Иностранные ученые, анализируя результаты Второй мировой войны, пришли к выводу, что одной из важнейших причин, обусловивших победу нашей страны, было восполнение армии за счет возвращения в строй раненых (72,3%) и больных (90,6%). Во многом это заслуга военных медиков.
Война застала меня на втором курсе Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова в Ленинграде. Лето в тот год было теплым и солнечным. В воскресный день мы, группа слушателей академии, решили поехать на экскурсию в Петергоф. Выбрали путь морем. Небольшой прогулочный пароходик неторопливо пробирался по Неве. Проезжая портовой частью, мы оказались перед группой грузовых судов, на мачтах которых развевались огромные флаги со свастикой. На палубе ближайшего - группа немцев неторопливо хлопотала возле большой трубы, из нее с баржи высыпалась в трюм добротная российская пшеница. Немцы весело гоготали и, как нам показалось, нахально посматривали на нас. После стало понятно: они знали о начале войны и нисколько не сомневались, что вскоре вернутся сюда, уже в качестве победителей... А мы, ничего не подозревая, с восторгом любовались великолепием знаменитых фонтанов.
Следующее воскресенье было тоже лучезарным. Я готовился к экзамену по марксизму-ленинизму. Вдруг открылась дверь кабинета, и показалось взволнованное лицо начальника кафедры, комбрига профессора Звонова. Через открытую дверь слышались топот ног и громкий голос из репродуктора. Я застал только конец выступления В. М. Молотова: "И на нашей улице будет праздник". Долгих четыре года пришлось ждать этого праздника.
Помнится, начало войны не вызвало чувства страха. И это понятно. Мы были еще подростками, не знавшими жизни. Ходили и пели в строю: "Броня крепка и танки наши быстры..." У всех на устах были наркомовские слова, что мы будем бить врага на его же территории. Старшее поколение, как я ретроспективно оценил выражение лица профессора при известии о войне, думало иначе.
На следующий день, рано утром, нас подняло с постели тявканье зенитных орудий. Начались ежедневные налеты вражеской авиации. Вскоре запылали знаменитые Бадаевские продовольственные склады. Огромный шлейф дыма над городом висел несколько дней. Впоследствии этим объясняли возникновение голода в Ленинграде. Но теперь уже известно, что склады были полупустыми.
ДВАЖДЫ УБИТЫЕ
Академия занимала огромную территорию, в несколько кварталов. Они примыкали непосредственно к Финляндскому вокзалу, важному железнодорожному узлу. Через него шло снабжение фронта на Карельском перешейке. Это обусловило особый интерес немцев, но бомбы чаще попадали не в цель, а ложились где-то рядом. Наши клиники быстро наполнялись ранеными.
Однажды мы сидели в аудитории анатомички и слушали лекцию по фармакологии профессора Кузнецова. Речь шла о влиянии никотина на человеческий организм. В это время во дворе раздался оглушительный взрыв 500-килограммовой авиабомбы. Застекленная крыша аудитории с грохотом обрушилась на кафельный пол. Затем наступила звенящая тишина. Посреди зала стоял с указкой в руках и открытым ртом профессор, лицо - белее халата. После длинной, как мне показалось, паузы с треском захлопали откидные столики, и все стремительно "полетели" на свои объекты, ведь мы не только учились, но и несли военную службу. У каждой группы был свой объект для охраны в случае воздушной тревоги. Бомба попала в морг. Весь двор был усеян человеческими органами. На Нижегородской улице, через которую мы бежали, горело несколько грузовых и легковых машин, стоял пустой трамвай. В этот налет зажигательная бомба попала в голову постового милиционера у входа в управление академии. Хорошо, что на голове была каска, он отделался тяжелым сотрясением мозга.
МЫ ЛОВИМ РАКЕТЧИКОВ
Второй нашей военной обязанностью была поимка ракетчиков. С началом войны в Ленинграде, как нам говорили, обнаружилась пятая колонна. Как только начиналась воздушная тревога, во многих местах города поднимались в воздух ракеты, они указывали цели для бомбежки.
