Текст на многих страницах рукописей Пушкина сопровождают его рисунки. Чаще всего поэт рисовал портреты - самого себя, своих друзей и знакомых, а то и недругов. Работая над рукописью, думая о ком-то, он и рисовал портрет того или той...
Первый портрет графини Елизаветы Воронцовой, а рядом с ним - портретный набросок ее супруга появился на листе черновика XXXIII строфы 1-й главы "Евгения Онегина". А так как Пушкин мог увидеть Воронцову не ранее ее приезда в Одессу 6 сентября, то, естественно, и это ее изображение следует датировать сентябрем. Затем Пушкин снова и снова рисует портреты Воронцовой - в октябре, в ноябре. А в декабре на листе с LX строфой 2-й главы "Евгения Онегина" появляется погрудный портрет графини и еще шесть набросков ее изображения. А всего с сентября по декабрь 1823 года он нарисовал 17 портретов Воронцовой.
Ему, видимо, было интересно беседовать с ней, внучатой племянницей светлейшего князя Г. А. Потемкина -Таврического и дочерью польского коронного гетмана. Приятно было любоваться ею, слушать, как она музицирует, читать ей и ее гостям стихи. Он много думает о ней и, думая, рисует и рисует ее портреты.
Портреты графа М. С. Воронцова он набрасывал реже. Среди девяти изображений графа, созданных им с сентября по декабрь 1823 года, есть один загадочный рисунок: на портрете Воронцова изображен обнаженный натурщик в позе Геракла, раздирающего пасть льва. Но вместо пасти льва Геракл рвал волосы у Воронцова. Датирован рисунок концом октября 1823 года.
Известный русский искусствовед А. М. Эфрос, пытаясь разгадать смысл этой композиции, предположил, что сначала Пушкин нарисовал натурщика в позе Геракла, а затем, сделав слева от тела натурщика штриховку, увидел в ней чью-то прическу. И это, мол, подтолкнуло его изобразить вместо головы льва голову Воронцова. "Рисунок, - заключает Эфрос, - мог явиться подсознательным отражением недоразумений, начавшихся между поэтом и наместником".
Это объяснение Эфроса, на мой взгляд, явно надуманное, искусственное. Получается, что рисунок родился под пером Пушкина по воле случая. Не сделал бы Пушкин штриховки, не появилась бы и голова Воронцова.
Новую попытку объяснить столь необычный рисунок предприняла литературовед Ирина Сурат. Она не согласилась с предположением Эфроса, что рисунок - лишь отражение начавшихся недоразумений между поэтом и генерал-губернатором. В конце октября 1823 года, отмечает Сурат, отношения между ними "не были еще испорчены". Но тем не менее и она тоже видит в рисунке отголосок взаимоотношений Пушкина и Воронцова. "Рисунок этот, - пишет она, - кажется, отражает наметившееся соперничество". По мнению Сурат, соперничество между Воронцовым и Пушкиным заключалось в том, что уже в октябре образ Воронцовой "поселился" в сердце Пушкина. А в дальнейшем, мол, овладев сердцем графини, поэт одержал победу над ее супругом.
Для объяснения существа этого соперничества Сурат обращается к пушкинской эпиграмме "Певец Давид был ростом мал...", считая ее эпиграммой на Воронцова. Но ведь С. А. Фомичев, ведущий пушкинист, убедительно доказал, что эпиграмма сочинена Пушкиным не в Одессе, а в Кишиневе, не в 1823 году, а в 1822-м, не на Воронцова, а на другое лицо. Следовательно, связывать загадочный рисунок с этой эпиграммой нет никакого основания.
Итак, опровергая Эфроса, Сурат пишет, что разногласия между Воронцовым и Пушкиным возникли не в октябре 1823 года, а значительно позже. Но ведь и увлечение Пушкина Воронцовой, а следовательно, и соперничество поэта с ее мужем также началось не в октябре, а значительно позже, лишь в середине мая следующего года. Таким образом, толкование рисунка как Эфросом, так и Сурат мне представляется одинаково убедительным.
