«ЕСЛИ БЫ ОН БЫЛ ECTECТВОИСПЫТАТЕЛЕМ.»
(ЛЕВ ТОЛСТОЙ - УЧЕНЫЙ И ПРОПАГАНДИСТ НАУКИ)
Публикуемые ниже «Воспоминания о Льве Толстом» принадлежат профессору Московского университета, автору многих научных трудов, и известных учебников по физике Александру Васильевичу Цингеру (1870 - 1934).
Близкий знакомый Толстых, Цингер в молодости многократно бывал в их хамовническом доме в Москве, и в Ясной Поляне. В дневниках Толстого сохранились многие одобрительные записи по адресу молодого физика. Так, 28 августа 1909 года, отметив приезд многочисленных гостей, с которыми ему было «весь вечер мучительно тяжело», Толстой записал «Только с Цингером хороший, для меня полезный разговор о математике, высшей геометрии». В другой раз - 25 октября 1909 года Толстой снова с удовлетворением отметил «Приехал Цингер, и я с ним говорил о науке вообще, и о физике»
В беседах с Цингером Толстой обнаруживал свои обширные познания во многих областях науки. Особенно интересовали писателя проблемы физики и химии. Он был в курсе современных открытий в этих науках, хотя, и не скрывал своего сдержанного отношения к выводам некоторых ученых. Так, по поводу чересчур категорических прогнозов прессы относительно предстоящих открытий Толстой в 1897 году сказал:
«Это всегда так в науке кажется, что еще только немножко узнать - и все станет ясным. Наука всегда бывает накануне самых интересных, глубоких переворотов..., но физика все-таки не может иметь той ясности, которая так привлекательна в математике. В физике явления нам представляются ясными лишь потому, что мы либо не знаем подробностей явления, либо умышленно забываем про те сложные подробности, которые знаем»
В январе 1900 года А. В. Цингер по просьбе писателя привез из университетской лаборатории в хамовнический дом Толстого необходимую аппаратуру, и произвел там ряд опытов с жидким воздухом. Целью Толстого было на опыте детально разобраться в так называемой «скрытой теплоте»
Любопытная деталь оказалось, что Цингер впервые узнал о «скрытой теплоте» в своем раннем детстве из. «Русских книг для чтения», составленных в 1874 - 1875 годах Л. Н. Толстым.
Толстой был не только популяризатором науки, который, составляя свои книги для детей и юношества, тщательно изучал труды выдающихся естествоиспытателей своего времени. Можно сказать, что Толстой предвосхитил некоторые их идеи. Так, специалистами установлено, что мысли, высказанные Толстым в области механики, в частности, о покое, и движении, во многом перекликаются с позднее открытыми законами теории относительности. Столь же передовыми для его времени были представления Толстого о строении атома, поляризации света, разложении спектра, о химических свойствах электрического тока.
«Все мироздание, - писал он, - состоит из движущихся частей материи различной формы» «Материя одна. Материя для себя самой непроницаема. Материя бесконечно дробима. Пространства без материи мы не знаем и не можем себе представить»
Изучение естествознания неизменно возвращало Толстого к материализму. Этим духом проникнуты его 133 рассказа научно-популярного характера для молодежи, вошедшие в его знаменитую «Азбуку», и в упомянутые выше четыре «Русские книги для чтения». Из этих книг черпали начатки знаний многие поколения русских детей - «от царских до мужицких» (слова Толстого).
До сих пор разносторонние научные интересы Толстого полностью не изучены, а между тем даже поверхностное знакомство с ними свидетельствует о правоте М. Горького, писавшего «Если бы он был естествоиспытателем, он, конечно, создал бы гениальные гипотезы, совершил бы великие открытия»
В 1871 году Толстой, заинтересовавшись химией, глубоко проанализировал современную ему теорию химических соединений и отверг господствовавший тогда механистический закон непроницаемости веществ. В противовес ему он развил так называемую теорию делимости, которая перекликается с современными основами атомной химии. Одновременно он заинтересовался такими явлениями, как теплопроводность, капиллярность, газообразование, и производил опыты с хлором, натрием и жидким каучуком.
