Отрывок из книги А. Божко и В. Городинской «Год в земном звездолете», которая готовится в издательстве «Молодая гвардия»
(Записки биолога-испытателя А. БОЖКО).
Фото В. Городинской и В. Зуенкова.
Мы трое - Герман Мановцев, Борис Улыбышев, и я - стоим перед массивной стальной дверью. Через несколько минут дверь отделит нас от людей. На год. На целый год! Я почти не слышу, что нам говорят, осматриваюсь, стараясь в эти последние мгновения запечатлеть окружающее большой зал, маленькая площадка, тут же рядом термокамера, вокруг множество приборов. Шаг, еще один шаг, и я переступаю стальной порог вслед за двумя другими испытателями. Массивная дверь закрывается за нами.
Мерный рокот систем наполняет термокамеру, огромный, ярко освещенный зал сужается до размеров небольшого круглого иллюминатора. Через него мы видим людей, провожающих нас и дублеров, которые покидают площадку. Смотрю на часы 17.15. Календарь на степе показывает 1967 год, 5 ноября.
Итак, дан старт!
К иллюминаторам подкатили телекамеры; отныне они постоянно будут направлены на нас.
Предшествующая жизнь в один миг отодвинулась, отдалилась подобно тому, как убегает вокзал от уходящего поезда. Да, это начало жизни и работы в небольшом, изолированном от внешнего мира пространстве. Предстоит путешествие длиною в год, при котором географические координаты останутся неизменными. Каким-то оно будет?
Осматриваю помещение - наш жилой отсек. Очень тесно. Справа от двери пульт бортового врача, рядом велоэргометр - прибор с педалями, как у велосипеда, предназначенный для тренировки и изучения физической работоспособности, дальше дверь в оранжерею, которая откроется лишь через два месяца. Затем - крошечный камбуз, где мы будем готовить себе пищу, рядом холодильник, откидной столик с пультом связи и, наконец, спальные места, одно над другим в три яруса. От спального места до камбуза три шага, столько же до санузла и холодильника, два - до пульта бортового врача, один - до закрытой двери. На полке около столика книги нашей маленькой библиотечки, под ней - вешалка. Стены, увитые проводами, решетчатый потолок.
Постепенно возбуждение, вызванное торжественной обстановкой проводов, спадает. Мы «погружаемся» в инструкции, которыми обильно снабдили нас в этот долгий путь.
...19.00, по распорядку дня - ужин. Без аппетита поглощаем сублимированную пищу с заранее определенным числом калорий. Сегодня мы еще только входим в режим. Завтра и послезавтра для нас наступят первые праздники шестого ноября у Бориса день рождения, а седьмого - пятидесятая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. У нас будут праздничные рационы.
К вечеру все загрустили. Герман, задумавшись, машинально достает обкуренную трубку, стискивает в зубах, сидит, молча посасывая ее. Курить нельзя! Борис смотрит на Германа с тоской. Тот понимает его взгляд и предлагает трубку. Борис с радостью берет трубку и, подержав некоторое время в зубах, возвращает Герману и тот вновь продолжает «курение». Мне непонятны переживания моих коллег я никогда не курил по-настоящему.
Герман предложил разыграть спальные Места. Борису достается верхняя полка, Герману - средняя, мне - нижняя. Решаем меняться полками каждые 10 суток, чтобы все были в одинаковых условиях.
Перед сном чищу зубы щеткой со специальным мылом - зубная паста не полагается, - умываюсь, обтираю тело увлажненным водой полотенцем. Затем провожу самомассаж и надеваю на грудь пояс медицинского контроля с электродами и датчиками, позволяющими врачам контролировать наше состояние во время сна.
Долго не могу заснуть.
Думаю о близких. Как они там теперь? Совсем рядом и далеко. Кажется и Герман с Борисом тоже не спят. О чем думают они?
Вновь в мыслях возвращаюсь к дням, которые мы вместе провели в клинике, прежде чем оказаться здесь, в термокамере.
Клиника - место медицинского отбора кандидатов - была, каким-то сплавом больницы и научной лаборатории. Из-за белых халатов, шапочек врачей и медсестер она напоминала больницу, но больных здесь не было, обследовались вполне здоровые люди, определялась лишь степень их здоровья.
