Выстроились на книжной полке десять томов. Разноцветье коленкоровых корешков. На каждом - броские слова ПУТИ В НЕЗНАЕМОЕ. Они навеяны Маяковским. Он сказал однажды «Поэзия - вся - езда в незнаемое». И о науке нельзя было бы сказать точнее! Потому-то, когда в 1960 году московские писатели, пишущие о науке и об ученых, искали название для своего первого сборника научно-художественных произведений, они вспомнили знаменитую строку поэта.
С тех пор издание сборников «Пути в незнаемое» стало хорошей традицией в издательстве «Советский писатель». За первым последовал второй, третий, четвертый. В нынешнем году это единственное в своем роде издание отмечает своеобразный юбилей вышел в свет десятый сборник.
Мастера научно-художественной литературы рассказали на страницах десяти вышедших томов о многих научных проблемах современности и творческих исканиях многих выдающихся деятелей советской науки. Десять сборников - 5 тысяч страниц увлекательного и драматического повествования о путях познания и жизни исследователей и ведут это повествование писатели вместе с учеными.
Вот, что сказал нам о характере и принципах этого издания писатель Даниил Данин, который исполняет обязанности председателя общественной редколлегии «Путей в незнаемое»:
- Всем и каждому известно, с, какой небывалой быстротой развиваются все области современного знания. Стало общим местом говорить об экспоненциальном нарастании потоков научной информации. Даже реферативным журналам постоянно грозит наводнение. Естественно, писательская редколлегия наших Сборников не ставила и не ставит перед собой невыполнимой задачи - приобщать читателя к самым последним новостям науки и соревноваться в оперативности с научной и популярной периодикой. Да и вообще писатели, пишущие о жизни в науке, садятся за свой нелегкий труд, понимая, что цели научно-художественной литературы - этого своеобразного кентавра научности и художественности - совсем иные.
Она, эта литература, стремится к изображению того, что Эйнштейн назвал однажды драмой идей. Конечно, драма эта разыгрывается в реальной жизни - в институтах, лабораториях, экспедициях, на семинарах, коллоквиумах, конгрессах - и часто остается только в подтексте научных публикаций. Но именно этот подтекст науки всего более волнует писателей.
Герой научно-художественной литературы - ищущий человеческий разум. Она полна интереса к психологии исследовательского поиска. Ее внимание привлекает человек науки с его социальными и нравственными запросами. Ей хочется поведать современникам, как и для чего добывается знание. И популяризация важна в ней не сама по себе, а потому, что без ясного растолкования научных проблем - сути исканий - она не могла бы достичь главного не сумела бы показать душу и жизнь человека, идущего путями в незнаемое.
Наши сборники представляют научно-художественную литературу во всех ее жанрах документальное повествование, очерк, рассказ, психологический этюд, путевые зарисовки, публицистические эссе.
Рядом с маститыми писателями - такими, как Борис Агапов, Даниил Гранин, Мариэтта Шагинян, на страницах «Путей в незнаемое» печатались и молодые авторы, начинавшие свою творческую жизнь в научно-художественной литературе, - Валерий Аграновский, Артем Анфиногенов, Борис Володин, Наталья Романова, Дмитрий Сухарев, Натан Эйдельман - всех не перечислить. Иные из них не только литераторы, но, и профессиональные ученые биологи, физики, историки, врачи.
В каждом Сборнике мы стараемся щедро предоставить место разделу «Ученые о науке и о себе». Там публикуются воспоминания, размышления, письма, дневники известных исследователей, как правило - наших современников. Это живые документы самой истории науки и ее нынешних будней. Со страниц десяти Сборников прозвучали голоса выдающихся советских ученых - В. Вернадского, Л. Ландау, Н. Лузина, В. Парина, Б. Понтекорво, Н. Семенова, И. Тамма, Я. Френкеля, А. Ухтомского. И снова - не перечислить всех.
У наших сборников есть уже своя история. И кроме радостей рождения каждого тома и появления все новых и новых имен,
А. ШАРОВ
Путевые заметки писателя, одним из первых посетившего Академгородок на Оби,
...Город науки распланирован на берегах Обского моря. Через лес проложены основные магистрали Университетская, Академическая, Океанская.
...Есть возраст, когда человек определенного положения - ведущий ученый - привыкает к своей квартире, даче. И больше, чем к квартире и даче, - к кафедре, друзьям и ученикам, к библиотеке, где он занимался еще студентом, к набережным, где он, быть может, гулял в день окончания школы и в день избрания в Академию наук.
Порвать со всем этим нелегко.
Чтобы порвать с этим, надо донести молодость до старости и до старости сохранить счастливое понимание того, что материальные условия - вещь важная, но, уж конечно, не решающая.
Эти черты отличают старую гвардию города науки.
