Я закончил институт в 1954 году и распределился в НИИ-1 Министерства авиационной промышленности (МАП), где потом была создана так называемая Шестая лаборатория. Почти сразу меня пригласили в большой кабинет, где за столом сидел молодой спокойный человек. Это был Келдыш. Он собственно и организовал эту Шестую лабораторию для разработки и продвижения новых технических идей. Мы все время получали экстренные задания: скажем, за три дня посчитать, какой груз можно вывести на орбиту тем или иным способом. Численное интегрирование траекторий и другие сложные расчеты мы производили на арифмометрах, соревнуясь, кто за минуту накрутит больше единиц. Первым поручением, полученным мною от Мстислава Всеволодовича, было определение ошибки, с которой ракета покинет пусковой станок, учитывая, что она сначала движется по рельсам, а когда передние ползуны сойдут, начинает колебаться.
Работа под руководством Мстислава Всеволодовича в НИИ-1 была направлена, как теперь я понимаю, на то, чтобы сохранить крылатые ракеты как часть ядерного щита страны. Дело в том, что в ОКБ С. П. Королева развивались два направления - баллистические ракеты и крылатые ракеты. В какой-то момент создание баллистических ракет пошло успешно, и была сделана Р-7. И как я теперь предполагаю (точно утверждать не могу), Мстислав Всеволодович спасал тематику крылатых ракет. В то время в Шестую лабораторию из Подлипок (там находилось ОКБ С. П. Королева; ныне город носит его имя) перевели большую команду специалистов, которые занимались крылатыми ракетами.
В то время в МАПе силами Мстислава Всеволодовича и под его руководством были развернуты работы по трем крылатым машинам: "Буря" (С. А. Лавочкин), "Буран" (В. М. Мясищев) и, кажется, "Бурелом" (П. О. Сухой). Но Сухой практически ничего не добился, Мясищев сделал довольно много, но дальше всех продвинулось КБ Лавочкина. Фактически Мстислав Всеволодович организовал внутри Шестой лаборатории отдел, который должен был обеспечить работы по крылатым ракетам необходимой математической и вычислительной поддержкой.
Мы занимались "Бураном" и "Бурей": аэродинамикой, стартом, расчетами траекторий их выведения и расцепки с ускорителями. На это ушло много лет, но в итоге "Буря" успешно летала до Камчатки и обратно, ориентируясь по звездам, со скоростью, в три раза превышающей звуковую, на высоте 20 километров. Ее прямоточный двигатель более двух метров в диаметре запустили первый раз только в полете - на Земле его нельзя было даже проверить.
Но потом почему-то (и это, между прочим, совпало с уходом Мстислава Всеволодовича из НИИ-1) пришла команда работы прекратить и все материалы уничтожить. Сохранились лишь некоторые научные отчеты. А ведь Мстислав Всеволодович очень много сил положил на эту машину...
Дальше начались мои встречи с Мстиславом Всеволодовичем, связанные с космосом, уже в Отделении прикладной математики (ОПМ) МИАНа. На полигоне он был вторым лицом после С. П. Королева и дружно работал с А. Ю. Ишлинским и Л. А. Воскресенским (вторым лицом после Королева по испытаниям). Как правило, на полигоне Мстислав Всеволодович как бы только присутствовал, но в нужный момент мог резко вмешаться. На полигоне происходили и неудачи. Вот одно, очень яркое для меня, воспоминание.
После того, как сфотографировали обратную сторону Луны, был подготовлен очередной пуск, чтобы теперь снять ее поверхность сбоку и получить хорошие рельефные фотографии с тенями. Директор крымской обсерватории А. Б. Северный давно добивался поставить на борт прибор, измеряющий свечение ночного неба вне атмосферы, искажающей измерения. При любом весе ракеты и выводимого груза на научные приборы всегда почему-то выделялось только 10 килограммов - прямо какой-то "стандарт науки". И для этого прибора всегда не хватало лимита веса. А на этот раз Мстислав Всеволодович добился, чтобы прибор все-таки поставили. Но ракета при запуске развила скорость на 5 м/с меньше расчетной и до Луны явно не могла долететь. Я очень хорошо запомнил этот случай, потому что он для меня был не то чтобы позорным, но достаточно неприятным.
