В дверь ветлечебницы зоопарка в Душанбе, где я работал после окончания Ветеринарного института во Львове, кто-то настойчиво постучал.
- Да-да! - ответил я, продолжая заполнять амбулаторный журнал.
Никто не ответил.
Рабочий день начался очень рано и не очень весело. Рано - потому что я любил приходить первым. А невесело - потому что во время утреннего обхода на дальнем пруду зоопарка, где обитали парочка журавлей-красавок и с десяток разных уток, обнаружили тушку журавля. Это была Журка - так звали журавлиху. Пруд, где поселили журавлей, небольшой и совсем неглубокий. Журавли с видимым удовольствием аппетитно жмякали клювами по воде, где водилось много мелких рыбешек и головастиков. По берегу рос высокий и местами довольно густой тростник - там журавли могли спокойно прятаться от посторонних глаз. Они любят уединение. И здесь, в маленьких джунглях, птицы чувствовали себя очень комфортно.
Журку обнаружила птичница апа (тетя) Нюра - так звали маленькую, немолодую, но очень проворную женщину-таджичку. Апа Нюра почти не говорила по-русски. На работу приходила, пожалуй, раньше всех. И ее можно было заметить издалека: цветастое платье и красные шаровары с рисунком, напоминающим северное сияние. Ее наряд дополняли черные резиновые калоши, надетые на босу ногу, а поверх головы - большой платок, повязанный на таджикский манер, узлом сбоку. Платья и платки у таджичек - предмет особой гордости, они часто их сами вышивают. К костюму еще добавим фартук. А в руках - ведро и совочек с веником.
- А-а-а, Сиродж! Инджабъе! Хозир! (Иди сюда, скорее!) - позвала меня чем-то взволнованная апа Нюра.
Практически с первого дня работы в зоопарке все сотрудники-таджики окрестили меня Сироджидином. Апа Нюра предпочитала сокращенный вариант - Сиродж.
- Ассалоалейкум апа Нура! Чи хели? (Здравствуйте. Что случилось?) - Сложив руки ладонями у груди, поздоровался я с птичницей.
- А, савсем плахой осталса! - причитала апа Нюра, показывая рукой в сторону дальнего пруда.
- Что случилось? - повторил я.
- На далний хауз Журка мурд аст! - Апа Нюра, схватив за рукав моего халата, почти потащила меня в сторону дальнего пруда. Хаузами служители зоопарка называли все водоемы.
Слова "касал", "хором" и "халол" я очень хорошо и быстро запомнил, и они не предвещали ничего хорошего: болеет, плохо себя чувствует. А о слове "мурд" - умереть - и говорить нечего.
Наконец, открыв замок и что-то продолжая причитать по-таджикски, птичница зашла в вольер.
Я подошел к журавлю. Возле него в травяной ямке лежала Журка. К моему большому удивлению, Жур не проявил никакого беспокойства, связанного с появлением постороннего человека в вольере. Последний раз я находился так близко от него, когда эта пара журавлей только прибыла в зоопарк и мне надо было произвести некоторые процедуры, связанные с их дальнейшим содержанием. Кстати, именно тогда апа Нюра сразу и окрестила новоприбывших - Жур и Журка. С тех пор подходить мне к ним ближе, чем на 10-15 метров, не удавалось. И вот теперь журавль стоял рядом с нами и растерянным взглядом смотрел по сторонам, даже разрешил себя погладить и, казалось, ждал от нас какой-то поддержки. Жур никак не хотел понять, почему его подруга не встает. Он несколько раз садился, потом сразу поднимался, словно хотел показать своей подруге: "Смотри, это же так просто - раз и встал! Нам же надо уйти в укрытие, здесь чужой!"
Я осмотрел место происшествия. Горло Журки перегрыз какой-то небольшой зверек. Сделано это было так быстро, что она даже не успела подняться на ноги. Вообще-то, журавли могут спать и стоя, засунув при этом голову под крыло. Но в этот раз, наверно, было слишком велико искушение присесть в уютную травяную ямку и сладко поспать. И вот чем это закончилось!