В Золотой долине в маленьких временных домиках живут академики. Они гораздо доступнее для молодежи, чем в старых городах.
Одно дело проходить по улицам Москвы или Ленинграда и думать, что где-то тут, в одном из домов, на одном из этажей, живет твой учитель, глава кафедры. И совсем другое, если этот учитель - за тоненькой обшивкой временного домика. И внутри даже приемной нет, там всего-то, кажется, две комнаты, откроешь дверь и сразу встречаешься с тем, кто определяет сейчас для тебя главное в жизни.
мы пережили горечь невознаградимых утрат. В разные годы от нас безвременно ушли прекрасные мастера научно-художественной прозы - Кирилл Андреев, Олег Писаржевский, А. Смирнов-Черкезов, Борис Агапов. Они были среди зачинателей «Путей в незнаемое». Хочется помянуть их сегодня словами благодарности.
Только в тесном содружестве с издательством «Советский писатель» (составители Л. Разгон и Г. Башкирова, редакторы - В. Вилкова и В. Маканин) писательская редколлегия сумела превратить «Пути в незнаемое» в регулярное издание - в почти периодическую функцию времени, как сказали бы математики. Интересно, что на первом Сборнике мы не решились поставить номер первый - не было уверенности, что издание окажется жизнеспособным. И вот - перед нами десятый. Хорошо!
В связи с выходом десятого сборника «Наука и жизнь» хочет пожелать доброго пути в будущее общественной писательской редколлегии, ветеранам «Путей в незнаемое», и молодым литераторам, сделавшим на путях в незнаемое свои первые шаги.
Мы предлагаем вниманию читателей мозаику коротких отрывков из некоторых произведений, печатавшихся на страницах «Путей в незнаемое»
Тут большие люди науки не отделены от начинающих людей науки людьми средней науки - есть ведь и такая. Город вырастет, станет одним из самых благоустроенных, академики переселятся в новые коттеджи, может быть, появятся у них и приемные, но эта близость должна сохраниться!
«Сквозь века» (Путевые заметки).
Сборник 1. 1960 год.
Н. Н. СЕМЕНОВ, академик
Это воспоминание и раздумья ученого о первых годах становления молодой советской науки.
...Вы представляете себе, как невозможны для ученого рассеянная жизнь, частые развлечения, скольких бессонных ночей и подлинных жертв требует от него такая работа! К счастью, чем больше входит способный человек в этот труд, тем больше наслаждения он ему доставляет, тем сильнее разгорается в нем неукротимая страсть к научному творчеству, тем привольнее, радостнее, легче становится служение науке. Огромная затрата душевных и физических сил, необходимая для того, чтобы прийти к такому состоянию, без которого нельзя стать настоящим ученым, возможна, как правило, только в молодости. И обычно только в возрасте примерно до 30 лет может сформироваться ученый.
О решающем значении страсти к науке так красиво и умно говорил еще И. П. Павлов в своем обращении к молодежи. Из чего же складывается эта страсть к науке?
С одной стороны, - как это ни шаблонно звучит - из стремления проникнуть в тайны природы, выявить и вытащить на свет божий скрытые, «засекреченные» пружины явлений. Оно похоже на стремление скульптора узреть в глыбе мрамора те новые прекрасные формы, которые он только, как бы проявляет своим резцом. В этой жажде научного исследования есть и первобытные черты страсти охотника, выслеживающего дичь по еле заметным признакам.
С другой стороны, в основе страсти к науке лежит и совсем иной, но тесно связанный с первым стимул. Это благородные, гуманистические стремления поставить раскрытие тайны природы на службу человеку, стремления претворить свои научные результаты в дела и предметы, облегчающие жизнь людей, делающие ее радостнее и красивее.
«Годы, которых не забыть»
Сборник 1.
А. АНФИНОГЕНОВ
Документальное повествование о молодых физиках-космиках, изучающих радиационные пояса вокруг Земли.
«Опустевшие комнаты, прелесть отъезда.»
Ничего не пойму.
Обеденный час кончился, разгар работы, а в павильоне из моих знакомых - никого.
Приборы прерывисто вздыхают и пощелкивают, отмечая падение межзвездных частиц; в паузах слышно, как переливается в радиаторах вода, слабое гудение проводки. Все звуки настолько приглушены, потому, что свежевымытый коридор застлан двухцветной - красные каймы на зеленом поле - дорожкой. Обычно ее раскатывают по сигналу шефа, ожидая в лабораторию именитых гостей, или. же в торжественных случаях, под праздники. Но, какие могут быть гости, когда их некому принимать? На дворе начало апреля, праздников, следовательно, тоже не предвидится.
Странно.
Уезжаю ни с чем.
Пять дней спустя над миром гремит имя Гагарина.