Вдвоем, вооруженные дореволюционными винтовками, мы патрулировали наш квартал. В городе строжайше соблюдалось затемнение. Абсолютная темнота, улицы пустынны. Вдруг объявили воздушную тревогу. Где-то рядом, из многоэтажного дома, взвилась ракета и ярко высветила дома и прилегающий к ним знаменитый Выборгский машиностроительный завод. Мы чуть ли не на ощупь пошли "ловить" ракетчика. Арка и двор-колодец, как это характерно для Ленинграда! Поднимаемся по крутой лестнице. Тишина. Кажется, что притаившийся в темноте враг в любую минуту готов напасть на нас. Страх побеждает, и мы возвращаемся на улицу, на тротуар. Стоим, прислушиваемся. Появился характерный шум, похожий на шум обильного летнего дождя. Я чувствую, что-то пролетело мимо моего плеча и стукнулось в панель. Затем шипение и яркая вспышка, как при электросварке. Это зажигательные бомбы. Рядом оказались ящик с песком и лопата. Откуда-то вынырнул человек в милицейской форме. Мы начали тушить зажигалки. Когда справились и огляделись - крыши нескольких строений завода пылали ярким огнем. Кто знает, может быть, этот человек в одежде милиционера и был тем ракетчиком. С тех пор начались кошмарные сны с разными вариантами поимки ракетчика. Эти сны преследовали меня много лет и после войны...
"ЗАПАДНЯ"
В начале войны в книжных магазинах Ленинграда появилось в продаже очень много книг классиков и известных писателей. Мы зачитывались ими в период коротких передышек или дежурств, чтобы скрасить нашу тревожную жизнь.
Среди авторов были Фейхтвангер, Стендаль, Золя, Дюма, граф Игнатьев и другие. Я прочитал роман Э. Золя "Западня". Мне показалось, что это слово лучше всего характеризует наш объект. Название прижилось. Большой, длиною метров сорок, деревянный барак-общежитие для семей рабочих, обслуживавших академию. На крыше наблюдательная площадка с поручнями, вход через слуховое окно. Много тревожных дней связано с "западней". Конечно, в случае попадания бомбы от нее остались бы только обгоревшие дрова.
Я стою на площадке и смотрю в ночное небо. Где-то высоко слышно гудение немецких бомбардировщиков. Множественные лучи прожекторов пытаются изловить нарушителей. Огромный "юнкерс" старается выйти из световой ловушки, но ему не удается. Вдруг вспышка, самолет переворачивается на крыло и входит в штопор. Луч прожектора доводит его до земли, и тут раздается взрыв. На другой день мы узнали, что наш летчик-истребитель совершил первый в ленинградском небе таран. Отец одного из однокашников заведовал медицинской частью "серого дома" - он и сообщил, что летчик остался жив и приземлился в парке Таврического дворца, отделавшись переломом бедра.
Однажды, в конце ноября, когда уже выпал довольно глубокий снег, на крышу нашей "западни" тоже посыпались зажигательные бомбы. Нам удалось их сбросить. Спустились на землю, начали тушить, однако песка поблизости не оказалось. Пришлось забрасывать зажигалки снегом. Мы приспособились: бросали большой ком и тут же уплотняли его сапогами. Позднее, когда ленинградцы научились управляться с зажигалками, немцы, обнаружив их низкую эффективность, стали применять комбинированные бомбы - зажигательные вместе с взрывными.
Бомбежки становились все более частыми, изнуряющими и устрашающими. Мы называли это психической атакой. Полет бомбы сопровождался душераздирающим визгом. По-видимому, на ней монтировались особые сирены. Говорили также, что немцы сбрасывали пустые бочки, которые при полете издавали кошмарный визг. Создавалось ощущение, что бомба летит именно на тебя. Иногда нервы не выдерживали, я убегал на чердак или распластывался на земле, прижимался к ней как можно плотнее, будто это могло помочь... В минуты крайнего напряжения человек всегда обращается к Богу. В эти секунды я шептал: "Спаси, Господи!" Но вот где-то близко огромный взрыв, и с облегчением: "Слава Богу!" Произносить вслух это было опасно.