Неизменным свойством Толстого, как ученого, и популяризатора науки было неутомимое, не знавшее границ углубление в заинтересовавший его предмет. Иногда ради уяснения, какого-либо вопроса он прочитывал многие тома литературы на эту тему. Так, работая над небольшим детским рассказом о газах, он прочитал девять томов сочинений английского химика Гэмфри Дэви и сделал из них многочисленные выписки. (Эти книги сохранились в личной библиотеке писателя.)
Толстой глубоко вникал в такой сложный вопрос, как влияние тепла на химические реакции. В его записной книжке от 18 марта 1872 года имеется большое рассуждение о свойствах эфирно-масляного газа (по современному - этилена) в связи с вопросом о влиянии тепла на химические соединения. Толстой исследовал химические свойства тел в свете таких физических явлений, как радиация (он называет ее лучеиспусканием), световое давление. В записных книжках писателя содержится также исследование о так называемых «химических», то есть ультрафиолетовых, лучах, о химическом действии электрического тока.
Много внимания уделял Толстой проблеме плотности, и удельного веса веществ. Среди его рассказов для детей имеется очерк «Удельный вес». Следует отметить, что опубликованная лишь за год до этого Периодическая таблица элементов Менделеева не была еще Толстому известна. Тем не менее он высказал и в этой области ряд ценных идей. В 1897 году Толстой лично познакомился с Менделеевым, и выразил горячее одобрение его деятельности.
Толстой высказал ряд мыслей о взаимозависимости и взаимообусловленности физических, и химических свойств. Этим Толстой приблизился к позднейшим представлениям о физической химии, как обширной области науки о веществе, его физических и химических свойствах.
Проблемы физики Толстой изучал столь же глубоко, и заинтересованно, как и проблемы химии. В личной библиотеке писателя собраны почти все важнейшие труды по физике того времени, многие из них испещрены его пометками. Толстой - автор 28 рассказов по физике для юношества «Тепло», «Гальванизм», «Кристаллы», «От скорости - сила», и другие.
В записных книжках писателя 1872 года содержится страстная полемика с английским естествоиспытателем Джеймсом Прескоттом Джоулем (1818 - 1889), который в своих трудах не видел связи между тепломеханическими и химическими свойствами тел. В противовес ему Толстой ссылается на работы Фарадея. «Фарадей, - пишет Толстой, - установил соответствие электричества, и химических сил». Одновременно Толстой изучает труды Фаренгейта, книгу английского физика Джона Тиндаля «Теплота, рассматриваемая, как род движения» и другие работы по физике.
Ознакомившись с научными суждениями Толстого, президент Академии наук СССР А. П. Карпинский в 1928 году сказал «Толстой по объективности, и точности наблюдений был очень близок к настоящим большим ученым, превосходя их художественным талантом и работая в области, где точность наблюдения доступна лишь очень углубленным, большим умам»
Недостаточно оценена до сих пор, и деятельность Толстого - пропагандиста научных знаний. В 1880-х годах он разработал целую программу издания научной литературы для народа и осуществил ее с неустанной энергией. В письме к Н. Н. Страхову от 19 октября 1886 года он писал «Мне представляется желательным, и возможным (отнюдь не легким и даже очень трудным) составление книг, излагающих основы наук в доступной только грамотному человеку форме - учебников, так сказать, для самообучения самых даровитых, и склонных к известному роду знаний, людей из народа; таких книг, которые бы вызвали потребность мышления по известному предмету и дальнейшего изучения. Такими мне представляются возможными - арифметика, алгебра, геометрия, химия, физика. - Мне представляется, что изложение должно быть самое строгое, и серьезное»
Эта программа была осуществлена Толстым с большой последовательностью. В руководимом им издательстве «Посредник» выходила большая серия книг по естествознанию, физике, химии, биологии, астрономии, истории, этнографии и другим наукам, которые многотысячными тиражами, по самой низкой цене, распространялись в стране. «Я увлекаюсь все больше, и больше мыслью издания книг для образования русских людей», - писал он В. Г. Черткову 17 февраля 1884 года.