Я слышу его впервые в центре Москвы, на улице Горького.
Мне и в голову не приходит, что авральный порядок в лаборатории и ее безлюдный вид связаны с этим громоподобным событием. Точнее сказать, я просто не представлял, что поиски, происходившие, как бы в стороне от главных работ и у меня на глазах, так быстро, так стремительно сомкнутся с наиновейшей практикой человека. В неведении брожу я по взбудораженному городу, вглядываюсь в него, вслушиваюсь и вдруг подкатывает волна нежности к пустынному домику, к его обитателям - космикам, хотя их время, как мне кажется в те минуты, еще не приспело.
До чего приятны такие просчеты!
«Опустевшие комнаты, прелесть отъезда», - повторял я чужую строчку, так подошедшую к гулким стенам лаборатории.
«Десять в минус четвертой»
Сборник 3. 1962 год.
В. БЕРЕЗИНСКИЙ
Шуточные размышления о психологическом соперничестве современных теоретиков и экспериментаторов.
Я всегда думал, хотя и опасался произносить это вслух, что теоретик не имеет никакого значения для физики. Вслух, особенно при теоретиках, это говорить опасно.
В работе всех теоретиков есть одна общая черта они работают по-разному. Не подумайте, что я хочу сказать, что-нибудь хорошее об их работе. У меня этого и в мыслях нет. Теоретики классической физики работали допотопными методами. Они начинали работу сначала - стайками и в одиночку разбредались по переулкам и тропинкам и подолгу глазели на все, что попадалось под руку чирикал воробышек - смотрели на воробышка, плеснула рыба в реке - ложились на живот и смотрели на рыбу. Такой способ был теоретикам очень по душе, потому, что все они страшные бездельники, но скрывают это. А назовись теоретиком и ничегонеделание становится напряженным обдумыванием темы. Но вы думаете, что это на самом деле так? Вы верите, например, что Ньютон специально сидел под деревом и ждал, когда на него упадет яблоко, чтобы открыть закон всемирного тяготения? Ничего подобного! Он просто отлынивал от работы. И я уже не говорю, что это по крайней мере непорядочно - открыт закон благодаря яблоку, а всю заслугу приписать себе.
Но в наши дни такой метод работы признан безнадежно устаревшим. Теперь теоретики предпочитают начинать работу с конца. И началось это с Эйнштейна.
В конце XIX века американский физик Майкельсон экспериментально (заметьте, экспериментально!) установил, что луч света нельзя догнать. С какой бы скоростью вы ни бежали вслед за лучом, он всегда уходит от вас со скоростью 300 тысяч километров в секунду.
Теоретик-классик, засучив рукава, принялся за работу поставил мягкое кресло под ночным небом и устремил серьезный, немигающий взгляд на блистающие звезды. Но, сколько он ни смотрел на них, путного объяснения опыту Майкельсона он дать не мог. Классический метод начинать работу с начала устарел. А Эйнштейн взял и начал с конца предположил, что свет обладает таким свойством и все тут. Теоретики подумали немного - одни десять, другие двадцать лет, кто сколько мог, - и сказали «Гениально!»
«Как работает физик-теоретик»
Сборник 3.
ОЛЕГ ПИСАРЖЕВСКИЙ
Научно - публицистические заметки о великих задачах и повседневных делах наших химиков.
...Современный химический завод - это сотни километров скрытых и явных, взлетающих к небу и уходящих под землю трубопроводов, разветвленные сети сигнальных линий, непрерывно сообщающих о поведении атомной рати. Ее подстегивают высокими температурами, обуздывают высокими давлениями, укрощают жаростойкими и кислотоупорными панцирями реакторов, автоклавов, колонн. Из этого непрестанного единоборства победителем выходит вооруженная тончайшими аналитическими расчетами, сверхскоростной электронно-машинной информацией инженерная воля человека-творца.
Нужно покаяться, как часто мы, пишущие о науке, заводим на страницы своих книг или выводим на киноэкраны веселые хороводы мультипликационных атомных человечков и радостно сообщаем читателю или зрителю о том, что такая-то пряжа соткана из дешевого и доступного газа, самосильно рвущегося из-под земли и рассеянного в безбрежном атмосферном океане. Знай черпай! И упускаем из виду одну малость необходимость поведать, и о том, что только для изловления этого самого «бесплатного» природного газа надо не только проложить к нему путь сквозь земные толщи, сражаться с грязевыми вулканами и пробивать гранитные щиты. Надо еще иметь куда собирать этот «дешевый», и «доступный» газ гигантские емкости - шаровые или цилиндрические колонны из стали. Собирать и перекачивать по нескольку раз по мере очистки от примесей, по мере разделения сотен, тысяч миллионов кубометров летучей бесцветной смеси на ее исходные составляющие. А затем нам приходится еще дробить природные атомные конструкции ударами чудовищного жара и из невидимых обломков собирать новые молекулярные постройки/ Надо, непременно надо понять, как все это не просто, чтобы в полной мере оценить смысл каждого краткого сообщения о вводе в строй новых мощностей созидающей химии.