Крови ни на перьях, ни на земле почти не видно. Ранка на горле совсем небольшая. Выходит, все, чем успел полакомиться ночной хищник, - несколько десятков миллилитров крови, которую он тщательно вылизал. Журу, похоже, тоже досталось: неглубокие ранки на ногах, которые, впрочем, не вызывали опасения.
Апа Нюра что-то бормотала журавлю по-таджикски, как бы извиняясь и жалея его. Было очень необычно смотреть на них со стороны: оба почти одного роста. Апа Нюра нежно гладила узловатыми, натруженными пальцами его длинную, тонкую шею. А Жур смотрел на нее одним глазом и периодически кивал головой, как бы принимая слова сочувствия.
Я бережно сгреб Журку под мышку и отправился в лечебницу, оставив женщину и журавля утешать друг друга. Казалось, они одинаково переживали утрату. А мне надо было выяснить причину трагедии.
В лечебнице я произвел вскрытие птицы: все органы и ткани у журавлихи были без видимых патологических изменений. Это означало, что условия содержания и кормления вполне соответствовали физиологической потребности данного вида, что, конечно, радовало. Но что за хищник сумел напасть на журавлей, откуда он взялся - это предстояло узнать.
Оставив журавлиху на анатомическом столе, я сел заполнять протокол вскрытия и журнал утреннего обхода. Странный стук в дверь раздался, когда я заканчивал протокол.
Примерно минут через десять еще более настойчивый стук в дверь повторился. Закрыв и отодвинув журнал в сторону, я громко сказал:
- Войдите! Дверь открыта!
Неправду говорят, что ко всему привыкаешь. Почти все работники каждую смерть в зоопарке воспринимают как нечто личное. С гибелью животных, которых каждый день видишь и с которыми связано много как веселых, так и грустных воспоминаний, смириться трудно.
Когда долго работаешь с животными, к ним не просто привыкаешь, а порой прикипаешь. Начинается что-то вроде дружбы, а может, и любви. И вовсе не потому, что все они такие уж хорошие. Среди моих "любимцев", скажем, был вредный престарелый капуцин Сафрон или отъявленнейший негодяй гиббон Рома. От них иногда было больше неприятностей, чем радости. И вдруг в какой-то момент начинаешь понимать, что их любишь больше, чем тихих, ласковых и доброжелательных.
В дверь, однако, опять настойчиво постучали.
Подойдя к двери и слегка ее толкнув, я проговорил с некоторым недовольством в голосе:
- Да входите же наконец.
Дверь со скрипом отворилась, и кабинет заполнился ярким, осенним азиатским солнцем.
А на пороге...
На пороге стоял Жур!
- Это ты что ли своим клювом в дверь долбишь? - озадаченно спросил его. - Ну заходи, раз пришел! - и кивнул головой, приглашая внутрь.
Какое-то время журавль стоял, склонив голову на бок, пытливо оглядывая помещение. Потом сделал несколько неуверенных шагов и оказался в кабинете. Пытаясь сообразить, как журавль умудрился добраться до лечебницы, я открыл вторую дверь, ведущую в лабораторию. Журавль продолжал вышагивать за мной. Окончательно сбитый с толку, я открыл и третью дверь - в изолятор и патанатомку.
В третье помещение журавль вошел уже без приглашения, высоко поднимая ноги, словно боялся во что-то вляпаться, и вместе с тем так уверенно, будто там бывал уже не раз. Аккуратно переступая и вытянув шею, он подошел к столу, на котором лежала Журка, а точнее, то, что от нее осталось. Подойдя ближе, Жур несколько раз посмотрел по сторонам. Затем как-то странно кивнул головой, будто пытался поднырнуть под стол, и нежно курлыкнул.
Журка молчала...
А он продолжал стоять и уходить явно не собирался.
