец, на первое место ставилось право Московской Руси самой выбирать себе царя и выбирать из своих. Письма апеллировали к сознательности, исходили из уверенности, что мы сами можем избрать, что наше решение будет лучшим.

В поразительно короткий срок новая стратегия овладела Московской Русью. И это при отсутствии того, что мы называем электронными средствами массовой информации, при плохих дорогах, при недостаточной грамотности. Грамоты из Троицева монастыря распространялись с быстротой молнии. Налажена была обратная связь: в новые письма включали ответы на то, о чем просили или спрашивали получатели грамот.

Историки спорили и спорят о том, насколько велик личный вклад Палицына в пропаганду письмами, - в самом его участии никто не сомневается. Но настоящий звездный час для Авраамия Палицына наступил, когда началось осуществление стратегии выхода из Смуты. В Троице-Сергиевом монастыре были "борзые" писцы, были и глубокие аналитики, и далеко видящие теоретики. Но наступил момент, когда надо было выйти из монастыря на улицы и площади и говорить с конкретными людьми, убеждать, уверять, хвалить, пугать, угрожать, словом - действовать.

Палицын (и по прошлому опыту, и по личным способностям) всегда оказывался "в нужном месте и в нужное время". А речь ведь шла ни много ни мало о том, чтобы активизировать Московскую Русь, преодолеть чисто русскую инерцию, а то и просто лень. И конечно же надо обеспечить главную базу успеха - единство всех потенциальных сторонников новой стратегии.

Важно отметить, прежде всего, активизацию Минина. Расхожая версия: "Минин в Нижнем вышел и призвал..." Но сам Минин говорит, что перед этим ему было видение, к нему пришел чудотворец Сергий Радонежский и призвал собирать народ и вести его на очищение Москвы. Сергий - чудотворец Троице-Сергиева монастыря. И в его явлении именно Минину легко фиксируется какая-то привязка Минина к Троице-Сергиевой лавре. К тому же Минин не из мясной лавки вышел на площадь, он уже служил в ополчении Алябьева и Репнина.

Далее, выдвижение Пожарского. Пожарского как лидера называет сам Минин. Но ведь именно Пожарского хорошо знают в Троице: здесь он лечился от ран. И опять чувствуется серьезный подтекст. Ho особенно важно побуждение к походу Пожарского, который стоит с ополчением в Ярославле. Он медлит и колеблется. И тогда Палицын едет в Ярославль.

Мы не знаем, о чем говорил Палицын с Пожарским. Но, как пишет историк С. Кедров, келарь был дальновиднее Пожарского и склонил его к скорому походу на Москву. Историк отмечает: "Несомненно, нужна была большая сила ума и воли, чтобы развеять все сомнения Пожарского ... Неизвестно также, сколь долго бы простоял Пожарский в Ярославле, если бы не ходатайство Палицына... это ходатайство и было главным побуждением к выступлению Пожарского из Ярославля". 26 июля 1612 года Палицын приезжает к Пожарскому, а 18 августа Пожарский выступил на Москву.

Палицын понимал, что без единства Московской Руси не выстоять - и не только ради изгнания поляков, но и, главным образом, потом. Надо было "мирить" бояр друг с другом. Бояр мирить с дворянами. И тех и других - с горожанами. Ополченцев из русских городов - с отрядами из Казани. Русских - с поддерживающими их татарами и другими народами Московского государства... Но главное - мирить бояр и дворян с крестьянами, с их ударной силой - казаками.

Надо было объединить всех, кто в годы Смутного времени метался. Не знаю, в это ли время родилась поговорка: "кто прошлое помянет, тому глаз вон", но действовали в соответствии с нею. "Не бойтесь казаков", - убеждал Палицын Пожарского и Минина. "Не бойтесь ополченцев, бояр и дворян", - убеждал он казаков. И неслучайно при любом споре то Пожарский, то Минин, то лидер казаков Трубецкой сразу же обращаются к Авраамию Палицыну. Его умение найти согласие - общепризнанно : "Чтобы всем быти в совести и соединении, и друг друга не побивати и не грубити, и дури ни над кем не чинити".

