Казалось бы, вся жизнь воробьиная у нас на виду, и нет ничего в ней непонятного. Однако вопрос, кто лучше знает друг друга: мы - их, или они - нас, вовсе не праздный. Конечно, воробьиные интересы и потребности невелики и незатейливы, но птичья простота не всегда доступна нашему пониманию. К тому же, пытаясь разобраться в поведении такого далекого от нас животного, как птица, даже искушенный исследователь не может избежать сравнения с действиями человека при сходных обстоятельствах. И у нас, у людей, тайной за семью печатями остается, как при первой встрече возникает взаимная симпатия, которая потом не поддается ни времени, ни соблазнам. Птицы в этом отношении еще загадочнее, и выбор пары для семейной жизни у них непредсказуем и необъясним.
В моей жизни было лишь несколько дней, проведенных без воробьев, - в якутском заполярье, в безлюдных пустынях Казахстана, на снежниках Кавказа и в Астраханском заповеднике, когда Волга была еще рекой. Но сейчас мне остается лишь корить себя за то, что не нашел времени для специального изучения поведения постоянного нашего соседа - домового воробья. Однако какие-то встречи и случаи остались в памяти и записных книжках, собрав которые вместе берусь утверждать, что по сложности своих поступков, по уму и сообразительности воробей хотя и уступает вороне, но далеко не в последнем десятке. Было бы проще понять воробьиную жизнь, если бы все они были одинаковы не только ростом, нарядом и голосом, но и характером. Да что там: если бы, да если бы... Я просто предлагаю вам без всякого толкования несколько историй или случаев, редких и занятных, в которых нет ничего придуманного. Начну, пожалуй, с одной семейной сцены, подсмотренной в городском сквере.
В этом сквере еще с позапрошлого столетия стоят пять тополей: высоченные, неохватные, крепкие. Только в стволе одного было дупло: на месте усохшего и отвалившегося сука выгнила глубокая дыра, в ней лет десять выводила птенцов пара сычей. Но вход понемногу затягивался и делался уже (тополь-то жил!), и дупло стало домом нескольким поколениям скворчат. Потом со скворцами что-то случилось, и они вообще исчезли, а их жилье досталось воробью, который быстро, присматривая за своей недвижимостью и осенью, и зимой, отвадил от него синиц и свою родню. Таких хозяев и в птичьем мире иначе не назовешь, как домовитые.
Я много лет ходил через тот сквер и мимо того тополя и знал всех обитателей дупла «в лицо», но ничего занятного в их будничной жизни не замечал, пока не стал пасмурным февральским утром свидетелем не очень понятного воробьиного скандала. Обычно, если у этих птиц драка, то дерутся двое самцов, а тут, словно на врага, самец нападал на самку.
Выхоленый черноклювый красавец, возмущенно чимкая, стоял на краю дупла, в которое упрямо, как одержимая, старалась пробиться какая-то местная воробьиха. Обычно, когда шапка зимы заметно сдвигается набекрень и день прибавляет себе уже третий час, владеющие недвижимостью воробьи-холостяки, как усердные зазывалы, часами стоят у порога своего «дома» и выкрикивают весеннюю песню-пригла шение: «чим-чим-чили». Такие не бросаются на шум уличного сватовства в надежде на случайную удачу, а терпеливо зовут, и, как правило, им везет. А черноклювый владелец дупла вместо того, чтобы радоваться, вел себя, как безумный. Он несколько раз с нескрываемой злостью бросался на самку, хватая ее за что попало и падая вместе с ней с высоты метров семи-восьми на сырой снег. Так, бывает, падают с крыши или с дерева сцепившиеся драчуны, теряющие в ярости всякую осторожность. Таких, пока опомнятся, можно взять в руки. К чести черноклювого следует сказать, что он, упав на снег, сразу отпускал самку. Может быть, потому, что она не оказывала никакого сопротивления, не отбивалась, а может, и потому, что даже в таких случаях этого не позволяет воробьиная мораль.