ГОЛОД
Вскоре после начала войны была введена карточная система. Выдавали 700 граммов хлеба и другие продукты. Прежде я, конечно, столько хлеба не съедал, а теперь было мало. Очень быстро нормы снизили. Даже нас, военных, перевели на 250-граммовый паек. Но это уже был не хлеб, а суррогат - тяжелый "камешек", занимающий скромное место на ладони. В числе добавок были перемолотая древесная кора, в основном сосновая, и еще что-то.
После занятий приходили в общежитие, начинали рыться в своей тумбочке. Уже выработался рефлекс. Перебирали все книги в надежде обнаружить, не завалилась ли где-то корочка хлеба от бывших времен. Первоначально такие находки случались. Потом все реже. Радость вызывала даже крошка, которая не смогла бы накормить и таракана.
Идешь в магазинчик на территории академии выкупить свою пайку. Положишь на ладонь, понемножку откалываешь мелкие кусочки "камешка" (это было уже "не по зубам" - они качались от истощения и авитаминоза) и приходишь в общежитие пустой. Кроме "хлеба" какое-то время в столовой по талону полагалась тарелка супа. Лучше всего об этом блюде сказал солдат-казах: "Вода длинный-длинный, а макарон короткий". Но и это было большим подспорьем.
Однажды этот суп отвел меня от возможной смерти. Стемнело. Я стою на посту в общежитии, которое находилось в опустевшей психиатрической клинике (больные в начале войны были эвакуированы). Мой сменщик, Миша Козырев, ушел в столовую отоваривать свой талон. Когда он вернулся, я тоже пошел.
Была тихая лунная ночь. В раздаточной кухни получил вожделенную тарелку. В это время прогремел мощный взрыв. Где-то совсем рядом, в парке, разорвалась 500-килограммовая бомба. Остекленная крыша столовой с грохотом обрушилась. Когда я пришел в себя, оказалось, что лежу на полу, а в вытянутых руках держу целехонькую тарелку - в прозрачной водичке плавало несколько макаронин. Какая радость! Непостижимо: сработал рефлекс выживания.
Вернувшись обратно, я не узнал места, где располагалась наша клиника-общежитие. Все окутано густым дымом. Оказалось, это не дым, а пыль от взорвавшейся бомбы, которая в лунном свете была похожа на дым от пожара. Когда пыль осела, я увидел, что трехэтажный, добротно построенный чуть ли не в петровские времена корпус стоял с огромной, до самого основания, выбоиной, треугольной вершиной вниз. С обеих сторон свешивались изуродованные двухэтажные железные койки. С трудом открыл входную дверь и пробрался в вестибюль, заваленный обрушившимися перекрытиями и лестницами. Вверху виднелось чистое лунное небо. Я не сомневался, что мой сменщик погиб: дежурный пост располагался как раз в разрушенной части. На всякий случай крикнул: "Мишка!" И, к своей несказанной радости, откуда-то с третьего этажа услышал: "Я здесь!" Оказывается, взрывной волной его отбросило за круглую столбообразную, обшитую железом печку. Такие печки были построены после того, как отключили центральное отопление. Перекрытие бомбоубежища, оборудованного в большом подвале, также обрушилось. Там были люди. Пришлось их откапывать. К счастью, жертв не было.
ОПАСНАЯ СИТУАЦИЯ
По всему чувствовалось, что в начале сентября на Ленинградском фронте сложилась катастрофическая обстановка. Плац наших соседей - знаменитого артиллерийского училища (бывшего Николаевского), - дотоле очень оживленный, опустел. Говорили, что курсантов срочно направили на фронт, и они почти все погибли. Пришла, видимо, и наша очередь.
Учеба прекратилась. Из слушателей академии сформировали стрелковый батальон. С утра до вечера, когда не было налетов, мы ползали в парке по-пластунски, изучали оружие, учились стрелять, осваивали приемы рукопашного боя и ждали участи своих соседей. Так продолжалось около месяца. И вдруг батальон распустили, мы вновь стали медиками. Теперь уже известно, кому мы обязаны поворотом судьбы: командующим фронтом был назначен Г. К. Жуков, который быстро стабилизировал обстановку. 5 октября он был отозван для организации обороны Москвы.