Свой живой интерес к проблемам науки и техники
Толстой сохранил, и в последний период своей жизни. Среди поступавшей к нему в эти годы многочисленной почты и большой массы периодической литературы он всегда отмечал сообщения о новейших достижениях технической мысли. Вопросы науки, как свидетельствуют близкие люди, были постоянной темой бесед в яснополянском доме.
«За обедом, - отмечает в своих записках домашний врач Толстого Д. П. Маковицкий, - Лев Николаевич говорил о физиологе Павлове, получившем премию Нобеля, о книге Сеченова, в которой проводится мысль, что мы едим слишком много, не различая аппетит от голода. Еще Лев Николаевич говорил о книжке берлинца, изобретшего аппарат воздухоплавания; ему нужен только акционерный капитал, чтобы изготовить его»
Темами бесед великого писателя были в эти годы, и теории эволюции Дарвина, и учение Мальтуса, и физиологические теории
Мечникова, и агрономические воззрения Докучаева, и многие другие вопросы русской и мировой науки.
Свидетельством неустанного внимания Толстого к современной науке были, и его тесные общения с русскими и зарубежными учеными. Среди его знакомых - такие выдающиеся ученые, как И. И. Мечников, К. А. Тимирязев, Д. И. Менделеев, Н. А. Умов, Д. Н. Анучин, Н. А. Морозов, А. Ф. Кони, Н. Н. Миклухо-Маклай, С. П. Йоткин, П. П. Семеков-Тян-Шанский, и другие. К сожалению, почти никто из них, кроме И. И. Мечникова, не оставил мемуаров о Толстом, не рассказал о своих беседах с писателем. Тем большую ценность представляют воспоминания А. В. Цингера.
Воспоминания публикуются с небольшими сокращениями по рукописи, хранящейся в Государственном музее Л. Н. Толстого.
Кандидат филологических наук А. ШИФМАН.
ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЬВЕ ТОЛСТОМ
А. ЦИНГЕР.
Мне не хотелось бы умереть, не записав хоть некоторых из тех ярких, незабываемых впечатлений, которые подарило мне личное общение с А. Н. Толстым. О Толстом так многие и так много писали. Постараюсь не повторять общеизвестного, постараюсь говорить хотя бы только о мелочах, но о таких, которые, мне кажется, бесследно исчезли бы вместе со мной.
Счастье лично знать Льва Толстого, и в течение ряда лет встречать радушный прием в его семье никоим образом не было мною заслужено; оно перешло ко мне, как бы по наследству от старшего поколения. Когда я еще зеленым юношей впервые попал в дом Толстых, я был встречен, как племянник Раевского» и «сын профессора Цингера». Старший брат моей матери, Иван Иванович Раевский, с молодых лет был дружен с Толстым. Они даже говорили ДРУГ Другу «ты», что Толстой делал лишь по отношению к очень немногим из ближайших друзей. В семье Раевского с Толстым познакомился, и мой отец, в те отдаленные времена только, что оставивший студенческую скамью, а позднее долгие годы бывший профессором математики в Московском университете. Толстой не без симпатии вспоминал моего отца, они оставались знакомыми, но на моей памяти в более поздние времена они встречались очень редко, и близости между ними не было.
С каждым годом все более, и более редеют ряды лиц, лично знавших Толстого во вторую половину его жизни. Свидетелей же его более молодых лет уже почти совсем не осталось. Поэтому, мне кажется, всякие отголоски той отдаленной эпохи могут быть особенно интересны.
ПРАВ ЛИ КОПЕРНИК?
В свое время я много старался расспрашивать отца о его встречах с молодым Толстым. Однако отец очень мало мог припомнить определенных тем, на которые велись тогда беседы. Они касались иногда математических вопросов, естествознания, философских проблем.
- Интересен ли был в те времена Толстой?