Рабочий день, начинавшийся для нас с 8 утра и заканчивавшийся к 5 вечера, был насыщен до отказа. Терапевты, невропатологи, отолярингологи, психологи, специалисты по высшей нервной деятельности и сердечно-сосудистой системе, гематологи, хирурги, стоматологи, окулисты - все стремились заполучить нас.
Самыми неприятными для меня оказались обследования, проводимые до завтрака. Когда однажды утром я выпил натощак стакан сульфата бария, то убедился в справедливости крылатой фразы «Натощак живот и барию рад», - возникшей, как и многие другие, вероятно, в результате коллективного творчества испытуемых. После глюкозного завтрака я уже доподлинно знал, что «сахарная кривая не мед». Ну, а запах сушеной капусты, которую заваривали вечером медсестры, стал предвестником утренней «пытки» желудочным зондом.
Еще через несколько дней, после визита в очередной кабинет, мне стало понятно, почему обследуемые и испытатели считают, что «терапевт - лучший друг человека». Видимо, все познается в сравнении.
А было это так я пришел на исследование, которое все называли «кук». Те, кто прошел через это испытание, весело улыбались. «Какая-нибудь забавная проба», - подумал я, но тут же вспомнил, как один из кандидатов, вернувшись утром после «ку-ка», лежал пластом до самого обеда.
Переступаю порог кабинета. В глаза бросается большое, удобное кресло с подлокотниками. Меня усаживают в него, фиксируют электроды на груди, в уголках глаз и даже на носу, объясняют, что нужно делать, завязывают глаза. Кресло начинает вращаться все быстрее и быстрее, а я наклоняюсь вперед, потом откидываю голову назад. Земля проваливается подо мной. Лицо покрывается потом. Через некоторое время начинает поташнивать.
Позже узнал, что это вестибулярная проба. Она предназначается для изучения состояния вестибулярного аппарата - органа равновесия. Раздражения вестибулярного аппарата, вызванные вращением кресла, передаются в продолговатый мозг и именно это вызывает неприятные рефлекторные реакции. Накопление (кумуляция) ускорений, возникающих при вращении кресла, усиливает эффект. Это я узнал позже. А сейчас, когда перед закрытыми глазами в бешеном темпе мелькают белые пятна, а в желудке становится все тяжелее, я думаю про себя хорошо еще, что в детстве любил качели.
Когда кресло останавливается, хозяева кабинета одобрительно переглядываются и освобождают меня от проводов. «Ничего, ничего, бывает хуже» - так можно понять их красноречивый обмен взглядами. Пошатываясь, покидаю кабинет. Теперь-то я знал, как расшифровать это загадочное «кук» кумуляция ускорений Кориолиса.
Через некоторое время медики рассказали мне, что вращающийся стул, превратившийся со временем в комфортабельное кресло, называется креслом Барани, по имени австрийского физиолога, который предложил его для оценки состояния полукружных каналов и других отделов вестибулярного аппарата, располагающегося во внутреннем ухе. С этим креслом хорошо знакомы все летчики и космонавты, впрочем, как, и с качелями, предложенными советским ученым-отолярингологом К. Л. Хиловым. Его качели помогают исследовать отолитовый аппарат. Двухосная конструкция качелей из четырех параллельных брусьев позволяет перемещать испытуемого в вертикальной плоскости, в то же время площадка качелей двигается все время параллельно полу. В результате раздражается только отолитовый аппарат и практически не возбуждаются полукружные каналы. (Может быть, поэтому качели Хилова не доставляли мне неприятных ощущений.)
Иногда сразу несколько человек назначались на обследование в один кабинет. Так было, например, у психологов во время пробы на психологическую совместимость. Двух или трех кандидатов помещали в отдельные кабины, где перед ними стояли приборы, называемые гомеостатами. Нужно было вращать ручку прибора, стараясь установить стрелку на шкале на нуль. Чего уж проще! Но вот, работая на приборе, я с удивлением заметил, что стрелка слушается не только моих команд. Позже узнал, что мою стрелку двигали и партнеры приборы были связаны между собой, а потом и сами экспериментаторы мешали нашей работе, создавая помехи. Успех определялся слаженной совместной работой двух или трех участников испытания вопреки помехам. При этом один, естественно, оказывался в роли «лидера», остальные - «ведомыми». Если в этом маленьком коллективе не складывалась такая иерархия, задача установки стрелки прибора на нуль оказывалась невыполненной.