Когда в отчаянии Трубецкой просит помощи, Палицын приказывает вынуть из уже заряженных пушек Троицева монастыря заряды и послать их казакам в Москву. Риск для Троицы гигантский, но судьба вершилась в Москве.

Когда в решающий момент сражения в Москве казаки действовали неактивно, Пожарский вызвал Палицына из обоза и сказал: "Мы не можем быть без казаков". Палицын, чуть ли не под огнем поляков, немедленно отправился к казакам. Он добрался до них и сказал: "От вас, друзья, началось доброе дело. Вы первые крепко стали за истину и православную веру. Вы, и никто другой, сражаясь за веру и отечество, многие раны приняли, голод и нищету претерпели. Слава о вашей храбрости, о вашем мужестве, как гром, гремит в ближних и дальних государствах. Что же? Неужели то доброе дело, которое от вас началось и вами продолжилось, вы теперь одною минутою погубить захотите! Неужели ваши раны и ваши труды должны пропасть теперь даром? Идите, сражайтесь, Бог поможет вам!" (Много и другого говорил Палицын, но жаль, не осталось полных записей. Но даже записанное - подлинная классика того, что теперь называют пиаром.)

Келарь говорил со слезами на глазах, и, тронутые его пламенными словами, казаки устремились в бой, не щадя себя. Босые, нагие, оборванные, в одних сорочках, только с одною пищалью, да у пояса с мечом и пороховницей, опрокинули они поляков. Воодушевленный мужеством казаков, Кузьма Минин с тремя сотнями "детей дворянских" ударил с другой стороны. И поляки, блестяще вооруженные, в железных латах, дрогнули, и сам храбрый гетман Ходкевич отступил к Воробьевым горам, а оттуда к Волоколамску (как пишет летописец, "браду свою кусая зубами и царапая лицо свое руками").

Судьба Кремля была решена. 26 октября (7 ноября по новому стилю) 1612 года он вернулся в руки русских. Воистину 7 ноября - судьбоносная для России дата.

Не только речами вдохновлял Палицын казаков. Он пообещал им громадную сумму - тысячу рублей из монастырской казны. Таких денег у Троицы не было. И тогда Палицын принял решение, выдающееся по мужеству для инока, для келаря и просто для верующего человека. Он велел снять в монастыре ризницу и послать казакам: сосуды служебные - золотые и серебряные, ризы, стихари, поручи, пелены, саженные жемчугом и украшенные драгоценными камнями, и т. д. Все это - в залог обещания передать тысячу рублей. Потом будет снимать колокола Петр. Будут увозить золото большевики. Но первым был именно келарь Авраамий.

Казаки, весьма скорые на хищения, увидев ризницу, были так тронуты, что тут же избрали двух атаманов и отправили их назад в монастырь с ризницей и грамотой: "не взявши Москву, не уйдем".

Именно казакам, а вернее, последовательному курсу Палицына на союз с казаками обязан Кремль тем, что спустя восемнадцать месяцев после захвата поляками снова стал русским.

И еще одно личное деяние Палицына - активное участие в избрании царем Михаила Романова.

По официальным версиям, выборы нового царя шли чуть ли не под всеобщее ликование. На самом же деле на Земском соборе между боярскими группировками развернулась жестокая борьба. Начались интриги, давались обещания, известны даже подкупы. Реальным становились новый раскол и возрождение Смуты... Мы не знаем всей закулисной борьбы, но она несомненно шла. И победили в этой подковерной борьбе те, кто вместе с Палицыным выдвинул кандидатуру Михаила.

Выбор Михаила как лучшего кандидата на трон стал итогом очень тонких расчетов. Сторонники традиций видели в Михаиле близкого родственника царя Федора и, следовательно, всей династии Рюриковичей. Новый царь был молод и, как писал Ф. Шереметев князю Голицыну, "умом не далек и нам будет поваден". А все, кто делал карьеру при Дмитрии I и Дмитрии II, не без основания учитывали, что отец Михаила, Филарет, митрополитом стал при Дмитрии I, а при Дмитрии II даже исполнял обязанности патриарха. Церковь не сбрасывала со счета и то, что и отец царя, и его мать (пусть насильно), но стали монахом и монахиней, то есть уже "своими".