Насильно тащить журавля на дальний водоем, где произошла трагедия, мне не хотелось. И я решил оставить его охранять свою бездыханную подругу, пока что-то не придумается.
Тем временем приближалась "пятиминутка", на которую собирались все старшие специалисты, чтобы доложить о дне прошедшем и обсудить стратегию действий на день грядущий. Проходила она обычно в кабинете у директора. Вот именно туда я и отправился. А на ходу все пытался сообразить, как это Жур умудрился добраться до лечебницы? Ведь не собака же он, в конце-то концов, не по следу же шел? Птицы в зоопарках, как правило, не летают. И вовсе не потому, что им этого не хочется, а потому, что у них ампутировано крыло, по локтевой сустав. По крайней мере, так было в нашем зоопарке.
Подпрыгнуть птицам при этом, конечно, удается, но как только они начинают помогать себе крыльями, сразу кувыркаются и падают. Зрелище более чем грустное. Когда пара лебедей (они, как правило, держатся все время парами) рассекает озеро - это удивительнейшее по красоте зрелище: разворот головы, изящнейший изгиб шеи, грациозно закрученные на огузке перья, мощные движения тела, обгоняющего волну... Обычно самец плывет чуть впереди подруги. И вот резкая остановка и переход в свечу, чтобы размять крылья... А дальше нелепый кувырок.
Когда пришло время мне самому проводить процедуру купирования, все мое существо этому воспротивилось. Первыми моими пациентами на ампутацию стали утки-каролинки. А первыми учителями - ветврач Владимир Георгиевич (Георгич) и ветфельдшер Георгий Васильевич (Василич). И хотя между нами возникали какие-то разногласия по вопросам лечения и содержания животных, тем не менее я им на всю жизнь остался благодарен и признателен за первый опыт своей практической ветеринарной работы в зоопарке.
Так вот, тот самый Василич, желая продемонстрировать высший класс ветеринарной практики, в одно мгновение оттяпал первой же из уток кусок крыла практически по самый локтевой сустав. Я даже не успел "щелкнуть клювом". Так же быстро он наложил швы и обработал рану.
- Василич! Как можно? Зачем так много ампутировать? - только через минуту я смог выговорить что-то членораздельное.
- Можно и нужно! Чтоб не улетели! - дал он лаконичный ответ.
План в моей голове созрел мгновенно.
- Георгий Васильевич, следующую утку позвольте уж сделаю я!
Под недоверчивым взглядом фельдшера я аккуратно удалил утке третий пальчик сначала на одном крыле, потом на другом.
Скептически покачивая головой, Василич недовольно повторял:
- Улетит! Как пить дать - улетит!
- Вот это мы сейчас и проверим! - С легким замиранием сердца я бросил утку в сторону водоема. Платить за утку, если она вдруг действительно улетит, мне, конечно, никак не хотелось - цена ее составляла ровно половину моей месячной зарплаты.
Утка полетела.
-- !?!
Но как-то неуклюже и совсем не далеко. Хлопая лапками по воде, она пробежалась до середины озера и, помогая себе крыльями, попыталась опять взлететь. У нее это получилось. Но без рулевых перьев ей не удалось ни набрать высоты, ни совершить маневр. Птица резко затормозила, чуть не воткнувшись в кусты на берегу. Какое-то время мы продолжали наблюдать за ней. Помогая себе крыльями, утка совершила еще пару пробежек вдоль озера. Но скоро, похоже, успокоилась и взлететь больше не пыталась.
Точно такую же операцию я проделал и остальным уткам.
- Юрич! Рано или поздно улетят, - продолжал волноваться Василич, когда мы уже возвращались в лечебницу.
- Отвечать все равно буду я!
- Но мне тоже шею намылят!
- А разве мы собираемся об этом кому-то докладывать?..
Несколько раз мне снились кошмары, как все утки улетают со своими перелетными собратьями, но в конце концов результат оказался таким, как я и предполагал.