БЛОКАДА ДЛЯ НАС ЗАКОНЧИЛАСЬ
Как мы узнали впоследствии, академии предлагали эвакуироваться в глубокий тыл, пока не замкнулось кольцо блокады. Но начальство отказалось: ждали, что вот-вот начнется контрнаступление, и мы будем бить врага на его территории.
Вскоре прошел слух, который сразу подтвердился: подготовиться к эвакуации. Каждому выдали по рюкзаку, его следовало загрузить только учебниками. Распределили так, чтобы в каждой учебной группе был полный комплект. В полночь нас подняли по тревоге и приказали следовать на аэродром. Он располагался у Черной речки, где когда-то состоялась дуэль Пушкина с Дантесом.
Под низкими и мрачными свинцовыми тучами блокадного Ленинграда для нас было два памятных события - два радостных проблеска. На праздник 7 ноября нам выдали по бутылке разливного красного вина. И еще: когда мы выстроились для похода на аэродром, каждый получил 12 штук печенья. Это было кстати. Вряд ли мы смогли бы пешком одолеть такой длинный путь.
Тяжелый и твердый груз в рюкзаке болезненно ерзал по выступившему из истощенного тела хребту. Ноги двигались с трудом. Шли по улицам, менее опасным от артобстрела врага. У аэродрома в ожидании очереди забрались в закрытые щели. Но очередь до нас не дошла. Пришлось проделать обратный путь.
Второй поход был более удачным. В 2 часа дня раздалась команда: "Военно-медицинская академия - на аэродром!" Нашу группу из 16 человек посадили в старенький "Дуглас", выдали по несколько мятных леденцов от "воздушной болезни". Стрелок-радист встал посреди салона в боевой готовности у зенитного пулемета. Нам повезло: был серый туманный день, когда немецкая авиация не решалась на вылеты. Через 40-45 минут благополучно приземлились на заснеженном аэродроме в Новой Ладоге.
В январе 1942 года прибыли в Самарканд, где продолжили учебу и получили квалификацию общевойсковых врачей. Мое "боевое крещение" состоялось в июле 1943 года на Курской дуге.
Медаль "За оборону Ленинграда" разыскала меня в июне 1944 года под Ковелем. Здесь мы оказались в связи с предполагаемым контрнаступлением немцев. Я служил тогда старшим врачом полка отдельной 40-й истребительной противотанковой артиллерийской бригады.
ВЕСНА НА ОДЕРЕ И В БЕРЛИНЕ
В начале 1945 года наша часть стояла в Польше на висленском плацдарме севернее Сандомира - готовились к большому наступлению. Как теперь стало известно, оно началось раньше намеченного срока по настоятельной просьбе Черчилля, с которой он обратился к Сталину в связи с мощным контрнаступлением немцев в Арденнах.
Из дневника: "14 января. Сегодня в 800 началось мощное наступление 1-го Белорусского фронта. Наверно, решающее. Я лежал, но не спал, когда раздались первые залпы нашей артиллерии. На протяжении почти трех часов стоял сплошной гром, трансформированный лесным эхом. Заскрипели "старшины фронта" - захлопали катюши. Я несколько раз вылезал из землянки послушать музыку "бога войны", но пикировал обратно от щелканья осколков по деревьям. На душе было радостно, была гордость за свою силу. Потом пришли первые вестники успеха наступления - двое раненых из штрафной роты. Продвигаются успешно. Принесли убитого своим снарядом радиста. На войне и это бывает. Потом потянулись вперед колонны, штабы, обозы, забили всю дорогу. Я готов двигаться вперед и жду приказания..."
Рывок был стремительным, фронта как такового не было. По дорогам шли танковые колонны, за ними истребительная противотанковая артиллерия и другие. Установился определенный ритм по 30-35 км в день, иногда продвигались по 100 км, были и кратковременные остановки из-за отсутствия бензина.