Так что в избрании Михаила была не стихийность, а четкая организация дела.

Казалось бы, избрание царя должно стать стартовой площадкой для нового цикла государственной деятельности Палицына. И действительно, в 1618 году он входит в состав делегации, которая подписывала так называемое Деулинское перемирие с Польшей. Палицын так радовался окончанию войны, что поставил в Деулино церковь во имя преподобного Сергия.

Но в эти же годы шел и другой процесс. Архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, как и Палицын, сыгравший выдающуюся роль в преодолении Смутного времени, был объявлен еретиком и заключен в Новоспасский монастырь. А сам Палицын в 1620 году удалился на Соловки.

Такова внешняя канва событий. Что за ней стоит? Уже много лет историки по-разному пытаются ответить на этот вопрос. И первое, что выдвигается, - якобы традиционная для России неблагодарность.

Думаю, что традиция избавляться от тех, кому обязан своим выдвижением, присуща мелкотравчатым деятелям, выросшим по холопско-лакейским законам партийно-советских джунглей. К Романовым это не относится. Тому есть доказательства. Сохранился документ: опись всех средств, которые нижегородцы собрали по призыву Минина для ополчения. В этой описи упомянут даже медный крест, пожертвованный одним нищим (ничего другого этот патриот России не имел). Романовы год за годом рассчитывались со всеми - до последней копейки. И еще пример: останки царя Василия Шуйского, привезенные из Польши, Романовы похоронили в Москве с почестями. Или вот: новый царь на другой же день после венчания на царство возвел продавца мяса и рыбы Кузьму Минина в думные дворяне и пожаловал вотчинами. А князя Пожарского, который был при Годунове только "стряпчим с платьем", а при Дмитрии I стольником, возвел в бояре и тоже наделил вотчинами.

Таким образом, непростым и дальновидным искусством "уметь быть благодарным" Романовы владели. И в отношении к Палицыну есть признаки благожелательства Романовых. Когда из Соловецкого монастыря просили разрешения похоронить Авраамия "вместе с братией", из Москвы пришло указание хоронить Палицына на почетном месте - не на кладбище, которое было за стенами, а внутри монастыря, возле главного Преображенского собора.

Некоторые историки говорят об обиде на Палицына Филарета, который почти семь лет провел в заключении в Польше. Палицын же вместе с другой частью депутации принял требование Сигизмунда. Вот эту-то "измену" якобы и не простил Филарет Палицыну. Но какие могли быть обиды у отца, если Палицын буквально "тянул" на трон его сына?

Если у Романовых не было чувства обиды, то чем тогда вызван уход, а практически ссылка Палицына?

После победы стратегии "и западничество, и независимость" возникли три главных варианта ее реализации. Первый: церковь становится главной силой реформируемого государства (скорее всего, этот вариант и поддерживал Дионисий). Имела ли под собой основания идея сделать церковь руководителем Московского государства и подчинить ей светскую власть? Думаю, имела. Ведь авторитет церкви к концу Смутного времени был огромен. И народ и страна готовы видеть ее "у руля". Не было готово большинство в самой церкви. Это видно из того, что акция Дионисия встретила отпор не только в царско-боярской, но и в церковной среде. Против Дионисия выступил даже патриарх.

Второе направление реализации новой стратегии я бы назвал "царским", а точнее - "боярско-дворянским реформаторством" (если употребить наши термины, это "номенклатурный" вариант реформ). Палицын, поскольку он не был осужден по "делу Дионисия", не примыкал к его группе, но был ли он с "номенклатурой"? Номенклатурный путь реформ проводит меньшинство, выделившееся из старой номенклатуры.