Оставив самку, воробей свечой взлетал к дуплу, а она - следом. И опять за свое. Так продолжалось больше часа. Раз пять или шесть воробьиха, подвергаясь насилию, оказывалась на снегу, пока, наконец, не улетела за ограду сквера. И тут с соседней веточки слетела еще одна самка. По сравнению с улетевшей она выглядела неопрятной замарашкой. Испачканные, засаленные перья выдавали в ней частую посетительницу недалекого киоска, в котором торговали чебуреками и жареными на масле пирожками. У всех, кто живился здесь пропитанными жиром объедками, был такой же неряшливо-грязный вид. Это, конечно, неприятно или противно им самим, но зимой почистить перо негде.
И вот эту чумазую черноклювый встретил как родную. Вежливо пропустил ее в дупло и потом лишь спрыгнул туда сам, а потом еще несколько раз они заюркивали туда поочередно. Она дважды выбрасывала наружу какую-то ветошь от прошлогоднего гнезда. И не было сомнения, что это не гостья, а хозяйка, которая находилась рядом все время, пока хозяин отбивался от той чистюли.
В следующие дни я уже не мимоходом, а специально останавливался возле тополя, чтобы узнать что-то новое из жизни и поведения этой пары. Ничего особенного не увидел, но убедился, что это была крепкая птичья семья, и никакого раздора в нее не внесла та соблазнительница. Хозяйка спокойно и молча смотрела сверху на ее притязания. Она была уверена в верности своего воробья, хотя и не вступала в конфликт, не подбадривала ни голосом, ни действиями, как будто знала наперед, чем дело кончится. Стало быть, привлекательная внешность в воробьином представлении о счастье значит либо немного, либо вовсе ничего. И этому я нашел подтверждение в те же дни и в том же сквере.
В соседях у этой семьи жила еще пара домовых воробьев, в которой, наоборот, самка была словно бы в свежем, ничем не испачканном наряде, а ее супруг такой же чумазый, как соседка, и наверняка тоже постоянный посетитель чебуречного киоска. И эти тоже жили ладно и дружно.
Сама-то птица не имеет никакого представления о собственной внешности. Она узнает с первого взгляда соседей, детей, партнера, но не знает, как выглядит сама. Случаев, когда птицы принимали свой образ в зазеркальи за действительного соперника и пытались подраться с отражением или выпроводить его со своего участка, известно предостаточно. А вот то, что произошло с воробьиной парой, когда обе птицы увидели своих двойников в одном зеркале, заслуживает подробного описания, потому что за несколько секунд безмолвной сцены удалось увидеть, насколько птица может дорожить семейным благополучием.
Так вот. Возле старинного двухэтажного дома, в дырявых стенах и под крышей которого обосновалась настоящая воробьиная колония, остановился автобус без пассажиров, и шофер ушел обедать. А воробьи в тот день повсюду спешили со строительством гнезд: весна катила в город, как в распахнутые ворота. У одной пары наступило что-то вроде перерыва, и самец слетел на крышу автобуса, а с нее спрыгнул на кронштейн большого зеркала заднего вида, глядя в которое водитель следит за высадкой-посадкой. Возможно, воробья немного удивило появление перед ним какого-то незнакомца: всех соседей по дому он знал в лицо, а этого видел впервые. А может быть, он замешкался перед зеркалом по другой причине - клюв почистить или что еще. Но только ни в его позе, ни в поведении не виделось никакой неприязни к постороннему, да и не было никакого повода лезть в драку.
Но и отдохнуть не удалось: за его спиной на тот же кронштейн опустилась хозяйка его гнезда, и... что или кого увидел в зеркале каждый?
Он: позади чужака стоит его воробьиха и, вытянув шею, смотрит на него, как на незнакомого.