Психологи были неутомимы, изо дня в день они предлагали все новые задания. Казалось, что их цель только в том и состоит, чтобы вывести из равновесия даже самых невозмутимых. Своими тестами они заполняли все наше свободное время, не упуская ни одной паузы между другими исследованиями. Они сажали нас у магнитофона и просили наперебой называть первое пришедшее на ум слово в ответ на услышанное. Если нас оказывалось двое, то это была «парная словесная проба». Нас заставляли вычеркивать в тексте определенные буквы. Чем точнее и быстрее мы марали этот аккуратный типографский текст, тем выше оценивалось внимание испытуемого. Этот тест назывался «корректурной пробой»
Работоспособность, характерные особенности нашей нервной системы, ассоциативные связи, память, внимание - все это интересовало специалистов. Из условий проведения таких испытаний было ясно, что они связаны с изучением скорости мышления, сообразительности. Естественно было ожидать, что лучшие результаты покажут отнюдь не тугодумы. Но оказалось, что тестовые пробы выявляют не только быстроту мыслительной реакции, но, и такие необходимые для успеха дела качества, как заинтересованность. Равнодушие не дает возможности удачно справиться с поставленной задачей. Нужна здесь и настойчивость. Если у кого-нибудь из нас не хватало терпения, этому обязательно сопутствовали низкие показатели. Настойчивость, видимо, может в известной мере компенсировать отсутствие быстроты соображения. Несобранность, склонность человека к поспешным умозаключениям (даже при высоком темпе мышления) не давали положительного эффекта.
Опытные испытатели справлялись с психологическими пробами быстрее новичков. Но стоило новичкам усвоить четыре-пять упражнений, как достигался достаточно высокий уровень тренированности. И тогда десятое испытание не давало лучших результатов, чем пятое. То же самое происходило и в тестах с черно-красной таблицей.
Это одна из универсальных и любимых психологами методик с ее помощью изучается память, внимание, помехоустойчивость и многое другое. На таблице черной и красной красками напечатаны вразброс, без, какой-либо системы цифры от 1 до 25. Испытуемый должен называть вслух по порядку и показывать на таблице попеременно то черную, то красную цифру. Причем если черные называются в убывающем порядке (от 25 до 1), то красные - в возрастающем. И наоборот. Несмотря на кажущуюся легкость, задание это далеко не простое. Трудный момент наступает в середине, когда после черной цифры 12, и красной 13 следует назвать черную цифру 13 и красную 12.
При оценке деятельности сердечно-сосудистой системы важно точно, в килограммометрах, дозировать физическую работу, которую выполняет испытатель,-только тогда можно правильно оценить реакцию организма на нагрузку, обнаружить скрытые дефекты в деятельности сердца. Для этого служит неподвижный станок-велосипед, так называемый велоэргометр и ступеньки определенной высоты. (Зная количество «восхождений» или длину «велопробега» и вес тела, легко рассчитать выполненную работу.)
Мы переступали вверх и вниз с определенной скоростью по лестнице, держа в руках пучок проводов, прикрепленных к датчикам на груди, крутили педали велоэргометра, получая дозированную, ступенчатую физическую нагрузку. А в это время врачи измеряли наше артериальное давление, фиксировали всевозможные показатели, следили за электрокардиограммой. Для полноты картины надо добавить, что нос испытуемого был зажат специальным зажимом, шею сжимал похожий на ошейник пульсовой датчик, зафиксированный на сонной артерии, во рту - резиновый загубник, через который надо выдыхать воздух, по которому потом и рассчитывались энерготраты.
Один из наших кандидатов не выполнил пункт «Заповеди обследуемому», относящийся к велоэргометру «Тише едешь - выше будешь», и был за это наказан чуть-чуть не потерял сознание, переработав на велоэргометре во время ступенчатой нагрузки.