Однако меньшинство есть меньшинство. Оно не имеет достаточно сил. Оно и за реформы, и одновременно опутано старым. Отсюда двойственность, нерешительность, непоследовательность. При этом оно свято блюдет свои интересы.

Вот характерная для номенклатурного пути история. Царь Алексей Михайлович был "западником". Он приказал купить и привезти в Москву скульптуры голых богов и богинь Греции и Рима и любовался ими, гуляя по Кремлю. Но патриарх устроил дебош: срамота. Царь от своего решения не отказался, но сопротивление учел. Приказал одеть скульптуры в одежды. Так они и стояли одетые - кроме тех минут, когда ими любовался царь (тут их раздевали). Одежда на ветру, дождях и морозах изнашивалась быстро, и надо было часто шить новую. Так на многие годы появилась в бюджете Кремля заметная статья расходов: "одевание голых баб".

В этом примере все: и внедрение нового, и внесение откупной платы за это новое. И еще одно типичное для номенклатурных реформ явление - казнокрадство. Алексей умер. Скульптуры исчезли, а вот деньги "на одевание голых баб" в Кремле еще долго исправно расходовались.

Объединение всех сил народа позволило преодолеть Смуту. А неотвратимыми спутниками номенклатурных реформ, проводимых за счет народа, стали соляные, медные и водочные бунты. И в конце концов - восстание Степана Тимофеевича Разина.

Однако главный итог "царского, номенклатурного" пути реформ в том, что он предопределил грозное царствование Петра I. Яростная беспощадность и бескомпромиссность Петра стали реакцией на медлительность и непоследовательность его деда и отца. "Номенклатурный" путь реформ после Смуты сделал неизбежными жестокости Петра I (как "номенклатурный" путь реформ после 1861 года сделал неизбежными жестокости диктатуры пролетариата).

Палицын не захотел участвовать не только в возглавляемом церковью, но и в царском реформаторстве. Значит, он стоял за какой-то третий путь. Какой именно? Спустя четыре века трудно судить. Но есть косвенные свидетельства. Палицын был сторонником договоренности, соглашения бояр и дворян с казаками, то есть с крестьянством. Но бояре и дворяне хотели такого варианта реформ, при котором они ничего не теряют, а основные тяготы преобразований перекладываются на крестьян и горожан. Нетрудно догадаться, что Палицына не мог устраивать и такой вариант реформ.

Далее. Судя по активному участию Палицына в земских соборах, он одобрял путь сочетания царской власти со своеобразной формой представительной власти. На постановлениях земских соборов, созываемых новым царем тогда ежегодно, стоит подпись: "Живоначальные Троице Сергиева монастыря келаря Авраамия". Поэтому логично предположить: Палицын был за реформы при участии представительной власти, а "номенклатурный" вариант хотел сосредоточить всю власть в руках Кремля - царя и бояр.

Есть содержательная книга Л. В. Черепнина "Земские соборы Русского государства" о том, как укрепляющаяся царская власть соборы ослабляла, пока не отменила их вовсе.

И, наконец, последнее косвенное свидетельство того, что Палицын был сторонником особого пути реформ. Это официальное отношение к нему историков романовской империи и историков русской церкви. Казалось бы, его должны если не восхвалять, то хотя бы поминать добром и те и другие. А на деле его нередко ругали. Дело дошло до того, что историк Костомаров счел нужным опубликовать статью "Слово за старца Палицына" в журнале "Вестник Европы".

Даже в дни трехсотлетнего юбилея Романовых в 1913 году ничего в адрес Палицына сказано не было. Впрочем, традиция игнорирования роли казаков в утверждении на престоле Романовых - очень древняя, уже летописи ХVI века утверждают, что якобы Минин с тремя сотнями дворян победил поляков, вооруженных до зубов, закованных в стальные доспехи. Нежелание признавать заслугу казаков требовало и принижения роли Палицына.