- До чрезвычайности. Он был обаятелен своей одаренностью, и тут дело было совсем не в его писательском таланте, который тогда, до «Войны, и мира», только, что развертывался, а в общей привлекательности могучей, самобытной, кипучей натуры. Мысли свои он высказывал и защищал всегда очень горячо, в спорах бывал часто резок, раздражителен, мог быть даже неприятен, если бы всех его резкостей не искупала всегдашняя беспредельная искренность, искренность до самого дна души. Видно было, что он сам страдал, когда не умел высказать мысли настолько ясно, чтобы убедить собеседника.
- Как мучился Толстой, - рассказывал мой отец, - когда вдруг усомнился в правильности учения Коперника, и даже стал придумывать свою теорию движения Земли и планет. Как он раздражался, когда никто не хотел с ним об этом серьезно разговаривать!
Да, как это ни странно, но действительно Толстой, не подчинявшийся никаким авторитетам, все передумывавший по-своему, некоторое время сомневался даже в том, прав ли Коперник. Отец мой, уклонившись от разговора на эту тему, направил Толстого к профессору Ф. А. Бредихину, впоследствии одному из выдающихся русских астрономов. В университетских кругах рассказывали, будто, выслушав Толстого, Бредихин сказал:
- Граф, вы лучше пишите свои повести, а заботу о планетах предоставьте нам.
Не знаю, насколько верен этот анекдот, могу только сказать, что гораздо позднее, уже в 1890-х годах, разговаривая со мной об астрономии, Толстой сказал:
- В движениях Земли, и планет я долго не мог, как следует разобраться, но, когда прочел Араго, мне все стало совершенно ясно. У Араго все изложено удивительно я0441но и наглядно.
ЕЩЕ ОБ АСТРОНОМИИ
Вспоминается также последний мой разговор с Львом Николаевичем об астрономии.
28 августа 1909 года, когда Льву Николаевичу исполнился 81 год, выдался чудесный солнечный день. Общее настроение в Ясной Поляне было тоже солнечное. Лев Николаевич, бодрый, и оживленный, весело шутил с собравшимися гостями. Много раз слышался его добрый, заразительный смех, хорошо памятный всем, знавшим Толстого-старца. Мне случалось видеть Льва Николаевича еще один раз в жизни, но милый смех его я слышал в тот день в последний раз.
Наступил ранний августовский вечер. На ясном небе засверкали звезды, обрисовался светлый Млечный Путь. Я стоял на балконе. Подошел Лев Николаевич.
- Ах, как хорошо, как удивительно хорошо! - сказал он и, кивнув мне, прибавил - Ну, и зачем вам нужно мерить, что до этой звезды сто биллионов верст, и, что свет от нее идет 25 лет?!
- Лев Николаевич, - сказал я, - я не могу этого доказать, но для меня совершенно ясно, что если бы мы жили, представляя себе, как до Коперника и Галилея, что небо - хрустальный потолок, над которым стоит престол божий, окруженный ангелами, и святыми угодниками, то все мысли человеческие были бы такие ограниченные, такие приниженные, что невозможны были бы никакие науки, и так же невозможен был бы и Лев Толстой.
- Ну, это вы сами себе противоречите, - сказал Лев Николаевич, усмехнувшись. - Помните, мы с вами, как-то говорили, что если, какие-нибудь тела вращаются одно вокруг другого в пространстве, то можно совершенно произвольно любое тело считать за неподвижное. Не все ли равно, что вокруг чего вертится?
- С геометрической точки зрения, конечно, все равно. Но ведь мы можем так рассуждать теперь, через 300 лет после Галилея, а для него самого вопрос о движении Земли был трагедией.
Мне не пришлось говорить дальше на балкон вышел А. Б. Гольденвейзер, и еще кто-то, и после маленькой паузы завязался разговор на другую тему. Лев Николаевич говорил о самом для него дорогом - о «паутине» братской любви, которая должна связывать всех людей. Я слушал, и у меня мелькала мысль «Что будет еще через 300 лет? Не будут ли тогда утопические идеи Толстого, может быть, как-нибудь преображенные, так же бесспорны, так же привычны, как учение Коперника в наши дни?»
