Скоро сорок лет, как я веду на местном телевидении передачи о природе, рассказывая землякам и о самых редкостных, и о самых рядовых событиях в ее царстве. Весной-то достаточно было проехать из конца в конец любого трамвайного или автобусного маршрута, чтобы увиденного хватило на часовую передачу. Не было сложностей и с киносъемкой: возле каждого скворечника распевали, забавляя слушателей, черноперые пересмешники; в грачиных колониях горластые птицы скандалили, воровали у соседей прутики из недостроенных гнезд, не обращая внимания на зрителей; купались в лужах воробьи, грелись на солнышке божьи коровки, плакали клены, источая из зимних ран сладковатую пасоку; на прошлогодней ветоши золотились звездочки гусиного лука...
Когда же надвигалась тяжелая шапка зимы с чередой коротких и однообразных дней, то порой и недели не хватало, чтобы подготовить трехминутный сюжет и показать, что жизнь природы не останавливается, не замирает и в самую суровую пору. И если с текстом еще кое-как получалось, то хорошие съемки, да еще тогдашней аппаратурой, удавались редко. А много ли стоит телевидение без живой картинки?
В первую неделю 1979 года после жестокого новогоднего бурана приходилось сидеть дома: еще не все дороги были расчищены от заносов. Ну, а в городе можно, конечно, снять снегирей на ясенях, синиц на кормушках, грачей и галок на станционных путях, но их уже показывали не раз, озябших, чумазых воробьев — тоже. Свиристели и дрозды-рябинники, ощипав рябину, улетели еще до солнцеворота. Полуручные белки в городских скверах уже давно не вызывали интереса...
Жаворонки! Симпатичные и милые хохлатые жаворонки, к которым я отношусь с неизменной любовью, где и когда бы их ни встретил: в городе или в безлюдной пустыне, в зной или в стужу, под осенним дождем или в тихий день позднего бабьего лета. Неназойливые и независимые, не теряющие достоинства и самообладания даже в самые трудные моменты своей жизни, они при каждой встрече вселяют в меня радость, заставляя забывать о мелких неприятностях. И взгляд у них внимательный и понимающий, и голос особо певучий, берущий за душу. Этот голос даже в моменты выяснения недружественных отношений с соперниками звучит не как угроза, а как мягкое и дружелюбное приглашение к беседе.
Вот им-то и было решено посвятить трехминутный рассказ в выпуске “Новостей” в такую пору, когда о весенних поднебесных певцах, полевых жаворонках, еще никто и не вспоминает даже. Благо, что мороз, улицы завалены снегом, и птицам с расчищенных дорог и тротуаров податься некуда. Хохлатые жаворонки в наших местах живут безвылетно: они не просто оседлые птицы, а и самые настоящие домоседы, которые держатся своих участков на окраинах сел и городов круглый год. Пусть горожане им тоже посочувствуют и, может быть, помогут. А то все заботы и внимание — избалованным синицам, у которых заслуг и достоинств ничуть не больше, разве что они наряднее и доверчивее, чем скромно одетые и осторожные хохлатые жаворонки, которых не знают даже там, где они не в редкость.
Зная характер и повадки этих птиц, я и не рассчитывал на скорую и легкую удачу. Надо было бы пораньше начать “охоту”, пока они были голодны, да густой морозный туман задержал наш выезд часа на полтора. Тем не менее жаворонков нашли быстро: они в эту пору в своих местах по одному, по двое чуть ли не на каждой автобусной или трамвайной остановке живятся. Тот, кто не знаком с их поведением, но знает самих, уверен, что не стоит никакого труда сфотографировать любого из них чуть ли не на заказ. На самом же деле не только сфотографировать, но и покормить симпатичную хохлатую бестию непросто. Жаворонок, бегая буквально под ногами прохожих, едва сторонясь колес автомобилей и спокойно стоя в полуметре от рельса, по которому катит грохочущий трамвай, лишь кажется доверчивым и беспечным — хоть в руки его бери. Он мгновенно ловит не только направленное к нему движение, но и любой беглый взгляд. Ни на секунду не теряет птица бдительности, и никогда никто не застанет ее врасплох: ни человек, ни кошка, ни залетевший в город ястреб-воробьятник — или убежит, быстро семеня ножками, или перелетит на другую сторону улицы, а то — и к следующей остановке, а высыпанные для нее крошки мигом склюют воробьи и голуби. От брошенной в ее сторону щепотки проса или семечек улетает, как от дробового заряда. Эта сверхосторожность годами не позволяла мне сделать ни одного хорошего снимка, но на этот раз была надежда, что погода заставит птиц быть покладистее: чем холоднее, чем больше снега, тем смелее ведут себя хохлатые жаворонки на улицах и дорогах. Надежда-то была, однако полной уверенности, что перехитрим мы, а не нас, не было.