Во-первых, все водоплавающие птицы получили возможность немножко и очень невысоко пролететь над водоемом, что само по себе уже достаточно зрелищно. Во-вторых, птицы теперь могли гордо демонстрировать всю свою красоту. Но главное - это касалось особенно длинноногих аистов и журавлей (не говоря уже о всяких там выпях, колпицах и цаплях) - они получили возможность проводить нормальное спаривание, так как этот процесс у них происходит чуть ли не в полете. Птицы активно помогают себе крыльями удерживать равновесие!
Так вот, моим журавлям короткое купирование проводил я сам. Это означало, что в принципе перелезть через забор, помогая себе крыльями, Жур, конечно, смог бы. Но как он нашел лечебницу - для меня навсегда осталось загадкой.
На "пятиминутке", которая, как обычно, длилась почти час, обсудили все последние события. Я получил разрешение перевести журавля на остров центрального озера.
Журавль между тем стоял на том же месте и не проявлял особого интереса к окружающему.
- Журчик, однако нам велено жить дальше! - сказал я ему и, завернув журавлиху в холщовый мешок и прихватив лопату, направился к выходу. Жур, высоко поднимая ноги, без дополнительно го приглашения последовал за мной.
Через минуту озадаченные посетители, улыбаясь, наблюдали очень странную картину, как по аллеям зоопарка шагает молодой человек в белом халате, а за ним по пятам идет журавль.
Мы зашли в вольер и подошли к берегу озера. Я залез в лодку, а следом за мной, немного поколебавшись, и Жур. После первого гребка журавль, стоявший на своих длинных ногах, невольно присел, как раз на заднее сиденье. Несколько гребков - и лодка причалила к острову.
Я отправился искать укромное место для Журки. Жур не отставал от меня ни на шаг. Когда все было сделано, я показал журавлю на холмик:
- Вот здесь твоя подруга останется навсегда, стало быть, и тебе больше никуда не надо бегать. И это озеро, и этот остров теперь твой дом.
Расчет на самом деле был простой. Перелететь с острова на берег журавль не сможет. Никто из длинноногих птиц после короткой ампутации никуда не мог улететь. А пешком водную преграду ему просто не преодолеть, так как озеро достаточно глубокое.
Пока я осторожно забирался в лодку, Жур проворно запрыгнул на свое место и сел. Думая, каким калачом его выманить на остров, я сделал по озеру несколько кругов почета. Увидев аистов, я подумал, что на острове журавлю в одиночестве, может, будет и скучновато, и причалил возле его длинноногих, хоть и дальних, но все же родственников.
- Журчик, смотри - они на тебя немножко похожи, может, ты с ними поживешь?
Я всегда на полном серьезе и очень искренне разговаривал с животными. Мало того, часто убеждался, что они понимают. И тут нет никакой мистики.
Первый раз со мной это случилось в детстве. Шли мы тогда с бабушкой и старшим братом из детского сада домой. Возле троллейбусной остановки надо было переходить улицу. В то время транспорта было не так много, поэтому дорогу можно было переходить почти не глядя.
Бабушка, ухватив меня покрепче левой рукой, а брата - правой, шагнула на дорогу...
И тут вдруг - лошадь! И не просто лошадь. А громадная ЛОШАДЬ, да еще с телегой! У нее были очень красивая и длинная, рыжая, с золотой проседью грива и огромные лохматые копыта размером точно с мою голову. Увидев ее, я успел вцепиться в бабушку второй рукой и заглянул лошади прямо в глаза. Наши взгляды встретились, и я понял, что лошадь меня тоже видит. Тут я и сказал:
- Здравствуй, лошадь!
Я ее совсем не испугался. Нет, то есть я, конечно, сначала испугался очень сильно, но как только увидел ее добрые глаза - страх исчез.
И вдруг лошадь мне ответила:
- Здравствуй, мальчик!
И бабушка, и брат, скорее всего, это тоже слышали, но промолчали. Наверно, чтоб не показаться странными.