НА РЕПЕТИЦИИ «ПЛОДОВ ПРОСВЕЩЕНИЯ»
В рождественские праздники 1889 года в Ясную Поляну съехалось очень много гостей, главным образом молодежи. Импровизированная труппа любителей устроила спектакль, для которого Толстой написал тогда свою комедию «Плоды просвещения». Я, тогда еще очень юный гимназист-абитуриент, впервые в жизни попал в Ясную Поляну, приглашенный участвовать в спектакле, и провел десять незабываемых дней в атмосфере, окружавшей великого писателя.
О комедии, и об ее первом исполнении в яснополянском доме я расскажу в другом месте, здесь же мне хочется припомнить одну чрезвычайно характерную для Толстого черту, тогда впервые поразившую и очаровавшую меня. Из писем Толстого, относящихся к этим дням, мы впоследствии узнали, что его в значительной степени тяготила толпа гостей, и невероятная суета, царившая в доме по случаю спектакля. Но, как удивительно бодр, оживлен и даже весел был тогда Лев Николаевич! С каким ласковым вниманием относился он к каждому, самому незначительному из молодых яснополянских гостей! Почти для каждого он находил свою особую тему для разговора, особые вопросы, особые шутки.
Помню, однажды утром мы за несколькими столами сидели в зале, переписывая акты комедии, и отдельные роли. Эту работу мы должны были производить много раз, так, как за время репетиций и подготовки спектакля Толстой беспрерывно вносил добавления, и изменения во все сцепы комедии. Вошел Толстой, принеся еще новые поправки, только, что сделанные за это утро. Он обошел, приветливо здороваясь, всех переписчиков, с каждым ласково поговорил, каждому помог в работе.
Когда очередь дошла до меня, я, как раз остановился в недоумении перед несколькими словами, вставленными в рукопись рукой самого Льва Николаевича, его ужасным почерком, разбирать который было лишь очень немного искусников. «Совершенно безнравственный почерк», как говорил один из друзей Льва Николаевича. Лев Николаевич помог мне разобрать реплику, тут же ее еще изменив, а потом стал спрашивать меня об отце, о нашей семье, о гимназии. Я отвечал, удивляясь, насколько легко в разговоре с Толстым преодолевалась моя юношеская застенчивость.
Когда Толстой отошел, на моем лице, вероятно, еще отражалась радость сознания, что я только, что говорил с самим Толстым, так, как подошедшая графиня спросила меня:
- Вы счастливы, что Лев Николаевич с вами говорил?
- Конечно, графиня, - отвечал я, но мне так странно, что Лев Николаевич с нами так разговаривает, как будто интересно и важно не то, что он сам думает, и говорит, а то, что думает, и говорит каждый из нас.
Графиня одобрительно улыбнулась.
- Он всегда так. В этом он совершенная противоположность Тургеневу. Тот любил говорить, и рассказывать, и говорил прекрасно, но, когда говорил, все кругом должны были молчать, и слушать.
Вспоминая эту маленькую давнишнюю сценку, хочу припомнить несколько встреч, и разговоров Толстого с людьми, которые, казалось бы, должны были быть ему совершенно безразличны или даже антипатичны.
Толстым в том же купе вагона оказался Данилевский, которого Толстой не знал, и они разговорились.
После Толстой с самым веселым смехом рассказывал:
- Сел я в вагон; рядом со мной, какой-то господин. Ну, чтобы поговорить, я спросил его, куда он едет. Он ответил, что в Харьков. Очевидно, узнал меня; сказал, что видел меня на заседании съезда. Ну, завели речь о съезде, я, и начал было говорить, что не люблю теперешнего направления естественных наук. Какая, например, говорю, нелепость - речь Данилевского. А господин вдруг перебил меня, - «Простите, - говорит, - Лев Николаевич, во избежание недоразумения позвольте представиться. Я тот самый Данилевский, которого вы собираетесь бранить». Ну, вышла маленькая неловкость, но он такой милый, деликатный человек, что мы только посмеялись. Он оказался совсем не таким самоуверенным, как казалось по его речи. Очень широко образованный человек, и такой умный. Так приятно было с ним побеседовать. Доехали вместе до Тулы, и расстались друзьями.