Из дневника: "24 января. Расстояние до Германии стремительно уменьшается, осталось около 300 километров. По обочинам дорог валяются разбитые повозки, машины. Почти вся дорога засыпана бумагами, противогазами и немецкими касками. По дорогам возвращаются бежавшие немецкие колонисты...
Позавчера остановились в деревне Томашув. Здесь немцы строили в течение пяти месяцев мощные укрепления, но они не понадобились. В соседнем с нами доме жил инженер-капитан, который руководил этой работой, он сбежал так поспешно, что оставил свой мундир, белье, часы и все барахло. Осталось много орудий и другого военного имущества".
Прошло немногим более двух недель, как Польша осталась позади. В ночь на первое февраля в час тридцать пересекли немецкую границу в пограничном польском городке Черникау, украшенном польскими национальными флагами. За речкой Нецте - немецкая земля. У дороги на вывеске черным по белому написано: "Вот эта проклятая Германия". Едем по хорошей шоссейной дороге, обсаженной преимущественно березами. Сердце стучит как-то по-другому. В то время я представлял, что белые березы растут только в России, что они - символ нашей Родины, хотя мне не раз приходилось видеть на военных дорогах немецкие кладбища, где на могилах стояли кресты, сделанные из березы.
В этом стремительном движении на Запад, которое проходило как бы без особого сопротивления со стороны немцев, не все было гладко.
Однажды на закате дня наша колонна, продвигавшаяся по совершенно открытой местности, подверглась внезапному нападению группы "мессершмитов". Не встречая сопротивления (наши аэродромы остались далеко позади), почти на бреющем полете они стали обстреливать наш полк. Машины остановились. Личный состав кое-как рассредоточился, но укрыться было негде. Мы могли противопоставить этому только автоматные очереди. В результате оказалось 12 раненых, некоторые из них - тяжело. Мы погрузили их на машины и двинулись вперед к видневшимся вдали отдельным домикам. Быстро наступила темнота. В нашем домике, где мы развернули медпункт, оказалась девушка украинка, которая была вывезена немцами и батрачила у фермера. Наше появление оказалось столь внезапным, что немцы даже не успели отключить электричество. Более трех часов я оказывал раненым первую помощь, накладывал шины, проводил противошоковую терапию и, наконец, отправил их на студебекере с фельдшером искать ближайший госпиталь.
Вдруг в ночной тишине раздался выстрел, спустя некоторое время - повторный, и все стихло. Мы недоумевали, в чем дело. Но тут появился солдат из взвода управления и передал распоряжение, чтобы я срочно явился в штаб полка. В штабной комнате кроме офицеров штаба в некотором отдалении стояла группа немцев, прилично одетых, в штатском. Их было семеро - шесть мужчин и одна женщина.
Начальник штаба объяснил мне, что немцев задержал часовой предупредительным выстрелом, но они пытались бежать, и тогда был сделан повторный выстрел. При обыске у одного из задержанных обнаружили какие-то ампулы и шприц. А незадолго до этого штаб получил приказ, предупреждающий о том, что могут быть диверсии и наблюдались случаи отравления питьевой воды.
Поскольку, кроме меня, никто не понимал немецкого языка, допрос пришлось проводить мне. Выяснилось, что немцы пробираются на запад, а один из них болеет диабетом и вводит себе инсулин. Инцидент был исчерпан, и я возвратился в медпункт. Вдруг послышался топот ног на крыльце, немецкая речь: "Хенде хох!" (Руки вверх!). Я успел выхватить пистолет, шофер схватил автомат и ринулся открывать ближайшее окно. Еще мгновение, и мы открыли бы стрельбу, но в освещенной полосе приоткрытой двери показались обмотки и ботинки, а затем и улыбающееся лицо солдата, который якобы хотел попугать нас. Вот такая история, которая могла бы закончиться трагедией. Я опустился на стул, ноги сделались ватными. Сердце громко стучало. Оказывается, солдат привел по распоряжению начальника штаба этих задержанных немцев на ночлег - у нас были свободные комнаты.