Что было дальше.
Сборник 4. 1964 год.
Ю. ВЕБЕР
Большой поиск или четыре правила поведения
Очерк о I Международном Конгрессе по автоматическому управлению
...Гипноз названий. Его влияние магнетическое. И уже немало так называемых любителей кибернетики только и смотрят с этой стороны. Мощный метод внутренних аналогий, составляющих душу новейших исследований, оборачивается для них лишь внешним подобием.
«Мышь», «черепаха» - ага, значит, путь к искусственным существам! Куда же здесь помнить о том, что создатель «Мыши в лабиринте - Клод Шэннон думал о другом он искал систему телефонных линий, которая избирала бы соединения кратчайшим путем, в зависимости от того, загружен кабель или не загружен (соответственно тупик в лабиринте или не тупик). В правилах поведения искал он ответа к технической задаче.
Успехи электронных счетно-решающих машин, позволяющие совершать операции, недоступные по быстроте человеку, тотчас жt подхватываются для выводов ага, значит. машина умнее своего создателя!
А мне помнятся слова академика А. И. Берга, сказанные однажды в беседе с писателями «Машина молниеносно считает, машина не забывает, но машина ужасно глупа». И еще более резко отозвался на этот счет один из участников американского симпозиума по кибернетике «Элементы современных машин. идиотски логичны». Вдумаемся лучше в смысл этих слов и не будем пока, что спешить с восклицаниями.
А все-таки, спрашивается, как же без чувства романтики? И уже лекторы отдают весь свой жар сообщениям машины-шахматисты, машины-поэты, машины-композиторы. И еще на закуску, потрясая аудиторию «Машины рождают машины. Само-воспроизводство рода машин.» - трепещи, род человеческий! И уже сочиняются истории, как в таинственной полутьме возникают, какие-то силуэты, слышатся электронные голоса, и, как маленький, беспомощный человечек погибает от нападения целой армии железных крабов, выросших из первоначальной модели.
Открылся в Москве конгресс кибернетиков и снова те же мотивы зазвучали на разные лады.
Сборник 2. 1962 год.
Ю. СОКОЛОВ
Воспоминания об Игоре Васильевиче Курчатове, написанные одним из его близких сотрудников.
...Курчатов сидел, тяжело опираясь на подлокотники кресла. Сейчас он работал здесь, в маленькой комнате на первом этаже своего домика. На столе стоял телефон, чашка с недопитым чаем, лежали книги, исписанная бумага и толстая спиральная пружина с надетыми на ее концы блестящими желтыми деревяшками, которой он упражнял свою парализованную левую руку. В просторной полосатой пижаме, с поседевшей бородой, он казался больным и усталым.
- А знаете, Игорь Васильич, поедемте в Хорог. Прямо сейчас, не откладывая.
- В Хорог? Это зачем? - В темных глазах Бороды изобразилось удивление.
- Купаться в живой воде. Там есть удивительный источник.
Я стал рассказывать о целебном роднике Гарм-Чашма, который находится в одном из ущелий Шахдаринского хребта. Из земли на склоне горы бьют горячие гейзеры, насыщенные известковыми солями. Постепенно, в течение долгих лет, вокруг них образовывались большие, ослепительно белые, очень красивые чаши - целые каскады чаш, наполненных бирюзовой водой, то ласковой и прохладной, то горячей, как кипяток. Эта вода обладает поразительными свойствами. Она излечивает многие и многие недуги - параличи, заболевания суставов, восстанавливает силы человека, изнуренного усталостью или долгой болезнью.
Я рассказывал о благодатных горах Бадахшана - Юго-Западного Памира, - погруженного в солнечный сон, где в узких ущельях несутся многоводные реки и пчелы собирают на цветах густой и душистый мед, дающий долголетие.
Борода слушал, опустив голову.
- Поедемте, Игорь Васильич. Это ведь совсем просто самолетом до Душанбе, туда теперь летает «ИЛ-18», и потом пятьдесят пять минут до Хорога по самой интересной трассе в Советском Союзе. А до Гарм-Чашмы мы вас довезем с великим комфортом - набьем грузовик свежим сеном. Знаете, как это хорошо!
- Наверно, хорошо. Но такие вещи не для меня.
- Почему не для вас? Бросьте все свои дела и всех врачей и поехали. Отпуск вы сами себе выпишете, такая возможность у вас есть.