Прошло много лет. Мне пришлось встретиться с профессором Данилевским, ставшим уже пожилым человеком с сединой в волосах. Я спросил его, помнит ли он свою случайную встречу с Толстым.
- Как же! - живо заговорил Данилевский. - Это одно из самых светлых воспоминаний в моей жизни! Какой обаятельный был старик! Как хорошо мы с ним поговорили! И, знаете ли, вспоминая теперь, как он на меня тогда нападал, я признаю, что он во многом был прав. Теперь я уже не так смел, и самоуверен, как был в те времена. Я по-прежнему остаюсь, конечно, материалистом, но того, что я говорил в тогдашней моей речи, я теперь повторить не решился бы.
НА СЪЕЗДЕ ЕСТЕСТВОИСПЫТАТЕЛЕЙ
В самом начале 1894 года в Москве был съезд русских естествоиспытателей. Лев Николаевич довольно много интересовался работами съезда, и даже присутствовал на одном из общих собраний. На этом съезде, но не в том собрании, которое посетил Толстой, очень большой успех имела речь тогда еще молодого русского физиолога профессора В. Я. Данилевского на тему «Чувство, и жизнь». Превосходно построенная, и блестяще произнесенная, эта речь была, однако, проникнута крайней самоуверенностью. Прочитав эту речь в отчетах съезда, Толстой возмутился:
- Какая типичная узость, и самоуверенность ученого! Рассмотрел в микроскоп, какие-то там клеточки, и ядрышки, и для него уже ничего нет непонятного, для него все ясно, нет никаких сомнений.
Вскоре после съезда Толстой поехал на несколько дней в Ясную Поляну. По забавной случайности, какие бывают в водевилях, и юмористических рассказах, рядом с
НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ
Летом 1887 года в Ясную Поляну приезжал Цезарь Ломброзо. Идеи прославленного основателя учения о преступных типах, особенно его стремление научно обосновать целесообразность всякого рода наказаний преступников, до смертной казни включительно, - все это было не только чуждо, но до последней степени противно Толстому. Кроме того, было ясно, что Ломброзо хочет повидать Толстого не ради того, чтобы узнать его взгляды, и даже не из пустого любопытства, а из желания посмотреть на великого художника глазами психиатра, подмечавшего сходные черты между гениальностью, и помешательством. Как должны были встретиться эти два человека, полярно противоположные друг другу по своим взглядам, и убеждениям! Из опубликованных впоследствии воспоминаний самого Ломброзо известно, что он очень старался доказать Толстому правильность своих взглядов, по Толстой «только метал молнии из-под насупленных бровей», и в заключение сказал:
- Все это нелепые бредни.
Однако, как гость Ломброзо был принят в Ясной Поляне очень приветливо, и радушно. Мне, помню, очень тогда хотелось увидать Ломброзо у Толстых, но, что-то помешало, и я попал в Ясную Поляну лишь через день после того, как итальянский гость уже уехал. Я ожидал, что Толстой с негодованием, и презрением будет рассказывать об ученом столь противного ему направления, но я ошибся. Толстой вспоминал о визите Ломброзо с самым добродушным, веселым, заразительным смехом.
- Ах, какой милый старикашка! Маленький, шустренький. старается молодиться, даже, кажется, бородка подкрашена, а сам слабенький. Позвал я его купаться...Ха-ха-ха!.. Спрашиваю его «Любите вы плавать?» Он так бодро говорит «Конечно, с удовольствием готов». Ну, я поплыл; он за мной. Вдруг я слышу, он отстал, и, что-то булькает. Оглянулся, а мой старикашка обессилел совсем и уже пузыри пускает. Ну, я его вытащил. Очень симпатичный старичок. И как это к нему совсем не идут его жестокие рассуждения!..
Меня поразило, что, желая описать фигуру Ломброзо симпатичной, Толстой несколько раз назвал его «старикашкой», хотя Ломброзо был на восемь лет моложе его.
