Дом № 15 - большое четырехэтажное здание с колоннами, выходящее тремя фасадами на три улицы - Большую Морскую, Невский проспект и набережную реки Мойки. В 1719 году здесь был построен по проекту архитектора Г. И. Маттарнови Мытный, или Гостиный, двор. Он строился для продажи съестных припасов, но затем был расширен и превращен в одно из главных торговых мест города.
В годы царствования императрицы Анны Ивановны 11 августа 1736 года произошел грандиозный пожар, погубивший все здания Гостиного двора.
В 1755 году на этом месте архитектором Б. Ф. Растрелли для императрицы Елизаветы Петровны построен с удивительной быстротой всего за 6 месяцев громадный деревянный Зимний дворец. Он был настолько велик, что перегораживал Большую Морскую улицу, обращая ее в тупик. Часть дворца отвели наследнику престола великому князю Петру Федоровичу и его супруге, будущей императрице Екатерине II, в другой - жила Елизавета Петровна со своим последним любовником Иваном Ивановичем Шуваловым. Вход во дворец был с Невской перспективы на углу Мойки. В отдельной части здания располагался театр.
В этом дворце Екатерина познакомилась с жившим рядом, в доме известного придворного банкира Кнутзена, артиллерийским офицером Григорием Орловым. Заметив, что Екатерина скучает в одиночестве, Орлов решил во что бы то ни стало обратить на себя ее внимание и целыми часами просиживал у окна. "Она, наконец, это заметила, - сообщал один французский дипломат, - а также и то, что Орлов был молод и красив".
Екатерина ненавидела дворец, в котором она столько выстрадала, поэтому, придя к власти, приказала его разобрать. В 1765 году на месте Зимнего дворца началось строительство дома для Николая Ивановича Чичерина, генерал-полицмейстера Санкт-Петербурга. Чичерин жил здесь до наводнения 1777 года, после которого был разжалован.
Постройки Зимнего дворца разобрали не полностью; в частности, сохранился дворцовый театр. В 1768 году в здании театра разместился знаменитый французский скульптор Э. Фальконе, а рядом возвели строение, где Фальконе и помогавшая ему Мари Калло работали над памятником Петру Великому. Здесь же в 1770 году впервые показана публике модель памятника.
В 1771 году в доме Чичерина открылась первая в Санкт-Петербурге частная типография. Владельцем ее был И.М Гартунг, уроженец города Майнца. В типографии печатались и продавались издания на немецком, французском и голландском языках, выполнялись заказы правительствен ных учреждений и частных лиц. Цензуру изданий осуществляла канцелярия Императорской академии наук. Типография Гартунга просуществовала всего восемь лет, не выдержав конкуренции с открывшейся в 1776 году частной типографией Вейтбрехта и Шнора.
После смерти Чичерина наследники продали дом князю Алексею Борисовичу Куракину. Как и брат его, Александр, князь Алексей Борисович дружил с великим князем Павлом Петровичем и переписывался с ним. Некоторые из писем были перлюстрированы, доставлены императрице Екатерине. Куракин пережил много неприятных минут и на некоторое время попал в опалу. Однажды сын Куракина застал отца бросающим в камин толстые связки писем. "Это письма Сперанского, - сказал князь сыну. - Если ты будешь когда-нибудь в моем положении, то советую тебе поступать таким же образом. Одни мертвые не говорят, а письмо обращается в мертвеца тогда только, когда оно сожжено".
Будущий знаменитый реформатор и составитель "Уложения государственных законов" Михаил Михайлович Сперанский начал свою карьеру в этом доме на Невском проспекте. Историю поступления его на службу к князю Куракину рассказывает лицейский товарищ Пушкина Модест Корф. "Князю Куракину, - пишет он, - управлявшему в последние годы царствования Екатерины II третьею экспедициею, понадобился, в прибавку к двум домашним секретарям, которые уже были у него для иностранной переписки, еще третий, собственно для русской. Некто Иванов, земляк Сперанского, служивший под начальством Куракина и живший у него в доме, был коротко знаком со своим земляком и часто посещал его. Он и рекомендовал Сперанского Куракину. Для испытания молодому человеку велено было явиться к восьми часам вечера. Куракин поручил ему написать одиннадцать писем к разным лицам. Сперанский остался ночевать у Иванова и тут же написал все письма, так что в 6 yтpa они уже лежали на столе у Куракина. Князь сперва не хотел верить, что дело уже выполнено, а потом, прочитав письма и видя, как они мастерски изложены, расцеловал Иванова за присланный клад и тотчас принял Сперанского". Так началась карьера семинариста, который в будущем определял всю внутреннюю политику России.