Мстислав Всеволодович вызывает меня, мы садимся в какой-то пустой комнате в МИКе (монтажно-испыта тельном корпусе) на втором этаже, и Мстислав Всеволодович просит посчитать, успеет прибор сработать или нет.
Дело в том, что у нас с конструкторами всегда были споры, как делать объект: мы боролись за гибкость системы, а конструкторы ратовали за ее надежность, которую обеспечивала жесткая программа. Так вот, прибор Северного должна был включить не команда по радио, а программа, заложенная еще до старта. Теперь же траектория сильно укоротилась, и ракета падала на Землю.
Вопрос заключался в том, успеет ли включиться прибор Северного до входа в атмосферу Земли или нет. Нужно было посчитать время существования объекта на новой траектории, а мы знали только одно - сколько скорости он не добрал. И вот Мстислав Всеволодович говорит: "Нужно посчитать".
У нас логарифмические линейки, и я мучительно начинаю вспоминать формулу интеграла энергии. Он тут же на бумажке, пока я вспоминаю, пишет эту формулу, сам прикидывает (зачем он меня звал, не знаю; может быть, на всякий случай) и с сожалением говорит: "Да... Не успеет. Бедный Северный, столько он добивался...". С тех пор я помню форму интеграла энергии назубок. Хотя я понимаю, что в действительности такой была готовность памяти Мстислава Всеволодовича - быстро сообразить, какая именно формула нужна, и прикинуть результат. Он все сделал моментально. Но для меня это стало неким шоком: во-первых, было обидно, что все вычислил он, а не я; а во-вторых, я не ожидал, что Мстислав Всеволодович так хорошо помнит небесную механику, и был просто поражен.
Еще несколько фрагментов воспоминаний о Мстиславе Всеволодовиче. На посту директора института он очень много для него делал; но когда стал президентом Академии наук, этот удобный для нас режим сильно изменился. В дела института он вникал, но новое здание ему не построил и практику что-то добывать сильно сократил. Когда мы просили его сделать переходы между корпусами, он ответил: "Обойдетесь". И мы обошлись. Мстислав Всеволодович был глубоко порядочный человек: он знал нужды Академии и поэтому для своего института ничего лишнего не хотел.
После того, как станция "Луна-3" 7 октября 1959 года облетела наш естественный спутник, сфотографиро вав его с обратной стороны, и мы уже занимались новыми делами, Мстислав Всеволодович вдруг презентовал отделу четыре или пять бутылок вина. Почему? Оказалось, что некий французский винодел еще в прошлом веке, умирая, завещал вагон вина тому, кто узнает, какая она, обратная сторона Луны. Вагон в Советский Союз пришел, вино распределили по организациям, имевшим к полету отношение, что-то наверняка досталось Королеву и другим участникам, а часть отдали Мстиславу Всеволодовичу. Он же вино подарил нам. Это сухое красное вино, довольно вкусное, мы с удовольствием выпили. Нам было приятно, что человечество в лице французского винодела откликнулось на наши достижения, и приятно вдвойне, что Мстислав Всеволодович не забыл про нас.
Память о Мстиславе Всеволодовиче не только в памятниках, в мемориальной доске, в названиях нашего института и НИИ-1 (теперь Исследовательский центр им. М. В. Келдыша). Она в сердцах тех, кто общался с ним и многое получил от него: опыт, навыки или просто прекрасные впечатления. Конечно, Мстислав Всеволодович Келдыш был человеком своей эпохи, и то, что сделал он и люди его времени, стало, как говорят двигателисты, "импульсом последействия". Он создал научную школу предвоенных, военных и первых послевоенных лет, когда права на ошибку не было, а задачи, которые ставила страна, приходилось решать во что бы то ни стало. Мстислав Всеволодович - ярчайшая фигура в истории России, и памяти о нем очень недостает в народе.
См. в номере на ту же тему
М. В. Келдыш: Наука требует героизма.
М. В. КЕЛДЫШ - Начинающим путь в науке.
Т. ЭНЕЕВ - М. В. Келдыш и становление ракетно-космической науки и техники.