Но явное замалчивание заслуг Палицына может быть объяснено и его особым взглядом на реформы. О том, что в те годы мог быть третий вариант реформ, свидетельствует история князя Ф. Ф. Волконского. Федор Федорович Волконский - воевода, один из первых русских командиров полков "иноземного строя" (до него ими командовали иностранцы). Во время Смоленской войны с Польшей (1632-1634) отряд Волконского, состоявший из рейтарских и драгунских полков "иноземного строя", совершил дерзкий по замыслу, смелый по исполнению рейд на Украину. Сотни верст шли без тылов. Но Волконский все рассчитал. Малороссы встречали православных москвичей как долгожданных гостей. Факелами вспыхивали польские имения, в лесах формировались партизанские отряды. Рейд конницы Волконского подтолкнул поляков пойти на переговоры. А потом, как пишет в своей увлекательной книге "Несостоявшаяся империя. Россия, которая могла быть" Андрей Буровский, Федор Федорович стал критиковать царскую деятельность и даже самого царя: "И глуп- де. И землю нашу не умеет устроить. И вообще только мешает..." Князя сослали в его же имение, чтобы "сидел там безвылазно" (до смерти в 1665 году).

Перед нами еще одна линия разногласий с "номенклатурным" вариантом реформ: недовольство уровнем личного царского руководства. Не исключено, что так думал и Палицын.

Как видим, сторонники третьего пути реализации реформ были. Этот путь правильно бы назвать всесословным, общенародным, а на языке нашей эпохи - народно-демократическим. Но начинать борьбу за устраивавший его вариант Палицын не стал. Почему? Палицын, вероятно, думал следующим образом. Главное дело жизни сделано. Смута закончилась. Появилось новое московское государство. Избран царь. Начались давно назревшие реформы...

Почти все, что потом (да и сейчас) приписывалось исключительно Петру, внедряли еще при его деде и отце. И хотя Палицын не мог знать итогов, сами процессы он несомненно видел. Конечно, реформы идут не лучшим образом. Но идут. (Думаю, что это и было первоосновой его решения вернуться в 1620 году на Соловки и уйти из политической жизни.) Он понимал, что никаких серьезных опор для более прогрессивного, чем номенклатурный, варианта реформ в то время не было. Не мог не видеть Палицын и исключительной слабости царско-боярских реформаторов, когда даже царские палаты становились ареной буйных столкновений. В такой обстановке любая атака на царскую власть не послужила бы улучшению реформ, а поддержала бы их противников.

Было у Палицына, вероятно, и еще одно дело. Он хотел оставить потомкам свой анализ времени Смуты: "Сказание об осаде Троице-Сергиева монастыря от поляков и литвы, и о бывших потом в России мятежах, сочиненное оного же Троицкого монастыря келарем Авраамием Палицыным". (Впервые "Сказание" было издано в Москве только в 1784 году, более чем полтора века спустя.)

Итак, позиция Палицына видится следующим образом: лично в номенклатурных реформах не участвовать, но и не бороться против них. Палицын выбрал неучастие.

Была ли такая позиция правильной? Не лучше ли было все же начать открытую борьбу с "номенклатурными реформаторами" из Кремля? Что было бы в этом случае? Не знает никто. Палицын выбрал непротивление.

*

Отплывая с Соловков, я снова подошел к надгробию Авраамия Палицына.

Он поддержал исторически назревшую переориентацию России с Востока на Запад.

Он участвовал в выработке стратегии этой переориентации - западнические реформы и независимость России.

Он боролся за преодоление Смутного времени на путях этой стратегии, за создание стартовой площадки для реформ в виде новой царской династии.

Он выступал за отвергнутый большинством всесословный, народный вариант реформ. Поэтому он не принял ни церковного, ни царско-боярского варианта реализации реформ.

Оставшись в изоляции, он избрал путь неучастия в номенклатурных реформах и непротивления им.

Русская история оставила нам исключительные примеры, образцы, модели, говоря словами Маяковского, "жизнь делать с кого".

Одним из таких образцов и стал русский дворянин и православный инок Авраамий Палицын.

И есть нечто символическое в том, что его надгробие сохранилось для нас, прорвавшись через века и бури истории...