Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре
года...
К. Симонов
Прекрасное солнечное утро 22 июня 1941 года. Наша улица Первомайская вся в зелени. Тихо шелестят ветлы, тополя, березы. Жужжат пчелы и шмели. Над дверями изб еще сохранилось зеленое убранство к Троице: увядшие ветви клена испускают медовый аромат, и жители не хотят с ними расставаться.
В церкви звонарь пробил двенадцать. Полдень.
И вдруг в благодушной тишине раздался частый звон пожарного колокола. Люди всполошились, кто с ведром, кто с лопатой прибежали на площадь для тушения пожара. Но пожар начинался не в нашем селе, а на западной границе страны, от Белого до Черного моря. Тушить его пришлось очень большой ценой и не один год.
Так мы, жители села Кермись Шацкого района Рязанской области, узнали о нападении гитлеровской Германии на нашу страну, о начале Великой Отечественной войны. Мне в ту пору было тринадцать лет.
В детской памяти не все сохранилось, но помню помрачневшие лица мужиков, которым предстояло первыми идти на войну. Среди них был и мой отец, Редичев Тихон Николаевич, сельский кузнец.
23 июня он и еще трое молодых мужчин получили повестки о мобилизации, а 29 июня им нужно было явиться в райвоенкомат.
Последнюю неделю отец провел в хлопотах по хозяйству. Мы с ним то чистили колодец в саду, то поправляли соломенные крыши на амбаре, на бане, то заготавливали дрова к предстоящей зиме.
Мама готовила для отца все необходимое, обливаясь слезами, а он все успокаивал ее. Говорил, что все будет нормально и, может быть, он не успеет повоевать, как Красная армия разобьет гитлеровцев.
Я тоже успокаивал маму. Приводил примеры из радиопередач о том, как наши войска бьют врага, как героически они сражаются на границе. Но женское сердце, видимо, чувствовало угрозу, нависшую над семьей.
Незаметно пролетели семь дней, отпущенные для сборов. Мама, растревоженная и опечаленная, собрала все, что было указано в повестке: кружку с ложкой, сменное белье, харчи на несколько дней.
Настало 29 июня, воскресенье. Народ потянулся на сельскую площадь, где должен состояться митинг, посвященный проводам первых мобилизованных мужиков. Этот день по народному календарю - Тихон. Птицы стихают, высиживают птенцов, а наш отец своих птенцов покидает, уходя на проклятую войну.
Собравшиеся ведут себя по-разному. Многие в хорошем настроении, с детьми, которых ничем не урезонить, молодые девки грызут семечки, доставая их из платочков, угощают парней. Где-то затенькала балалайка. Пришли как будто на великий праздник, не зная, не ведая, что за великое бедствие ожидает всех нас.
Кто-то из руководителей села открыл митинг словами о вероломном нападении Германии на Советский Союз. Сказал, что мы, советские люди, "шапками закидаем" Германию, что Гитлер познает силу нашего народа. Активисты запели Интернационал, потом перешли на "Взвейся знамя коммунизма".
Мобилизованные начали прощаться с односельчанами, обнимали жен, детей, некоторые не сдерживали слез, прижимая к себе любимых, а жены плакали в голос. Матери-старушки осеняли мужиков крестным знамением, приговаривая: "Храни Вас Бог!".
Отец обнял меня, наказал хорошо учиться, беречь маму, помогать ей во всем, так как я теперь в семье единственный мужчина и на меня возлагаются мужские обязанности по дому. Потом стал подбрасывать в воздух и ловить дочек: Настю, Машу, Зину, Нюру, которым в этот зловещий год исполнилось одиннадцать, девять, семь и пять лет.
Подогнали две подводы. Возчики поправили сено под ватолами, проверили упряжь на лошадях и стали поторапливать к отъезду. Ведь предстоял долгий, длиной в 35 километров путь до Шацка, где находился военкомат. Мужики решили не садиться в телеги и до больницы пойти со своими женами вслед за подводами. Я также не хотел оставлять отца и шел рядом, крепко держась за его руку. А по другую сторону шла мама, проходя последние шаги в своей супружеской жизни.
После проводов отца мы жили в ожидании писем от него. Хотя папа был малограмотным, но письмо написать мог, тем более, что взял с собой ученическую тетрадь и химический карандаш. И вот первая весточка. Вся семья во главе с мамой собралась у стола. В незамысловатом послании отец сообщал, что проходит военную подготовку в городе Ефремове Тульской области, что жив и здоров, чего и нам желает.
Следующее письмо пришло из города Елец, в нем также были пожелания и наказ мне беречь маму. Вскоре оттуда же мы получили посылку с вещами отца, в которые он был одет при отъезде на войну. Всю одежду, пропахшую потом, мама развесила на веревки во дворе и плакала, плакала, плакала.
В письме, датированном 28 августа 1941 года, отец сообщал, что он теперь красноармеец, на фронте. В мою память врезались строки: "Немецкие самолеты над нами летают и постоянно стреляют". Это была последняя весточка от отца. Четыре военных треугольничка долго хранились в семье, пока не затерялись во времени.