...Похоже, что нам встретился холостяк-одиночка. Другой птицы близко не было. Обычно хохлатые жаворонки и зимой держатся семейными парами. Хотя они и не проявляют такой трогательной взаимной привязанности, как летом (порой их сдержанность даже похожа на отчуждение), но они неразлучны. Чем легче с кормом, тем они держатся ближе друг к другу, и, напротив, чем скуднее, тем дальше уходят или улетают друг от друга, поддерживая связь только голосами, еле слышными в уличном шуме.
Распушив перо, поставив торчком острый хохолок, жаворонок шел по тротуару, неспешно уворачиваясь от ног редких прохожих. Временами он останавливался и поджимал то одну, то другую ногу или продолжал идти на одной, подпираясь полураспущенными крыльями, словно калека костылями. Снимать надо было из машины, и не только потому, что свирепый мороз сразу же останавливал камеру, но и чтобы не насторожить и не спугнуть хохлатого пешехода. На ходу снимать нельзя: весь асфальт в ледяных буграх и шишках, машину качает даже на самой малой скорости. А нам нужен не просто удачный кадрик, а цельный кусок на минуту или хотя бы секунд на сорок. Остановить машину — он уходит. Нужно было в нужном месте остановить его. Была бы в кармане щепотка хлебных крошек, семячек или пшена, я сумел бы подвести его к съемочной площадке, как профессионального артиста. А тут еще операторы (кино- и звуковик) начали нервничать: ноги в легких ботиночках стали зябнуть, а от ног и сами дрогнуть стали. Одеться-то надо было, как на серьезную зимнюю охоту, а не как на легкую, короткую прогулку.
Что делать? Найти другого жаворонка было нетрудно, да и с ним было бы не легче. А наш тем временем свернул за угол, а за углом во весь первый этаж магазин: МОЛОКО, СОКИ, СЫРЫ, БАКАЛЕЯ, ХЛЕБ.
— Подождите, ребята, сейчас все будет, как в студии, — и бегом в этот магазин. Подошел к хлебным стеллажам, смел с двух полок крошки, смахнул их на ладонь, руку — в карман и — к выходу. У касс немного замешкался из-за длинных очередей. Показал, что ничего не покупал, сдал пустую корзину, и меня пропустили. А в дверях кто-то трогает за рукав и говорит тихонько: “Дяденька, вот возьмите”. За спиной стоит девушка-продавщица и смущенно протягивает теплую шестикопеечную, бывшую “французскую” булку. Рука против воли взяла подаяние и опустила его в тот же карман. Успев сказать “спасибо”, — бегом к машине.
А жаворонок ушел. Он, пока я добывал для него крошки, шагал и шагал, легкий на ногу, спрыгнул на обочину и вошел в тень высоченного дома на восемь подъездов. Это когда же он все их прошагает, чтобы снова на солнышко выйти?! Подгонять рискованно: может улететь; ждать — тоже, потому что света и так мало: солнце уже книзу пошло. Проехали вперед до удобного места, я насыпал на пути жаворонка немного крошек и постоял возле, чтобы не сразу уличным воробьям достались. А они уже все увидели и дожидаются на ветках молоденькой липы, когда отойду хотя бы на шаг. “Артист” не спешит, а я понемногу начинаю сомневаться в успехе и испытывать неловкость перед спутниками. Чтобы как-то сгладить их недовольство, достаю еще не остывшую булку, делю ее на всех и рассказываю, как она мне досталась. А тут и жаворонок на солнце вышел. Простодушно и деловито шел он прямо к корму. Сейчас зажужжит камера, и все будет готово.