В конце царствования императора Павла I дом на углу Невского и Большой Морской был продан Куракиным откупщику Абраму Перетцу (см. "Наука и жизнь" № 9, 2001 г.). Значительную часть дома Перетц сдавал петербургскому военному губернатору графу Палену, одному из главных организаторов заговора, закончившегося 11 марта 1801 года убийством Павла I. В зимние месяцы 1800-1801 годов дом неоднократно посещали и другие участники заговора. В числе тайных посетителей приемной генерал-губернатора любопытство адъютантов возбуждал бородатый мужчина в тулупе и валенках. Его сопровождал в кабинет Палена доверенный камердинер. Роль бородатого мужчины играла Ольга Александровна Жеребцова, сестра екатерининских фаворитов Платона и Валериана Зубовых, любовница Уитворта, английского посланника при русском дворе, одна из главных участниц заговора. Она приходила в дом Палена для получения тайных инструкций и для согласования действий заговорщиков.
Взошедший на престол после убийства Павла I Александр I знал о заговоре, но до последней минуты надеялся, что на жизнь его отца не посягнут. Молодой император выслал Палена из Петербурга. В его бывшей квартире разместился хозяин дома коммерции советник Абрам Перетц. Когда пожар Москвы и неудачи при военных поставках подорвали громадное состояние Перетца, он вынужден был продать чичеринский дом богатейшим купцам Косиковским.
Новые владельцы, как свидетельствуют современники, нажили состояние злоупотреблениями при казенных поставках хлеба Санкт-Петербургу.
В доме разместился знаменитый ресторан Талона, о котором упоминает Пушкин в "Евгении Онегине". После того как Талон в 1825 году уехал из России, на месте его ресторана сразу же был открыт французский ресторан Фельета, известный изысканностью и разнообразием блюд.
В доме Косиковского с 1821 по 1831 год жил Николай Иванович Греч, один из наиболее известных литераторов того времени, издатель журнала "Сын Отечества" и (с 1825 года) литературно-политической газеты "Северная Пчела". В начале 1820-х годов в "Сыне Отечества", издававшемся еженедельно, публиковались стихи Батюшкова и Жуковского, Пушкина и Дельвига, Рылеева и Баратынского. Но журнал резко изменил свою направленность после событий декабря 1825 года.
В квартире Греча перед самым декабрьским восстанием 1825 года несколько месяцев прожил Вильгельм Кюхельбекер. Будущее представлялось ему в эти месяцы в самом радужном свете. В одном из писем он писал 10 июня 1825 года: "Я вошел в компанию теперь с Гречем и Булгариным - некогда моими противниками. Живу вместе с Гречем в доме Косиковского на Большой Морской. Мои сотоварищи хотят издать собрание моих сочинений... Я занимаюсь редакцией наших журналов". В 1831 году типография Греча переместилась в дом № 92 по набережной реки Мойки; в июле 1831 года переехал туда и он сам, купив этот дом у барона Аша.
В доме Косиковского жила в 1808-1810 годах одна из самых знаменитых французских актрис - мадемуазель Жорж, привезенная в Петербург летом 1808 года А. Х. Бенкендорфом, будущим шефом жандармов. Ей не было тогда и 20 лет. Мадемуазель Жорж начала выступать на парижской сцене в четырнадцатилетнем возрасте. Первое выступление в "Ифигении" Расина произвело огромное впечатление на зрителей. Наполеон, который был тогда первым консулом, просидел в своей ложе до конца спектакля и после неоднократно встречался с молодой актрисой. Мадемуазель Жорж рассказывает в своих мемуарах, как, расставаясь с Наполеоном, она попросила подарить ей его портрет. Вместо портрета Наполеон вытащил двойной золотой наполеондор со своим изображением и протянул ей, сказав: "Говорят, что я тут очень похож".