А на другой день мы похоронили нашего связиста и санинструктора батареи, у которого дома осталось четверо детей. Пока артиллеристы оборудовали огневые позиции, друзья отпросились сходить в видневшийся вдали господский двухэтажный особняк. Как выяснилось потом, хозяин поместья из засады расстрелял их из автомата. Немец скрылся.
Третьего февраля мы подошли к старинному городу-крепости Кюстрину, расположенному на берегу знаменитого Одера. Было уже тепло. Весна на Западе начинается гораздо раньше, чем у нас.
Из дневника: "24 февраля. Давно не брался за дневник - такая стоит напряженная боевая страда. За это время побывали на двух плацдармах. Сначала у города Целлин. Приехали ночью и расположились в городке. Пушки перетаскивали на ту сторону по льду на лошадях. Беспрерывно летают немецкие самолеты и бомбят. Напротив упала бомба, и все стекла в квартире разбились. Каждые полчаса бегаем в подвал, который ненадежен, но одно слово "подвал" действует успокаивающе. Ждем с нетерпением наступления ночи. Через несколько дней появились наши самолеты.
Зенитки сбили несколько самолетов, "мессеры" стали не такими нахальными. Разбомбили переправу. Перебросили на другой плацдарм. Переправлялись лодками, так как тронулся лед и переправы стащило, как паутину. Поступают раненые. Скорее бы сделали переправу. Будапешт давно взят; Познань, которая сопротивлялась долго в тылу, взята".
Третий плацдарм был самым тяжелым и запомнился навсегда. Вечером вызвали меня в штаб бригады и поставили задачу: организовать на плацдарме передовой медицинский пункт для обслуживания всей бригады. Взять самое необходимое в мешках. Утром придет машина и отвезет на переправу.
Раннее туманное утро. Бурно текут воды могучего Одера (он - как Волга у Кинешмы), плывут льдины, бревна, разбитая мебель, колеса и всякий хлам. Низкий правый берег порос мелким ивняком. Видно, как самоходная баржа отчалила от того берега и медленно, борясь с напором воды, наискосок приближается к нам. Над рекой частые разрывы шрапнельных снарядов. Оглядываюсь и вижу, как медленно оседает на землю стоящий рядом солдат: осколок прошил его ногу.
Погрузка. Тронулись на плацдарм. Сидим на своих мешках молча, напряженно. То справа, то слева булькают в воде осколки от шрапнельных разрывов. Спрятаться некуда. Мысленно торопим баржу, чтобы скорее укрыться за высокой дамбой левого берега.
Но вот переправа позади. В небольшом крестьянском домике с толстенными стенами и маленькими окошечками (вероятно, семнадцатый век) обживаем свой пункт. Здесь тише. Обычная позиционная война, залетают снаряды, где-то слышатся пулеметные трели. Однажды в минуты затишья мой санитар забрался на чердак и притащил толстенную подшивку распространенной немецкой газеты "Берлинер беобахтер". Интересно было посмотреть, о чем писали газеты. В первый месяц войны сообщений с Восточного фронта было мало, в основном ругали англичан. Видимо, они доставляли много хлопот своими бомбежками немецких городов.
В одной из газет обнаружил карикатуру на Сталина с изображением его сына Якова, который попал в плен. В комментарии сообщалось, что он сам сдался в плен, мотивируя это несогласием с политикой отца. Приводилась его подробная биография. Позднее было сообщение, что и сын Молотова также оказался в плену.
Почти трехмесячное сидение на плацдармах окончательно подорвало мое здоровье: обострилась старая болезнь печени, весь я покрылся огромными фурункулами, лихорадило, и меня отправили в госпиталь. Небольшой немецкий городок Нойдамм приютил много госпиталей. Тихо, ванна, чистая простыня - блаженство.