- Все у меня есть. кроме здоровья. - Курчатов пристально смотрел на меня расширенными, незнакомыми глазами. - Спасибо тебе, Лукич, но ехать...ехать никуда не нужно.
И вдруг словно снежная вьюга, колючая и холодная, окутала мою душу.
Неловко попрощавшись, я вышел из домика. Тихий день стоял тогда, прозрачный, наполненный золотым светом.
Из воспоминаний физика.
Сборник 5.
Письмо Эйнштейна моравскому кондитеру Колачному
Первая публикация на русском языке писем Альберта Эйнштейна к одному из его бесчисленных корреспондентов, не принадлежащих к научному миру.
В редакции чешского еженедельника «Культурни творба» раздался телефонный звонок:
- Говорит доцент Душан Шиндолар. Поезжайте в Угерске Градиште. Там у кондитера Колачного хранятся письма Альберта Эйнштейна.
...Неизвестные письма Эйнштейна в крохотном моравском городке?! Сотрудник еженедельника публицист Мирослав Сметана тотчас же отправился в Угерске Градиште.
...11 февраля 1952 года.
Уважаемый г-н Колачный!
Хочу попытаться кратко и по возможности ясно изложить Вам свою точку зрения, не касаясь деталей, которыми в настоящее время дополняет этот вопрос физика своим статистическим толкованием атомных явлений.
Вопрос в целом сводится к проблеме свободы воли, свободы, которую Шопенгауэр - по моему мнению, правильно - отверг. С позиций натурфилософии, или, как сказал бы Спиноза, с позиций бога, все на свете причинно и человеческие поступки, и чувства. О какой-либо свободе говорить не приходится.
Однако с точки зрения чисто человеческой это не так. Существует иллюзия свободы выбора и решения. Поэтому мы ощущаем бремя ответственности и долга и чувствуем, что должны это бремя нести.
Такая точка зрения в целом вполне совместима с признанием безусловной причинности, ибо в человеческом обществе воздействие моральных критериев, традиций и воспитания на индивидуум представляет собой существенный фактор причинных процессов.
Тот, кто будет рассматривать человеческие поступки примитивно, механистически, исходя лишь из таких простейших побуждений, как голод, ненависть, вожделение, исказит концепцию причинности, ибо упустит из виду мотивы социального характера, столь же важные с позиций эволюционной теории.
Таким образом, Вы видите, что обе точки зрения не исключают, а дополняют друг друга при том условии, что мы не впадем в ошибку, упуская из виду психический фактор причинной зависимости. Этого не случится, если мы будет постоянно о нем помнить.
С дружеским приветом
Ваш Альберт Эйнштейн. Сборник 5.
ДМ. СУХАРЕВ
Рассказ писателя-биолога о далекой экспедиции в поисках самых больших нейронов, известных сегодня науке.
В университетских зданиях на Ленинских горах собрался Международный конгресс биохимиков. Светила биохимии, съехавшиеся со всего света, стайками, с желтыми профессорскими портфелями и программками в руках, носились с факультета на факультет заседания разных секций шли одновременно и нужно было поспеть на все интересные доклады.
Я, и мои студенты вернулись с Белого моря, когда конгресс был в разгаре. Не успели мы заявиться на факультет, как налетели друзья-товарищи и поволокли на химфак. «Как, ты ничего не знаешь? Сегодня доклад Хидена!»
Поясняю у арабов - Магомет, у индусов - Будда, а у тех, кто работает по химии нервных клеток, - Хиден. Я не биохимик, но пропустить доклад Хидена!.. Через несколько минут мы уже сидели в переполненной аудитории химфака.
Человек среднего роста и средней полноты, похожий, я бы сказал, на бухгалтера, мягким голосом и медленно, настолько медленно, что английский язык аудитория воспринимала до стараний переводчицы, - начал примерно так:
- Мы берем нервную клетку, отделяем от нее мелкие клетки-сателлиты и снимаем с нервной клетки оболочку. Вслед за тем порознь - в оболочке, внутренней части клетки и сателлитах - мы определяем активность фермента аденозинтрифосфатазы и содержание следующих веществ.
В аудитории раздался чей-то смех. Хиден умолк и недоуменно поднял голову. Смех нарастал, смеялись уже многие - открыто, в голос. Кто-то крикнул:
- Как вы это делаете?
Хиден тоже улыбнулся.
- Руками, - сказал он.
Вам, должно быть, знакомо это чувство восхищение работой мастера. Взрослые люди, подобно детям, разевают рты, смеются.
Ведь, что такое нервная клетка? На всей нашей планете меньше людей, чем клеток в одном человеческом мозге. Клетка - это микроскопический комочек слизи, который и под микроскопом-то едва отличим от окружающих комочков. «Руками»!
Красная трепанга.
Сборник 6. 1966 год.