#2#Она: перед ней спиной стоит ее воробей, а напротив - еще один анфас. А из-за двойника выглядывает чужая, но смелая самка.
Воробей взъерошился, но, находясь в явной растерянности, не мог ни чимкнуть, ни сдвинуться с места. Его опередила воробьиха. Она перепорхнула через нерешительного самца к самому зеркалу, готовая то ли ударить, то ли иным способом прогнать ту, третью птицу. Но зеркало показало ей совсем не то, на что она рассчитывала. Через второго, зазеркального воробья с той же решительностью навстречу ей метнулась чужая, закрыв собой его изображение. Оглянись она в тот миг назад, может быть, что-то и поняла бы или хотя бы остановилась. Но в тот момент ее больше раздражало не поведение хозяина, а присутствие соперницы-незнакомки и ее агрессивные намерения.
Встречный точный удар клюв в клюв ничего не изменил, и самка вроде бы оторопела или немного растерялась, но и «разлучница» тоже немного подалась назад. Воробьиха, придя в себя, снова бросилась на зеркало, и два или три удара пришлись в ту точку, куда метила соперница. На этом все и оборвалось: пришел водитель автобуса и, хлопнув дверцей, спугнул настоящих воробьев, а с ними и обоих двойников. Семейная сцена осталась незаконченной. Может быть, пара тут же забыла о происшествии и без всяких недомолвок занялась прерванным делом. Тем более, что оба возмутителя спокойствия бесследно исчезли, ничего даже не крикнув на прощание.
Я потом несколько раз выставлял на балкон большое зеркало с намерением спровоцировать хотя бы одну воробьиную пару на подобные действия. Прилаживал стекло и так и эдак - не получилось. Я только одну подробность в той сцене не заметил и не могу утверждать, плоским или выпуклым было зеркало на автобусе. Может быть, искаженное изображение в чем-то и сбило с толку таких сообразительных и находчивых птиц, как домовые воробьи, тысячи раз видевших себя в оконных стеклах.
Длинных историй в птичьей жизни не бывает (их придумывают), поэтому для некоторого представле ния о семейном поведении воробьев к двум коротеньким историям уместно добавить третью, согласно их хронологии: зима, весна, лето.
Сдавая московский кинотеатр «Литва», строители «позаботились» и о воробьях, оставив над входом незаделанную щель между плитами перекрытия. По всей длине этой щели торчали клочья ветоши - свидетельство того, что из нее вылетело не одно поколение воробьев. А на этот раз жилыми были только два гнезда. Первые выводки уже покинули их, улетев в стаю, а их матери снова стали наседками. Обе наседки несколько раз на день оставляли гнезда под присмотром самцов, чтобы покормиться на соседнем газоне. Там в эту пору уже было чем поживиться зерноядным птицам.
Вот и в тот день, около полудня обе самки, как по уговору, отправились на газон. А самцы не нашли другого занятия, как перебирать перышки уже подношенного наряда. Наседка из правого угла вернулась довольно быстро и с лёта юркнула в щель. Прошло минут десять. Соседки не было, и ее партнер начал понемногу нервничать: скакал вдоль щели, старался заглянуть, куда улетела самка. Шли минуты, а он все больше терял терпение, время от времени выкрикивая то ли просьбу, то ли приказ.
Я пропустил третий звонок на сеанс: хотелось узнать, чем это кончится. Наконец она прилетела и без всяких объяснений шмыгнула мимо самца в гнездо. Но что творилось с ним! Он, немного приспустив крылья, закрыл грудью выход из гнезда, с расстановкой повторяя негромкий звук. Снизу казалось, что его била нервная дрожь и он не мог ее унять. Потом замолчал, как-то обмяк и прикрыл глаза, словно в обмороке, и долго не мог прийти в себя от пережитого потрясения. У его соседа все это происшествие не вызвало никакого любопытства. Может, он уже привык к подобному, а может, проявление интереса к чужим неприятностям против воробьиной морали?