Стало известно о "великом" наступлении на Берлин. 23 апреля, не долечившись, я выписался, чтобы догнать свой полк. Еду на попутной машине по опустевшей уже военной дороге. Вот знаменитые Зееловские высоты, где были самые жаркие бои. Пустынно, все вспахано, тут и там кучками остановились подбитые и сожженные Т-34, свидетели побоища. Теперь говорят, что там погибло около 100 тысяч бойцов и что это было ошибкой командования. Как знать? На окраине Берлина обнаружил второй эшелон нашего полка, мастера-оружейники ремонтировали подбитые пушки. Рассказали, что накануне на них наткнулся бродячий отряд немцев, но они не растерялись и из отремонтированной пушки прямой наводкой дали отпор. Я узнал, что вскоре после моего отъезда в госпиталь в крышу дома, где располагался наш медпункт на плацдарме, попал снаряд, но от взрыва никто не пострадал.
На другой день оружейники меня доставили в свой полк. Скопилось много раненых. День и ночь мы были заняты работой. Особенно много жертв на мосту через канал и реку Шпрее. Эвакуировав раненых, мы двинулись вперед разыскивать полк. Однако в незнакомом городе трудно ориентироваться. Выехав на пустынную площадь, мы остановили машину, раздумывая, куда же ехать дальше. В это время раздалась длинная пулеметная очередь. Пули зацокали по брусчатке, высекая искры в полутора метрах от машины. Мой очень опытный шофер быстро развернул нашу старенькую полуторку, и на большой скорости мы вернулись назад. Оказывается, площадь была "ничьей".
Бои приближались к рейхстагу. Последнюю ночь мы ночевали в подвалах бывшего швейцарского посольства.
Второго мая в два часа дня внезапно прекратилась артиллерийская канонада: мы узнали о капитуляции немцев.
В это время наша часть, поддерживающая стрелковую дивизию, располагалась возле рейхстага. И, естественно, мы сразу же пошли осматривать эту цитадель немецкой государственности. Говорили, что в подвалах еще продолжались бои. На крыше рейхстага развевалось красное знамя. На втором этаже вовсю полыхал пожар, а нижний - превратился уже в новый музей, стены которого покрывались автографами победителей.
Сквозь ряды наших солдат потянулась бесконечная колонна капитулировавших немцев. Запомнилось, как ко мне подошел вышедший из беспорядочной колонны пожилой немец и протянул истрепанную книжечку, которая оказалась членским билетом немецкой компартии. Улыбаясь он повторял и повторял одно слово: "Тельман".
Непонятно, как ему удалось сохранить этот билет в условиях воюющей армии? В городе почти из каждого окна свешивался белый флаг. В одном из внутренних домов жилого массива я увидел красное знамя с вышитыми портретами Маркса и Энгельса. Но кое-где и после капитуляции еще слышались пулеметные очереди. Одиночки-фанатики продолжали сопротивляться. Наш полк расположился у Брандербургских ворот, и мы имели возможность осмотреть близлежащие достопримечательности. Внутренней винтовой лестницей поднялись на площадку колонны, воздвигнутой немцами в честь победы над Францией в 1870 году. С площадки далеко был виден разрушенный Берлин с очагами еще непотухших пожаров. Парк и аллея победы, на которой установлены бюсты Мольтке и других немецких полководцев, имели жалкий вид, деревья изрешечены и обезображены осколками от снарядов.
Вскоре нашу часть отвели в один из районов Берлина. Трудно привыкать к наступившей вдруг тишине, улицы были еще пустынными. И вот здесь я увидел незабываемую картину, которая могла бы послужить сюжетом для полотна "Апофеоз войны".
Обследуя прилегающие улицы, вдруг почувствовал страшную вонь и услышал громкие крики немцев. Вскоре мне представилась такая картина. Посреди улицы валялась огромная дохлая кобыла ногами вверх. Она была огромной оттого, что в жаркую погоду уже началось разложение. Вокруг этого трупа суетились, отталкивая друг друга, немцы, прилично одетые, в шляпах, в очках. У каждого длинный кухонный нож, и каждый пытался отрезать кусок как можно больше.
Вскоре нас перевели в пригород Берлина, почти не задетый войной. Красивые коттеджи и ухоженные сады. Там и встретили мы 9 мая - день великой Победы. Не верилось наступившей тишине и хотелось пощупать себя, чтобы убедиться: я вышел из этой кровавой войны живым. В Германии стояла теплая солнечная погода и буйно цвели яблони.