Но пока не взял руками, не говори: “Мое”! На пути жаворонка оказался люк какой-то подземной системы. Снег на его крышке растаял от идущего снизу тепла, и хохлатый пешеход прилег на нее погреть лапки. Драгоценные минуты уходят, а он лежит. И подъехать к тому месту нельзя: заняв метров десять дороги, там стоит со спущенным колесом плитовоз.
Новая задача: как бы повежливее согнать жаворонка с люка. А он внезапно настораживается, издает боевой свист и летит в бой: на его участок вторгся чужак, такой же одиночка. Хозяин не намерен с ним делиться даже тем, чего у самого нет, и надо такого гостя выпроваживать немедленно, пока он не освоился и сам не стал считать себя хозяином. Прогнать-то он прогнал довольно быстро, но назад не вернулся. А крошки за моей спиной быстренько склевали воробьи и пара голубей.
У дня остается чуть больше двух часов, и желание снять жаворонка постепенно меняется на желание просто накормить его как следует на долгую ночь. (Хорошо, что половина крошек осталась.) Команда, подавляя глухое недовольство, дает советы, которые едва ли пригодились бы для съемок на птичьем дворе. И тут нам показалось, что жаворонок наконец-то понял, чего от него хотят, и, почти не останавливаясь, засеменил к машине. И надо же! Почти под самым колесом находит целое семечко и, ухватив его кончиками клюва, старательно бьет об асфальт, а потом тщательно подбирает все до пылинки и убегает из-под самого объектива назад, словно желая проверить, а не пропустил ли по пути еще какое яство.
Солнце все ниже, вот-вот тень домов той стороны подберется к стенам на этой. Зимние тени длинные и растут быстро. Но еще быстрее падает мой авторитет как знатока птиц, и я решаюсь на рискованно -безнадежный шаг: подогнать жаворонка к машине. Наверное, была в моих действиях какая-то недопустимая поспешность или непонятная для меня оплошность, достаточная для того, чтобы жаворонок понял: им заинтересовались, на него охотятся. Он остановился, прижал хохолок, повернулся ко мне и с приятным “тиви-ити-ви”, которое в моих ушах прозвучало как “ай-ай-ай, вот не ожидал”, улетел метров за двести, да еще и оттуда посвистел укоризненно.
Затевать еще одну попытку не было смысла, ибо перехитрить хохлатого жаворонка, почуявшего подвох, так же трудно или вовсе невозможно, как ворону или гуся, птиц, как известно, большого ума. Он уже не спутает вас ни с кем из прохожих, даже одинаково одетых, к которым по-прежнему будет “доверчив”. Так без единого кадра закончилась наша киноохота на маленькую птицу, которую, казалось, можно не только снять, но и погладить: этакий простачок, попавший впервые в большой город. А он оказался и смекалист, и независим, и осторожен, и вовсе не простодушен. Только и оставалось, что вернуться в тот магазин и заплатить за булку...
Прошло почти двадцать лет, за которые мы с тем же оператором снимали божьих коровок, муравьев, ласточек, черепах, жаб, змей и бобров и частенько вспоминали о той охоте, не решаясь заняться ею повторно. Но совсем недавно, когда появились новые телекамеры с длиннофокусными объективами, за один зимний день на трамвайной остановке и на скотном дворе пригородного хозяйства без всяких ухищрений был снят пятнадцатиминутный фильм о хохлатом жаворонке, в котором участвовали четыре разные птицы.
Воистину не знаешь, где найдешь — где
потеряешь.