ВИЗИТ ПЕРИКЛА ДИАМАНДИ
В середине девяностых годов в Москве демонстрировал свое искусство грек Перикл Диаманди, обладавший способностью быстро делать в уме самые сложные арифметические расчеты с многозначными числами. Когда мне, и одному из близких друзей Толстого пришлось познакомиться с этим феноменом, он сказал нам, что непременно хочет познакомиться с Толстым и имеет уже обещание вскоре быть им принятым. Мы ему ничего не возражали, но между собою потом высказывали опасение, что Толстому, чувствовавшему тогда себя нездоровым, едва ли может доставить удовольствие знакомство с человеком, обладающим редкостным, но совершенно ни на, что не пригодным талантом. Однако мы ошиблись. Когда мы через несколько дней были у Толстого, он с видимым удовольствием вспоминал о визите Диаманди.
- Задал я ему несколько хитрых задач. Он их отлично решил, и я в это время наблюдал за ним. Какая у него удивительная способность! Он, очевидно, легко может отвлечься от всего, забыть все окружающее и сосредоточить мысль на одном вопросе. В сущности, способность необыкновенно ценная для всякого. Как бы хорошо было уметь решать всякие вопросы так, как Диаманди решает задачи! Забыть обо всем постороннем, сосредоточить мысль, и продумать вопрос до конца, до полной ясности.
ВСТРЕЧА С КАРАТЕЛЕМ
Иногда Толстому приходилось сталкиваться с людьми, настолько чуждыми его взглядам, что он уже не был, конечно, в состоянии выдержать присущего ему тона терпимости и добродушного отношения к мнениям собеседника.
Помню однажды (если не ошибаюсь, в 1906 году) я слышал рассказ Толстого о встрече его на станции железной дороги с одним лично ему знакомым административным лицом, имя которого не сохранилось в мой памяти. Это лицо ехало в сопровождении отряда солдат для усмирения, какого-то крестьянского бунта *.
Толстой рассказывал с болезненным раздражением:
- Яс ним стал разговаривать, но он решительно ничего не в состоянии понимать. Поразительная тупость! Он не мог понять самых простых вещей, хотя я с ним говорил так, как говорю с восьмилетними детьми. Ссылается на слова Пушкина «русский бунт - бессмысленный, и беспощадный» **. И совсем это не верно, что русский бунт бессмысленный. Если разобраться, как следует, то поводом всякого крестьянского бунта всегда окажутся очень разумные, и справедливые требования.
Я много раз видел Толстого в самых различных расположениях духа, но не помню, чтобы мне еще раз приходилось видеть его таким огорченным, оскорбленным, и рассерженным.
* 9 сентября 1892 года на пути из Ясной Поляны в Рязанскую губ. Толстой встретил на одной из станций эшелон карателей, направлявшийся для усмирения взбунтовавшихся крестьян. С эшелоном следовал давний знакомый семьи Толстых тульский губернатор Н. А. Зиновьев. После этого Толстой прекратил с ним всякие отношения.
ЧТО ЧИТАТЬ НА ЭТУ ТЕМУ
1. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений. т. 21. ГИХЛ. М.. 1957. («Новая азбука» и «Русские книги для чтения»).
2. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений. т. 48. ГИХЛ. М., 1957. (Дневники, и записные книжки. 1858 - 1880 гг.).
3. М. Г о р ь к и й. Лев Толстой. Полное собрание сочинений в 30 томах, т. 14. ГИХЛ, М., 1951.
4. А. Цинге р Толстой и Лобачевский. - «Красная Татария», Казань. 1939. 12 декабря.
5. И. И. Мечников. День в Ясной Поляне. - В кн. И. И. Мечников. Страницы воспоминаний, изд. АН СССР, М , 1946.
6. Н. А. Морозов. Л. Н. Толстой и современная наука - В кн. Н. А. Морозов. Повести моей жизни, т. Ill, М„ изд. АН СССР, 1947.
7. И. К Андронов. Лев Толстой, и его увлечение математикой и ее преподаванием. - Ученые записки Московского областного педагогического института им. Крупской, т. 123, вып. 3. М., 1963.
8. А. И. Шифман. Лев Толстой - критик буржуазной науки. - В кн. «Творчество Л. Н. Толстого. Сборник статей». ГИХЛ, М., 1959.