Приехав в Петербург, мадемуазель Жорж выступала на сцене и затмила всех петербургских актрис. У нее было много поклонников, среди которых оказался и сам император Александр I. Вскоре актриса уехала в Москву и вернулась в Петербург весной 1812 года. В самом начале войны - в июне 1812 года - она обратилась к императору с просьбой разрешить ей покинуть Россию.
"Я готов выдержать войну с Наполеоном, чтобы удержать Вас в России", - сказал ей Александр. "Но, государь, отныне мое место не здесь, а во Франции", - ответила Жорж. "Позвольте моей армии Вас опередить, и я Вас сам туда отвезу", - не сдавался император. "В таком случае я предпочту дожидаться французов в Москве", - отвечала актриса.
Мадемуазель Жорж осталась в Петербурге. Исполнилось ее пророчество, и французы заняли Москву. Но когда Наполеон начал отступать, актриса облеклась в глубокий траур и перестала выступать на сцене. В декабре 1812 года, как сообщили "Санкт-Петербургские ведомости", "Маргерет Жозефин Жорж-Веймер, французская актриса с сестрой Луизою-Шарлоттою Жорж-Веймер и отцом их, Франсуа Жорж-Веймер" покинули Россию, выехав "из углового дома Косиковского на Невском проспекте".
В середине 1820-х годов Косиковские пристроили к чичеринскому дому высокий трехэтажный корпус (в настоящее время дом № 14 по Большой Морской улице) с ионической колоннадой между окнами третьего и четвертого этажей. В этом корпусе незадолго до своей трагической смерти прожил полтора месяца Александр Сергеевич Грибоедов. Приехав в Санкт-Петербург вестником Туркманчайского мира с Персией, Грибоедов был назначен 25 апреля 1828 года министром-резидентом в Тегеран. Поселившись в верхнем этаже дома Косиковского, он разместил в снятой квартире огромный рояль, который, по возможности, возил с собой. Здесь его посещали поклонники и друзья, а также большое количество чиновных лиц. Несколько раз посетил Грибоедова в этом доме Пушкин, который жил тогда в гостинице Демута на Мойке, почти рядом с домом Косиковского. Но чаще они встречались в Демутовом трактире. "Я расстался с ним в прошлом (в 1828) году в Петербурге, перед отъездом его в Персию, - вспоминал Пушкин в "Путешествии в Арзрум". - Он был печален и имел странные предчувствия". 30 января 1829 года Грибоедов погиб в Тегеране.
В 1858 году как чичеринский дом, так и дом, примыкавший к нему на Большой Морской улице, были проданы наследниками Косиковских богатейшему купеческому дому Елисеевых. Хозяева крупнейших в Петербурге и Москве гастрономических магазинов, новые владельцы дома приступили к его внутренней перестройке, которая проводилась первоначально архитектором Г. И. Карповым, заменившим круглые окна второго этажа прямоугольными, а затем архитектором Н. П. Гребенкой. В нижнем этаже дома построили большой зеркальный зал, в котором устраивались вечера, лекции и литературные чтения.