Однажды я проснулся от шума и, каких-то звуков в комнате. Мне показалось, что еще только светало. Двери в комнату были открыты, и у кровати соседа стояли трое в белых халатах. Рядом с кроватью, какой-то прибор с ручками, напоминавший контейнер для продажи мороженого. Но, к сожалению, это было далеко не мороженое. Впрочем, если бы даже и мороженое, я не очень удивился бы, поскольку дни пребывания в клинике подготовили меня', и не к таким сюрпризам. Через несколько минут я задремал, как вдруг отчетливо услышал мычание. Открыл глаза, звуки повторились. Я приподнялся на кровати и посмотрел туда, откуда раздавались, как мне казалось, приглушенные звуки. У кровати соседа все так же невозмутимо стояли люди в белых халатах. Попытка приблизиться к соседу была пресечена одним из «белых халатов». Он сделал рукой выразительный жест и холодно произнес - «Прошу вас лежать, не вставайте!» Но почему я дол жен лежать? В это мгновение я увидел, как над кроватью поднялась чья-то покрасневшая рука, вернее кисть руки. Да это же рука моего соседа. Кажется, он зовет меня? Я вскочил с постели и пробился к нему вопреки протестам «белых халатов», пытавшихся удержать меня. Сосед лежал на спине. Изо рта тянулся толстый гофрированный шланг к прибору, стоявшему у кровати, правая рука погружена в сосуд с горячей водой (вот почему рука соседа была багровой). Мысленно обругав себя, вернулся на место. Ничего не поделаешь, придется и мне, в свою очередь, пройти подобное испытание.
Четверть часа спустя врачи окружили мою кровать. Одни из них подкатил тележку, второй подал мне гофрированный шланг с резиновым загубником на конце. «Возьмите в рот!» - последовала команда. Я стиснул зубами загубник и тут же почувствовал, как зажим сжал мои ноздри. Потянул воздух ртом. Дышать стало легко, и я начал дремать. «Дышите, глубже, глубже!» - раздавался голос. И вдруг почувствовал, что кто-то берет мою руку и погружает ее в ледяную воду. Нет, кажется, в горячую. Отдергиваю руку, хочу, что-то сказать, но не могу во рту загубник. Мычу, как глухонемой; даю попять, что вода очень горячая и моя багровая рука говорит о том же. Но держать руку в горячей воде приходится до тех пор, пока ассистент сам не достает ее из воды и не вытирает насухо полотенцем. Затем он берет, что-то со столика, и я чувствую укол в палец. С пальца закапала кровь. Ассистент собирает ее в пробирки с маслянистой жидкостью. С кровати рядом сочувственно смотрит сосед.
Мне разрешают вынуть загубник. Я расслабляюсь и даже улыбаюсь, но вдруг слышу вновь «Возьмите, пожалуйста, загубник в рот!» На этот раз дышать было трудно. Я мычу и показываю руками на шланг. Ассистенты приближаются, смотрят на меня, но бездействуют. Моя рука опять в воде, но, к счастью, не в столь горячей. Теперь я задыхаюсь. В глазах рябит. Чувствую боль в пальце опять колют, и я вижу, как ассистент шевелит губами он подсчитывает про себя капли крови. Не выдержав, выплевываю загубник. «Хорошо, очень хорошо!» - говорит, глядя поочередно на меня и на бумажную ленту прибора, старший из врачей.
Проведенное исследование, как мне объяснили позже, нужно для изучения основного обмена и газов крови. Вот почему нельзя было до этого вставать и ходить, так, как основным называется такой обмен веществ, который необходим для поддержания жизни человека, находящегося в состоянии полного покоя. В это время энергия идет на поддержание работы сердечной мышцы, дыхательной мускулатуры, деятельности почек, то есть тех органов и систем, которые работают всегда, независимо от положения человека. Для этого человеку необходимо около 1 500 килокалорий в сутки. Энергетические затраты основного обмена колеблются незначительно, в зависимости от индивидуальных особенностей и состояния организма. Во время исследования сначала полагалось дышать кислородом, а затем, при возвратном дыхании, в выдыхаемом воздухе постепенно накапливалась углекислота, которая и вызывала ощущение удушья.
Казалось, все неприятное уже позади. И вдруг сообщили, что меня ждет окулист. Этого визита я боялся я близорук и иногда пользуюсь очками, хотя постоянно и не ношу их. Поэтому прежде, чем доверить исследованиям её ни глаза, я решил подготовить окулиста к моей близорукости и задал несколько наводящих вопросов. Из ответов мне стало ясно, что положение мое не так уж безнадежно. Но ведь он еще не видел моих глаз. И вот мы в полной темноте. Я сижу у столика, положив подбородок на специальную опору. Потом выключился яркий свет, а я должен был долго сидеть, и «засвечивать» глаза, чтобы через некоторое время в темном поле различать геометрические фигуры треугольник, квадрат, крест, круг и т. п. Потом окулист вновь изучал глаза и вновь яркий свет проникал в них.