Мама, как и другие женщины, проводившие мужей на войну, изо всех сил старалась ради нас пятерых, мал-мала меньше, работала в колхозе на разных работах, а по вечерам или ранним утром занималась домашними делами, привлекая и нас что-то сделать в течение дня в огороде, в саду, во дворе.
Едва начавшись, война коснулась всех и каждого, от мала до велика, а впереди были те страшные одна тысяча четыреста восемнадцать дней потерь и страданий. Когда фашисты приблизились к Москве, признаки трагических событий стали очевидными и в нашем селе. Вместе с письмами-треугольничками начали приходить казенные конверты с похоронками. И то на одной, то на другой улице раздавались рыдания жен и матерей.
Мужчины, получившие ранения на фронте и освобождение от войны, возвращались домой в трофейных шинелях, расхваливали высокую обеспеченность немецких солдат и офицеров по сравнению с нашей. Из их рассказов мы узнавали о том, что наша армия отступает, что не у всех красноармейцев есть оружие и они порой воюют с врагом чем попало: вилами, косами, лопатами, топорами, а то и просто батогами. Что к винтовкам дают мало патронов, командиры требуют экономить их, а немец поливает нас огнем из всякого оружия, не давая подняться.
Петр Иванович Полозков, прибывший с войны с незалеченными ранами, говорил о переполненных госпиталях и о том, как за ним на поле боя гонялся немецкий самолет, непрерывно стреляя. Бабы, утирая слезы уголком платков, спрашивали, не видал ли он кого из наших мужиков, о которых нет ни слуху, ни духу. Молились, приговаривая: "Слава Богу, что ты, Петя, живой вернулся с войны-то, теперь нам будешь помогать".
Я никак не мог взять в толк, почему наши отступают, ведь во всех книгах и газетах Красная армия прославля лась, как могучая и непобедимая.
В конце сентября нас постигла ужасная трагедия. Придя из школы, я увидел рыдающую маму и младших сестренок в окружении соседок, которые выносили из дома швейную машину, тулуп и еще какие-то "ценности", подлежащие конфискации. Кто-то из сельсовета сказал маме, что наш отец пропал без вести, может быть, сбежал с фронта, и теперь мы - семья изменника Родины. Зная своего отца как честного, законопослушного человека, я буквально остолбенел от такого известия. Побежал к родным за советом. Все собрались около мамы, утешая ее добрыми словами, обещали всяческую помощь, но больше было слез и причитаний. На следующий день в школе я подошел к Федору Федоровичу Головину, своему первому учителю, и поведал о случившемся. Он сказал, что эти слухи распускает Матрена Ивановна, секретарь сельсовета. Что касается без вести пропавшего отца, это еще не значит, что он изменник Родины. На войне человек может сгореть в огне без следа или попасть в плен в беспомощном состоянии. Война есть война. "Иди домой, - посоветовал мне Федор Федорович, - будь рядом с матерью, не оставляй ее одну в таком горе".
Так мы потеряли отца, нашего кормильца и защитника. За три месяца войны случилось непоправимое, невосполнимое: мама - вдова в тридцать пять лет, пятеро ребятишек - сироты. В соответствии со сталинскими законами нас, как семью изменника Родины, лишили всех льгот и пособий, предоставив самим карабкаться по жизни, выживать, как можем. Забегая вперед, скажу, что, несмотря на сделанные мной запросы, начиная с 1947 года и до сего дня, во все компетентные органы, а именно в ФСБ, МВД, Минобороны, Центральный архив МО, военкоматы, ответ был один: "Рядовой Редичев Тихон Николаевич, 1906 года рождения, пропал без вести в октябре 1941 года". Но вся беда в том, что человек или люди, "ославившие" нашу семью, не сделали простого - не опровергли подлого известия сразу же, как в 1947 году поступили документы, подтверждающие гибель отца в пламени войны.
Многие годы мама ходила в военкомат, к прибывшим с войны инвалидам, надеясь хоть что-то узнать об отце, но все ее старания ни к чему не приводили. Так и умерла великомученица Прасковья Ивановна в бесконечном ожидании своего мужа, не веря той хуле, которую кто-то на него навел.
Заканчивался 1941 год трескучими морозами, мы продолжали учиться в школе. Нюра, малышка, вскоре умерла. Жили очень скудно, так как урожай в колхозе был плохой, да и то, что уродилось, все вывезли по госпоставкам, а на трудодни маме ничего не дали. На столе главное лакомство - молоко и картошка, хлеб печь не из чего. Изобретательная мама готовила нам виргуны из тертого картофеля или блины из мерзлой картошки, найденной на поле, откуда ее не сумели вывезти до морозов. Во дворе сократилось поголовье овец, поросят, одну корову стали держать на два дома из-за отсутствия корма. Но налоги с каждой семьи собирали исправно. Вот и посудите, как мы жили. Мама мужественно держалась, изо всех сил трудилась, жалела нас. А впереди были не менее трудные годы.