Зал и другие помещения нижнего этажа сдавались владельцами и для проведения других мероприятий. В январе 1862 года здесь открылся Шахматный клуб, первый в Петербурге. Его организато ром, полностью оплатившим все расходы, был один из удивительнейших жителей Петербурга эпохи александровских реформ граф Г. А. Кушелев-Безбородко (1832-1870), прототип князя Мышкина в романе "Идиот" Ф. М. Достоевского. "Последний в роде", граф Г. А. Кушелев в 1835 году после смерти отца получил гигантское наследство. Но он страдал тяжелым недугом - пляской святого Витта. Современники считали его чудаком, полоумным. Получив прекрасное образование и обладая незаурядными способностями, граф собирал вокруг себя в загородном доме в Полюстрове самое пестрое и разношерстное общество. Здесь постоянно бывали многие поэты, в том числе Аполлон Григорьев, Лев Мей, реже - Н. А. Некрасов и И. И. Панаев. С 1859 года Г. А. Кушелев издавал журнал "Русское слово", где печатал произведения только что вернувшегося из ссылки Ф. М. Достоевского. Женитьба графа на Л. И. Кроль - "красавице-авантюристке", как ее не стеснялись называть в прессе того времени, женщине бурных страстей, способной на непредсказуемые поступки, - долгое время давала пищу для анекдотов и сплетен в петербургском обществе. Некоторые из этих анекдотов были использованы Ф. М. Достоевским при разработке истории отношений князя Мышкина с Настасьей Филипповной в "Идиоте".
Граф Г. А. Кушелев-Безбородко страстно любил шахматы, и открытие Шахматного клуба в России было его давней мечтой. Но вскоре вечера в стенах Шахматного клуба превратились в политические собрания, на которых выступали Н. Г. Чернышевский, Н. В. Шелгунов, Н. А. Серно-Соловьевич, Н. А. Некрасов, Г. З. Елисеев. 16 мая 1862 года в Петербурге начались сильнейшие пожары в районе Сенной площади и Апраксина двора. Они продолжались несколько дней и уничтожили целые кварталы. Многие в городе были убеждены, что пожары начались в результате преднамеренных поджогов. Известно, что Ф. М. Достоевский пришел в дни пожаров к Н. Г. Чернышевскому, чтобы молить его остановить поджоги. Начались репрессии. 8 июня 1862 года Шахматный клуб закрыли, а через месяц был арестован Н. Г. Чернышевский, которого посадили в Петропавловскую крепость, а затем сослали на каторгу.
С 1878 года в елисеевском доме начали проходить заседания Петербургского благородного собрания. Несколько позже часть дома занял Санкт-Петербургско-Азовский коммерческий банк; рядом расположился торговый дом потомков Абрама Перетца.
Большую часть нижнего этажа дома занимали известные всему Петербургу ювелирный магазин Гериа, табачный магазин Бостонжогло, бумажный магазин Балясова, а также правление Торгового товарищества братьев Елисеевых. На верхних этажах находилась огромная квартира владельца дома Петра Степановича Елисеева, а в последние годы перед революцией - его сыновей Степана и Павла.
После революции семья Елисеевых покинула Петроград. В 1918 году дом Елисеевых был передан Петросоветом и Наркомпросом "творческой интеллигенции города". Организовали знаменитый Дом Искусств, или "Диск", как иногда его называли, где поселились многие литераторы, сдвинутые революцией с насиженных мест. Быт Дома Искусств, названного в книге воспомина ний Ольги Форш "Сумасшедшим кораблем", описан многими его обитателями. О жизни Дома Искусств рассказывают Нина Берберова, Ирина Одоевцева, Евгений Замятин, Михаил Зощенко, Корней Чуковский, Виктор Шкловский, Вениамин Каверин, Всеволод Иванов, Михаил Слонимский, Всеволод Рождественский, Константин Эрберг, Иванов-Разумник, Нина Гаген-Торн... Одни воспоминания дополняют, поправляют, а иногда и опровергают другие. Яркую картину жизни этого дома дал в очерке "Дом Искусств" поэт Владислав Филицианович Ходасевич.
Под "Диск" были отданы три помещения: два из них некогда занимали меблированные комнаты (в одно - вход с Морской, со двора, в другое - с Мойки); третье составляло квартиру домовладельца, известного торговца Елисеева. Квартира была огромная, раскинувшаяся на целых три этажа, с переходами, закоулками, тупиками, отделанная с рыночной роскошью. Красного дерева, дуба, шелка, золота, розовой и голубой краски на нее не пожалели. Она-то и составляла главный центр "Диска". Здесь был большой зеркальный зал, в котором устраивались лекции, а по средам - концерты. К нему примыкала голубая гостиная, украшенная статуей работы Родена, к которому хозяин питал пристрастие, - этих Роденов в доме оказалось несколько. Гостиная служила артистической комнатой в дни собраний; в ней же Корней Чуковский и Николай Гумилев читали лекции ученикам своих студий - переводческой и стихотворной. После лекций молодежь устраивала игры и всяческую возню в соседнем холле.