ЕВГ. ДОБРОВОЛЬСКИЙ
Очерковая повесть о трудах и днях нашего выдающегося физика Петра Леонидовича Капицы.
. - Петр Леонидович, почему вы стали физиком?
Солнце. Весна. Четыре окна в институтский сад. В саду голуби курлыкают, как по мокрому стеклу трут мятой газетой. На книжном шкафу терракотовая Нефертити и макет лунника.
Я вошел, сказал «Здрасте». Меня вежливо пригласили сесть. Я сел. Капица смотрел на меня вполне добродушно.
Как-то получилось, что среди московских журналистов академик Капица слывет человеком абсолютно недоступным. Во-первых, к нему не так-то просто прорваться, он директор института, член Президиума Академии наук, у него мало свободного времени, во-вторых, о себе он ничего не рассказывает. В редакции мне сочинили солидную бумагу, именующую меня писателем, поставили исходящий номер и печать с гербом, как будто все это писатель, номер, герб - должно было поколебать недоступного академика, сделать мою задачу более простой.
Референт Капицы, Павел Евгеньевич Рубинин, мягкий человек, прочел эту бумагу без энтузиазма, вздохнул, положил в папку для прочих бумаг и посмотрел на меня грустно-грустно. Затем он вошел в кабинет Капицы и там состоялся короткий диалог, что-нибудь вот в таком духе:
- Петр Леонидович, к вам Добровольский.
- Кто такой Добровольский?
- Писатель.
- Писатель? Что он написал?
- Пока вроде ничего.
- Ничего? Интересно. Давай его сюда.
...Когда в пятилетнем возрасте первый раз на своих ногах спускаешься по эскалатору в метро, то же самое чувство. Тебя несут и от тебя ничего не зависит. Ты не в силах остановиться.
. - Петр Леонидович, почему вы стали физиком?
Он отреагировал необыкновенно быстро. Почти мгновенно:
- То есть, как «почему»? Почему люди становятся физиками? - Засмеялся и заморгал часто-часто. - Я редактирую «Журнал экспериментальной и теоретической физики». В прошлом году к нам прислали работу. Написал ее ученик десятого класса.
На всякий случай я улыбнулся.
- Да, ученик десятого класса, - продолжал Капица. - Ничего выдающегося в работе не было, публиковать ее не стали, но для ученика десятого класса такая работа вполне на высшем уровне. Надо сказать, что в семье у него физиков нет. Отец умер, мать служит в городском кинопрокате. Очень простая семья и живут трудно. Он приезжал к нам в институт, водили его по лабораториям. Все было хорошо. Вернулся домой и попал под суд. Да. Срезал телефонную трубку. Магниты ему были нужны. Экспериментатор.
Капица откинулся в кресле. Седая челка упала ему на лоб. Он боднул головой. Один раз, потом второй. И когда ничего не получилось, пригладил волосы рукой.
- Суд его не наказал. Разобрались. А вот из школы выгнали. Сейчас он у Лаврентьева. Помогли ему уехать в Новосибирск. Работает лаборантом и учится в университете. Может стать хорошим физиком.
Фамилию этого молодого физика называть не стоит. Капица считает, что «паблисити» молодым ученым не всегда на пользу.
«Модус Вивенди»
Сборник 6.
БОРИС АГАПОВ
Размышления писателя о драме идей в человеческом познании, об истории и современности, искусстве и науке, этике и философии.
...Тут желто горит светильник. Его пламя похоже на акварельную кисть, набухшую тусклой золотой краской. Оно слабо озаряет складки вышитого пеплоса, облекающего сидящую в глубине оливковую Афину. Возле статуи идет вверх медная пальма, поставленная, чтобы втягивать копоть от горящего масла.
...Золотой светильник горел негасимо. Его заправляли маслом раз в год. Фитиль делался из карпасийского льна, добывавшегося на Кипре и прозванного «амиант» или «асбестос», «единственного, который не сгорает», как пишет Павсаний.
Светильник был сделан Каллимахом, мастером из Коринфа. За удивительное искусство создавать прекрасные произведения из металла Каллимаха называли «Плавильщик». Говорят, именно Каллимах сделал первую капитель так называемого коринфского ордера, то есть был автором самого пышного из трех стилей древнегреческой архитектуры. Некоторые ученые полагают, что Плавильщик вычеканил свою капитель из бронзы. В этом домысле есть соблазнительность, - во-первых, потому, что Каллимах действительно был золотых и бронзовых дел мастером; во-вторых, потому, что сложно-зубчатые и остроребристые листья аканфа, составившие растительную основу орнаментики коринфского ордера, наилучше можно было передать в металле, а не в мраморе. Впрочем, Плавильщик известен также тем, что изобрел «бурав» для обработки мрамора.