В ту самую секунду, как мы с лошадью поздоровались, мы сразу друг друга полюбили и очень многое поняли! Я понял, что лошадь нам ничем не угрожает и ее совсем не надо бояться. А лошадь поняла, что мы ей уступаем дорогу. И была очень благодарна, потому что тормозить с такой громадной телегой ей очень трудно.
Встряхнув золотистой гривой и благодарно покачивая головой, она прошла мимо. А бабушка спросила:
- Сережа! Ты что, знаешь эту лошадь?
- Да, - скромно ответил я.
До сих пор я очень хорошо помню этого громадного цыганского тяжеловоза, который и научил меня говорить с животными.
Мы продолжали сидеть в лодке, и я упорно объяснял журавлю, что аисты - его дальние родственники и что ему с ними будет совсем неплохо. А Жур продолжал сидеть на заднем сиденье. Стоящие неподалеку аисты его, похоже, совсем не интересовали.
Было слышно, как одна из посетительниц, показывая в нашу сторону, объясняла своей дочурке:
- Этот дядя - доктор Айболит. А журавушка болеет. Доктор уговаривает его скушать лекарства, а журавушка не хочет. Чтоб журавушка согласился, доктор покатал его на лодке...
Выручила меня апа Нюра, которая появилась на берегу с ведром рыбы, нарубленной как раз для аистов:
- Дьжур! Катайса не. Кушать ходи!
Жур, услышав знакомый голос, выпрыгнул из лодки и, пританцовывая, побежал к Нюре. Она ему говорила что-то очень ласковое и кидала рыбу, которую он на лету ловил и смешно затряхивал внутрь. Я тем временем бочком-бочком юркнул вон из вольера, оставив Нюру разбираться с журавлем. Она высыпала аистам из ведра остатки рыбы и, бросив журавлю по-русски: "Ай, сиди здесь!", - развернулась и вышла из вольера.
И хотя высота забора на центральном озере почти в два раза меньше, чем на дальнем, журавль из вольера больше никуда не уходил. Но история конечно же на этом не заканчивает ся. Потому что мне предстояло выяснить, кто же погубил подругу Журки.
После журавля-красавки жертвами ночного хищника стали еще три утки. Хищник появлялся ночью, примерно один раз в неделю. Ночные сторожа утверждали, что зверек живет в самом зоопарке и только ночью выходит поохотиться. Проверили вольеры, в которых содержались мелкие хищники и грызуны. Все они оставались на местах, были сыты, и если иногда и пытались поковыряться в полу, лелея надежду выбраться на свободу, то очень быстро оставляли эту затею - пол был бетонный.
Вопрос о ночном хищнике становился серьезным, так как налеты на зоопарк вошли у него в привычку, и надо было что-то срочно предпринимать. Оставалось одно - кому-то из специалистов устроить ночью засаду.
На случай несанкционированного выхода животных за пределы ограждений в каждом зоопарке имеется специальная бригада по задержанию беглецов, которую возглавляет главный ветеринар. В бригаде есть и некоторые средства задержания - от трезубцев, сетей и повалов (плоская брезентовая тесьма) до винтовок, оснащенных летающими шприцами с обездвиживающими препаратами. Но последнее - в хороших зоопарках, а у нас ружье было попроще - ТОЗ 16-го калибра. Вместо летающих шприцов - обычные патроны, которые в те времена еще было и не купить, снаряжать их приходилось самому. А так как все средства задержания находятся на ответственном хранении у старшего ветврача, то и выполнить поставленную задачу предстояло именно мне.
Зверька надо было обезвредить любым способом. И поздним осенним вечером я отправился на охоту - в родной зоопарк!
Тогда я не думал, что охота на вампира затянется чуть ли не на месяц, с конца осени до начала среднеазиатской зимы. Хищник несколько раз обводил меня вокруг пальца. И я обозлился на него уже не только потому, что он погубил еще несколько уток, но и потому, что надо мной стали посмеиваться сотрудники: они считали, что я просто-напросто засыпаю во время дежурства.