К гостиной примыкала столовая, отделанная дубовой резьбой с витражами и камином. Обеды в ней были дорогие и скверные. Тут подавали пирожные - роскошь военного коммунизма, погибель Осипа Мандельштама, который тратил на них все, что имел. На пирожные он выменивал хлеб, муку, масло, пшено, табак - весь состав своего пайка, за исключением сахара. Сахар он оставлял себе.
Пройдя из столовой несколько вглубь, мимо буфетной, и свернув направо, попадали в ту часть "Диска", куда посторонним вход был воспрещен. Здесь жил князь С. Ухтомский, один из хранителей Музея Александра III, немного угрюмый с виду, но обаятельный человек, впоследствии арестованный и расстрелянный вместе с Гумилевым; жил пушистый седой старик Липгардт, говоривший всегда по-французски.
Из своей комнаты в кухню и обратно то и дело с кастрюлечкой шмыгала маленькая старушка М. А. Врубель, сестра художника. Соседкой ее была Е. П. Леткова-Султанова, свояченица К. Е. Маковского, в молодости знавшая Тургенева, Достоевского, сама писавшая в "Русском богатстве". Жил еще в том же коридоре Аким Волынский, изнемогавший в непосильной борьбе с отоплением. Центральное отопление не действовало, а топить индивидуальную буржуйку сырыми дровами (по большей части еловыми) не умел. Погибал от стужи. Иногда целыми днями он лежал у себя на кровати в шубе, в огромных калошах и в меховой шапке, которой прикрывал стынувшую лысину. Над ним по стенам и по потолку, в зорях и облаках, вились, задирая ножки, тайные амуры со стрелами и гирляндами - эта комната была некогда спальней г-жи Елисеевой. По утрам, не выдержав, убегал он на кухню вести нескончаемые беседы с сожителями, а то и просто с бывшим слугой Елисеевых Ефимом, умным и добрым человеком. Беседы, однако же, прерывались паузами, и тогда в кухне слышалось только глухое частое топотание копыт: это ходил по кафельному полу поросенок - воспитанник Ефима.
Коридор упирался в дверь, за которой была комната Михаила Слонимского - единственного молодого обитателя этой части "Диска". В редкий день не побывали здесь Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Константин Федин, Николай Никитин, безвременно погибший Лев Лунц и семнадцатилетний поклонник Э. Т. А. Гофмана - начинающий беллетрист Вениамин Каверин...
В том же коридоре помещалась ванная. Записываться на ванну надо было у Ефима, и ждать очереди приходилось долго, но зато очутиться наконец в ней и смотреть, как вокруг по изразцовой стене, над иссиня-черным морем с белыми гребнями носятся чайки, - блаженства этого не опишешь!
Пройдя через кухню и спустившись этажа на два по чугунной винтовой лестнице, можно было очутиться еще в одном коридоре, где день и ночь горела почерневшая электрическая лампочка, правая сторона коридора была глухая, а в левой имелось четыре двери. За каждой дверью - узкая комната в одно окно, находившееся на уровне тесного, мрачного, колодцеобразного двора. В комнатах стоял вечный мрак. Раскаленные буржуйки не в силах были бороться с полуподвальной сыростью, и в теплом, но спертом воздухе висел пар. Все это напоминало те зимние помещения, которые в зоологических садах устраиваются для обезьян. Коридор так и звался - "обезьянник". Первую комнату занимал Лев Лунц - вероятно, она-то отчасти и сгубила его здоровье. Его соседом был Александр Грин, автор романтических повестей, мрачный, туберкулезный человек, ведший бесконечную и безнадежную борьбу с заправилами "Диска", не водивший знакомств почти ни с кем и, говорят, занимавшийся дрессировкой тараканов. Последнюю комнату занимал поэт Всеволод Рождественский.