...Есть томящее и счастливое чувство прикосновения к прошлому, когда бесконечно далекое время и невесть, как давно умершие люди вдруг становятся к вам вплотную и вам кажется, что вы, и они - одно, стоит только применить, какую-то простую формулу перевода одной системы координат в другую. Что пропасти веков нет.
В расхожих справочниках, в больших и малых энциклопедиях о моем Каллимахе не сказано ничего. Есть о Каллимахе - войсковом начальнике, где-то, и кого-то победившем, есть о Каллимахе - директоре Александрийской библиотеки, который был не только известным стихотворцем, но, и крупным лизоблюдом и немало сил потратил на составление обоснований для присвоения божественного достоинства всяким императорам. А о мастере Каллимахе нет почти ничего. Я же осмеливаюсь полагать, что его капитель, которая и нынче, почти через две с половиной тысячи лет, осеняет людей в залах Верховного Совета или за столами Ленинской библиотеки, - дороже и той победы, и тех императоров.
. .Каллимах, Каллимах, золото и детство!
Эрехтейон.
Сборник 8. 1970 г.
Р. РАЙТ-КОВАЛЕВА
Писательница рассказывает о лаборатории Ивана Петровича Павлова, где она работала в годы своей молодости.
...Помню, как больную, обреченную на смерть небольшую обезьянку-павиана Лизу принесли Ивану Петровичу Павлову для острого опыта.
Она была совсем плоха у нее было двустороннее крупозное воспаление легких. В обезьяннике я ее кормила, ставила горчичники, мерила температуру. Когда ее положили на стол, перед наркозом она вдруг открыла глаза, узнала меня и протянула мне руку, как будто попрощалась. Слезы потекли у меня ручьем, и я чуть не убежала с операции. Иван Петрович, как будто ничего не заметил, только нахмурился и сказал отрывисто «Давайте наркоз и поскорее»
Любовь Ивана Петровича к подопытным животным известна всем. Он гордился тем, что запоминал имена всех собак; я помню, как вначале он раза два спутал
Тол, свою собаку и Джоя, собаку М. И. Юрман и сам на себя очень сердился. Он с большим вниманием и любовью относился к собакам, с которыми работал. Помню смешной случай Иван Петрович только, что оправился после операции, которую ему делал его земляк - рязанец, московский хирург Мартынов и пришел в лабораторию. Все обступили его. Кто-то спросил - «Иван Петрович, а почему вас не оперировали ленинградские профессора - Греков или еще кто-нибудь?»
- Не захотели, - ответил Иван Петрович. - Да я их понимаю мне самому неприятно оперировать свою, хорошо знакомую собаку.
«Башня молчания»
Сборник 8, стр. 429.
Л. РОЗАНОВА
Очерк о современных физиологических исследованиях медицинской проблемы инфаркта.
...Таких препаратов, именуемых «изолированное сердце лягушки», я понаделала много сотен. Оперировала кроликов, добираясь почти на ощупь до упругой, лилова-той, вздрагивающей вместе с сердцем дуги аорты; крысиное сердце, вмерзшее в столик микротома, резала на микронные срезы; подводила фитильки электродов к тугому, как слива, сердцу кошки; и, бывало, в моей ладони, подчиняясь движению пальцев (раз-два-а. раз-два-а...), вздрагивало и оживало остановившееся невесть почему на середине опыта сердце собаки. Я давным-давно знаю, как оно устроено, где, и, как рождается импульс, заставляющий сердце сокращаться и почему оно бьется быстрее или медленнее.
Но ощущение чуда не покидает меня. Движение руки, ноги, лапы, хвоста не вызывает ничего подобного. Но биения обнаженного сердца по-прежнему завораживают раз-два-а, раз-два-а. Если долго глядеть так, - знаю, не только у меня, - ни с того ни с сего вспыхивает идея новой серии опытов. А иногда приходят мысли странные. Например, сердце - орган любви. Это ненаучно. Если уж подводить научную канву, любовь в наши дни рождается при сложном взаимодействии импульсов коры головного мозга и ретикулярной формации. Кому угодно могу это объяснить. И все-таки. Раз-два-а. Раз-два-а. Человек от любви теряет голову. Сердца не теряет. Напротив, то упоительное, то гнетущее ощущение собственного сердца становится неотступным. Что-то все-таки в этом есть. Тонко подчиняясь требованиям организма, само оно - источник главных жизненных ритмов. Неспроста ритмы созданной человечеством музыки укладываются в диапазон пульса от сорока до ста ударов в минуту. Идеальное сердце сокращается в минуту семьдесят раз, совпадая с размеренной поступью солдат, шагающих под духовой оркестр. Раз-два-а. Раз-два-а.