И вот - очередная засада.
Ночь была удивительно тихая и спокойная. В 4 часа утра я вышел на улицу и отправился на разведку. Дело в том, что еще накануне я обнаружил в заборе совсем небольшой лаз, который раньше просто не замечал. Лаз был настолько узкий, что там могла пролезть разве что очень стройненькая лисичка. Мало того, на арматуре, торчавшей из бетона, зацепился кусочек рыжеватой шерсти. Вот я и решил проверить, нет ли там на свежем снегу следов? Следов не было, что меня обрадовало: если сегодня хищник и появится, то все равно я здесь уже первый, - и трусцой направился в заранее приготовленное место - засаду.
Я просидел до пяти утра и уже было начал беспокоиться - очень мне не нравилась эта тишина, - как вдруг увидел лисью морду за деревом возле забора. Морда появилась совершенно бесшумно и так же тихо исчезла. Наверно, с минуту я просто не дышал, а ствол ружья беззвучно лег в оконный проем. Лиса неожиданно появилась из-за другого дерева и как-то уж очень неторопливо потрусила в сторону уток. Я нажал на курок.
Тишина!
Пока я сообразил, что ружье не снято с предохранителя, лиса исчезла! Через несколько минут, которые мне, естественно, показались вечностью, лиса появилась из-под заснеженных кустов уже на самом краю озера. Несколько секунд я упустил, пытаясь разглядеть, действительно ли это лиса, а не утка. Не хватало мне в добавок ко всему застрелить нашу птицу!
Так до сих пор не пойму - то ли я первый выстрелил, то ли она первая сделала рывок в сторону озера. Из ствола вылетел сноп огня, и несколько секунд я ничего не видел и только слышал кряканье уток. Загнав в ствол новый патрон, я выбежал на улицу. Вокруг полыньи суетились потревоженные птицы, но лису я не видел.
Неужели почудилось, неужели промазал?
Если ранил, она непременно попытается уйти, на этот раз тем же путем, что и пришла, другого просто нет, промелькнуло в голове. И я быстренько перекрыл ей путь к отступлению, заняв очень выгодную позицию как раз возле отверстия в заборе.
Лиса не появлялась, и я направился к тому месту, где в последний раз видел хищника.
Нашел я ее в кустах. После выстрела она все же успела развернуться и немного проползти в сторону спасительного отверстия в заборе.
С другой стороны озера показался Саид:
- А дохтур?! Твоя стрелял? Ушла? - протянул он как-то нараспев.
- Да куда же ей от нас деваться! - бросил я ему, присев возле убитой лисы и как-то совсем не испытывая по этому поводу радости. Взяв хищницу за хвост, я направился в лечебницу. Будет тебе наших уток драть!
Но когда я положил тушку на анатомический стол и включил свет, она меня озадачила еще раз. Это был старый-престарый лис! Страшно худой. Плохо полинявшая с лета шерсть торчала рыжими и серыми клочьями. Одно ухо было прошито дробью, как решето (но это кто-то постарался еще задолго до меня). Из зубов остались несколько коренных, а спереди торчал всего один клык, которым он так ловко и орудовал. Но кусать и жевать он уже не мог. Ему оставалось только пить кровь. По удивительному стечению обстоятельств в него попали всего несколько дробинок. Две из них прошили сонную артерию и яремную вену! С его холодеющей тушки фейерверком вылетали полчища блох...
Очень мне не хотелось выкидывать этого старого мудрого лиса на помойку, и здесь я поступил совсем не как ветеринар. Я отнес Лиса на речку, с которой он к нам и приходил, и опустил в воду. Вода его бережно приняла и, потихоньку увлекая за собой, отправила вниз по течению, в долину реки Кафирниган.
- Пока, Братец Лис! Ты отправляешься в свое последнее путешествие...