Между Грином и Рождественским помещался Владимир Пяст, небольшой поэт, но умный и образованный человек, один из тех романтических неудачников, которых любил Блок. Пяст и был Блоку верным и благородным другом в течение многих лет. Главным несчастьем его жизни стали припадки душевной болезни, время от времени заставлявшей помещать его в лечебницу. Где-то на Васильевском острове жила его жена с двумя детьми. Весь свой паек и весь скудный заработок отдавал он семье, сам же вел нищенское существование. Высокий, довольно плотный, с красивым, несколько дантовским профилем (высокий лоб, нос с горбинкой, слегка выдающийся подбородок), носил он шапку с наушниками и рыжий, короткополый тулуп, не доходивший ему до колен. Из-под тулупа видны были серые клетчатые брюки, известные всему Петербургу под именем "пястов". На ногах - прикрученные веревками остатки какой-то обуви, столь, однако же, гремевшей при ходьбе, что громыхание пястовских шагов всегда слышалось за несколько комнат.
Часть Дома Искусств когда-то занимали меблированные комнаты. Комнаты, за немногими исключениями, отличались странностью формы. Одна, например, представляла собой правильный полукруг. Соседняя комната, в которой жила художница Е. Б. Щекотихина, была совершенно круглая, без единого угла. Окна ее выходили как раз на угол Невского и Мойки. Комната М. Л. Лозинского, истинного волшебника по части стихотворных переводов, имела форму глаголя, а соседнее с ней обиталище Осипа Мандельштама представляло собою нечто столь же фантастическое и причудливое, как и он сам, это странное и обаятельное существо, в котором податливость уживалась с упрямством, ум - с легкомыслием, замечательные способности - с невозможностью сдать хотя бы один университетский экзамен, леность - с прилежностью, заставлявшей его буквально месяцами трудиться над одним неудающимся стихом, заячья трусость - с мужеством почти героическим и т.д. Не любить его было невозможно!..
В Доме Искусств жили также: художник В. Милашевский, обладавший классическими гусарскими штанами, не менее знаменитыми, чем "пясты", поэтесса Надежда Павлович, приятельница Блока, круглолицая, черненькая, непрестанно занятая своими туалетами, которые она собственноручно кроила и шила - вкривь и вкось, одному богу ведомо из каких материалов, а также Ольга Форш, начавшая литературную деятельность уже в очень позднем возрасте, но с великим усердием.
Окно в комнате Владислава Ходасевича выходило на Полицейский мост, и в него был виден весь Невский. Поэт часами сидел и смотрел в окно, и большая часть стихов в сборнике "Тяжелая лира" возникла именно у этого окна, из этого вида...
Разумеется, Дом Искусств, как всякое общежитие, не чужд был своих мелких сенсаций и дел, порой даже небольших склок и сплетен, но в общем жизнь здесь протекала достойная, внутренне благородная, главное же, проникнутая подлинным духом творчества. Потому-то и стекались к нему люди со всего Петербурга - подышать его чистым воздухом и насладиться уютом, которого лишены оказались многие. По вечерам зажигались многочисленные огни в его окнах - некоторые видны были с самой Фонтанки, - весь он казался кораблем, идущим сквозь мрак, метель и ненастье.
Осенью 1922 года обитатели Дома Искусств были выселены.
Дальнейшая судьба елисеевского дома менее романтична. Многих комнат, помещений и уголков, существовавших в начале двадцатых годов, мы уже не найдем. Значительная часть перестроена под кинотеатр "Баррикада". Но остались еще участки, особенно на верхних этажах, где сохранилась старая планировка. Частично это именно те комнаты, совершенно невероятных и странных форм: треугольные, квадратные, круглые, даже бутылкообразные.
Дом с венчающими фасад шестиколонными портиками глядит на нас и с панорам Невского проспекта, изданных в XIX и начале XX века, и с литографий прошлого времени почти таким же, как тот, который мы видим сегодня. Менялся только его цвет: то он был темно-красным, то вишневым, то светло-оранжевым, то розовым, но всегда присутствовали розовато-красные тона.
(Окончание - в одном из ближайших номеров.)