На мой взгляд, объяснения этого рисунка не дано до сих пор по причине ложного посыла. И Эфрос, и Сурат, и другие исследователи исходят из того, что отношения между Воронцовым и Пушкиным стали обостряться чуть ли не с первых дней их знакомства. Отталкиваясь от этого неверного посыла, они невольно видят в рисунке иллюстрацию к отношениям между поэтом и генерал-губернатором.
В действительности ни в первый, ни во второй, ни в третий месяцы жизни Пушкина в Одессе не было обострения отношений между ним и Воронцовым. Напротив, в первые месяцы общения с ним и особенно с рядом сотрудников генерал-губернатора у Пушкина могло сложиться и сложилось самое уважительное отношение к его новому начальнику. И дело тут не только в том, что граф, приехав в Одессу и объявив Пушкину, что тот переходит в его подчинение, принял его "очень ласково". Как известно, Пушкин мечтал о военной карьере. Стать военным ему не пришлось, но с юных лет относился к военному братству с восхищением. В лицейские годы он и его товарищи с восторгом провожали полки, уходившие на войну с Наполеоном. С еще большим восторгом встречали воинов, возвращавшихся с победой.
Лицеисты читали и заучивали стихотворение В. А. Жуковского "Певец во стане русских воинов". Они не могли не отметить, что в первом издании стихотворения М. С. Воронцову посвящались (как и некоторым другим прославленным полководцам) всего две строчки, а во втором две строчки превратились в двадцать четыре: рассказ о подвиге Воронцова теперь стал самым пространным и содержательным. И в дальнейшем Пушкин мог слышать о военных заслугах Воронцова. А теперь, в Одессе, он оказался рядом с героем Отечественной войны и даже в его подчинении.
От А. И. Казначеева, начальника канцелярии генерал-губернатора, и других чиновников Пушкин мог узнать, что прежде, в армии, они были в подчинении у Воронцова. А когда того назначили генерал-губернатором Одессы, пожелали также уйти с военной службы на гражданскую, лишь бы только продолжить служить в подчинении у графа. Для них он был наилучшим начальником - требовательным, но справедливым и заботливым. Узнал Пушкин, конечно, и о том, что многие просились на службу к Воронцову, но тот брал лишь тех, для кого, как и для него, честь и достоинство были превыше всего.
Пушкин, несомненно, с интересом слушал рассказы своего кишиневского приятеля И. П. Липранди и сослуживцев Воронцова о бесстрашии и полководческом таланте графа, о его внимательном отношении не только к офицерам, но и к рядовым солдатам, о его требовании уважать человеческое достоинство нижних чинов и запрете наказывать их физически. Известно было Пушкину и об отрицательном отношении генерал-губернатора к крепостничеству. Услышал он, конечно, и о недоброжелательном отношении к Воронцову в Петербурге, о неприятностях, пережитых и переживаемых генерал-губернатором в связи с интригами против него в высших сферах.
Последнее, на мой взгляд, и есть объяснение загадочного рисунка. Это они, власти предержащие, завидуя Воронцову и интригуя против графа, насели на него в образе Геракла. Но Геракл по сравнению с Воронцовым выглядит пигмеем. Такими пигмеями, как подсказывает рисунок, были, по мнению Пушкина, те, кто нападал на генерал-губернатора. Как ни интриговали они против него, как ни нападали, он оказывался сильнее своих недругов. Кстати, Пушкин мог прийти к выводу, что нападавшие на Воронцова и те, кто преследовал его самого, были одними и теми же лицами. Общим между ним и Воронцовым было и то, что оба они оказались удаленными из Петербурга. (Правда, как известно, Воронцов сам пожелал служить подальше от Петербурга с его интригами и сплетнями.)
В этом загадочном рисунке, как видим, нет ничего загадочного. Он, скорее, наглядное свидетельство уважительного отношения Пушкина к Воронцову, которое сложилось в первые месяцы жизни поэта в Одессе.
ЛИТЕРАТУРА
Жуйкова Р. Г. Портретные рисунки Пушкина. Каталог атрибуций. - СПб., 1996.
Сурат И. З. Геракл или певец Давид? Московский пушкинист, т. IV. - М., 1997.
Фомичев С. А. Праздник жизни. Этюды о Пушкине. - СПб., 1995.
Эфрос А. Рисунки Пушкина. - М., 1933.