Если уж быть точным, сердечный цикл расписывается на счет три четверти раз - систола, два, три - диастола. Раз-два-три, раз-два-три. Никуда не денешься. Сердце работает в ритме вальса и это мудрейший из физиологических ритмов.
Сердце - орган любви?.. Нет, что-то есть в этом. Что-то есть.
Назавтра - все сначала.
Сборник 9. 1971 год.
ДАНИИЛ ГРАНИН
Исторический рассказ о драматических взаимоотношениях между знаменитым исследователем Араго и Наполеоном Бонапартом.
Это случилось после Ватерлоо. Наполеон приехал в Париж 21 июня 1815 года. Палата непрерывно заседала, предместья бушевали, готовые стать на защиту императора «Долой палату! Не нужно отречения! Император и оборона!» Но для Наполеона все было кончено. 22 июня он подписал отречение и удалился в Мальмезон.
. - Бездействие для меня убийственно, - говорил он геометру Монжу. - Судьба отняла у меня надежду, когда-нибудь возвратиться к моей армии.
Что ж ему оставалось, чем еще он мог заполнить свою душу, ум? Имелось ли, что-либо в этом мире, равное славе завоевателя, вершителя судеб народов и государств? Конечно, нет. Но была наука - его первая, молодая любовь. Ему вдруг показалось, что он, и в самом деле любил ее и втайне был верен ей. Пожалуй, наука, только она может вернуть ему душевное равновесие, удовлетворить его честолюбие.
Когда-то, еще будучи Первым консулом, он сказал академику Ламерсье, который отказался от должности государственного советника:
- Вы хотите полностью принадлежать науке? О, как я понимаю вас! Если б я не сделался военачальником и орудием судьбы великого народа, неужели я стал бы бегать по департаментам и салонам, чтобы добиться портфеля министра? Потерять независимость и самого себя - нет! Я занялся бы наукой, точными науками. Я вступил бы на дорогу Галилея и Ньютона. И поверьте, я всегда добивался того, чего хотел, в любых самых великих походах и предприятиях, так же было бы и в науке. Я прославился бы не меньше своими открытиями.
Ему внимали с умилением. Он, и сам верил в универсальность своего гения. Легенда была удобной - в любой области он добился бы своего. Не властолюбец, не карьерист, он жертвовал своим призванием ради славы Франции.
«Араго и Наполеон»
Сборник 9.
Р. Л. Берг
Очерк-раздумье биолога о современных взглядах на ход эволюционного процесса в живой природе.
...Кошка сыграла в жизни человечества великую роль. Без кошки человечество никогда не достигло бы высокой численности.
Есть виды растений и виды животных, занимающие особое место в человеческой истории. В той роли, которую они играют в жизни человека, они незаменимы никаким другим видом животного и растения. К таким видам относится кошка.
...Чем был бы Древний Египет времен своего расцвета без возделываемых растений и зернохранилищ? Когда зерно собрано, найдется немало претендентов питаться им помимо человека. В конкуренцию за обладание богатейшим скоплением пищи вступают мыши. Они размножаются в гигантских количествах. Возрастание их численности не связано теперь с периодичностью урожая. Человек снабжает их круглый год. Хорошо бы заставить работать этого снабженца на себя и одновременно сдерживать его численность, не давая ему размножаться в нежелательных пределах. Так рассуждали бы мыши, доведись им рассуждать. Мыши, не рассуждая, начали со своим благодетелем и конкурентом бактериальную войну. Иммунные по отношению к чуме, способные культивировать в своей крови возбудителя болезни, не заболевая, мыши вместе с блохами чуть было не сделались регуляторами численности человека. На стороне человека выступила кошка.
...Евгений Львович Шварц выманил при мне свою собаку из комнаты конфетой. «Променять Шварца на конфету! Непостижимо», - говорю я. «Вы идеализируете млекопитающих», - сказал Шварц.
Передают, что Шварц однажды сказал «Знаете, почему кошка скребется в закрытую дверь? Она думает, что люди запираются и потихоньку от нее едят мышей». Евгений Львович хотел сказать, что кошка идеализирует млекопитающих. Истреблять мышей без помощи кошки человек не может.
Мыши вырабатывают в процессе смены поколений в результате выживания наиболее устойчивых невосприимчивость к ядам, которыми их травят. Среди них сохраняются те, кто способен не попадаться в мышеловку. Мыши остаются грозным врагом человека. Они разносят возбудителя инфекционной желтухи. В этом случае мыши обходятся без блох. Кошка желтухой не болеет. Съест зараженную жертву и ничего. Кошка незаменима.
Тем, кто любит кошек, нечего стыдиться, как бы ни подтрунивали над ними окружающие. Любители кошек воздают им ту дань благодарности, которую кошки заслужили от человечества.