Внезапно, что-то сверкнуло, от неожиданности я чуть не спрыгнул с кресла.
- Ничего, - успокаивал меня окулист, - мы сделали снимок глазного дна.
Ослепленный вспышкой, я некоторое время ничего не видел. Пока мои глаза привыкали, врач рассказал мне, для чего нужен снимок.
Рисунок сосудов глазного дна для каждого человека строго индивидуален, как отпечатки пальцев, а по пигментации глаза без особого труда можно отличить потомственного горожанина от потомка горцев. «Но мы делаем снимок не для этого, - добавил врач, а, чтобы видеть последующие изменения глазного дна»
Одно обследование следовало за другим невропатолога, хирурга, эпцефаллографические исследования и гастрография - запись активности желудка. Визит к отолярингологу кончился для меня плачевно мне было рекомендовано удалить миндалины. Визит к зубному также не доставил радости.
Но, и это было еще не все. Остались иммунология, микробиология, ряд психологических тестов, нервно-мышечная деятельность и еще с десяток исследований. Казалось, им не будет конца.
Но, как известно, все имеет конец.
Итак, Герман, Борис, и я.
Осталась последняя ночь. Мы долго сидели и разговаривали в эту предстартовую ночь. Дежурный врач, неоднократный участник различных испытаний в термокамерах, давал нам последние советы.
Завтра мы войдем в гермообъект и целый год, 366 дней, будем жить, отделенные от всего мира, работать, выполнять программу эксперимента, имитирующего длительный космический полет. Хорошо ли я подготовлен к эксперименту? Достаточно ли хорошо знаю Германа и Бориса? Ответить на этот вопрос было невозможно.
Мне казалось, что из всего, что нам предстоит, самым трудным испытанием будет жизнь втроем в очень небольшом замкнутом пространстве. Я вспомнил, как психолог во время нашей последней встречи предложил мне выбрать из числа кандидатов тех, с кем я хотел бы пойти в эксперимент. Среди названных мною испытателей, общество которых я предпочел, не было ни Германа, ни Бориса. Интересно, назвали ли они меня среди тех, кому каждый из них отдавал предпочтение? Мысль о том, что наши отношения будут предметом изучения специалистов-психологов, не делала для меня проблему наших отношений проще. Несомненно, каждому из нас предстояло преодолеть серьезный «психологический барьер». Мы знали, что подобного эксперимента в науке еще не было и столь длительная изоляция в специфических условиях втроем и необычные атмосфера, вода и пища на длительное время, - все это было в первый раз, а потому заставляло вновь и вновь думать об этом.
Влияние на человека тех или иных воздействий уже достаточно изучено, но, каким окажется эффект от их комбинированного влияния на организм, как проявит он себя в столь специфических условиях? На это и должен был дать ответ наш эксперимент.
Как биологу, мне хотелось верить, что человеческий организм - , а его приспособительные возможности поистине огромны - в состоянии приспособиться к новым условиям. Но на, каком уровне произойдет адаптация? Даже вода, носитель жизни в природе и та будет необычной замкнутое пространство, в котором мы должны были жить, предполагало ее регенерацию - восстановление из мочи и других отходов жизнедеятельности. Помню, раньше, занимаясь этой проблемой, я проверял влияние такой воды, прошедшей физико-химическую регенерацию, на дрожжевые клетки, на их деятельность, на их способность к делению. Какая это вода? Все ли мы знаем о ней? Та ли, что мы пьем каждый день? Может быть, чтобы стать вновь полноценной для живого организма, она должна пройти, какой-то естественный, в том числе и биологический, цикл регенерации?
Нам предстояло питаться пищей, которую еще никто не употреблял так долго, когда даже небольшие дефекты рациона могли вызвать со временем неожиданный эффект. Мы знали, что микроклимат гермообъекта будет не всегда комфортным, а кислород для дыхания, так же, как и вода, будет получаться путем регенерации.
И, наконец, мы резко меняли свою жизнь лишались привычного уклада, отказывались от многих удовольствий и привычек, ограничивали свои духовные запросы, сводили свои потребности в комфорте до минимума. Можно ли ко всему этому приспособиться?
На все эти вопросы нам еще только предстояло ответить.
