Май в том памятном 1986 году начался как обычно. Зелень травы и распускающихся листьев мешалась с бело-розовой дымкой цветущих деревьев.
И вдруг - мороз, словно колдун, в один миг сгубил весеннюю красоту. Облетели цветы, на пригорках почернела трава, листья повяли, поблекли. А в некоторых урочищах, где холода были посильней, деревья и вовсе оголились. Непривычно было ходить по земле, усыпанной свежей листвой и белыми лепестками цветов груши, алычи, яблони.
Ночные заморозки захватили громадную территорию. Она начиналась на южных склонах Скалистого хребта, проходила через Передовой и заканчивалась на северных отрогах Большого Кавказа.
Но вот кончились холода. Второй раз пришла в лес весна. Снова зазеленели деревья. Зацвели кусты калины, бузины, малины, шиповника. И снова несчастье. Раскаленное солнце палило от зари до зари. В самых дождливых ущельях месяцами не выпадало ни капли.
В середине августа в составе маленькой экспедиции, организованной областным советом Общества охраны природы, я побывал в горных лесах. Путешествие решили начать с Лабинского ущелья, куда приехали уже в темноте. Пока устраивались на ночлег, ужинали, наступила полночь. Обычно в это время в горах чувствуется холодок, а тут и укрываться не пришлось. Нагретые за день скалы и земля излучали тепло.
Проснулся я в предутренних сумерках и сразу почувствовал, что чего-то не хватает. Огляделся. Вроде все как всегда: над головой - уходящие в небо пихтовые пирамиды, чистый и наконец-то остывший воздух, потухший костер. И тут понял - в лесу тишина. Утро без пения птиц. Такого я не припомню за всю свою жизнь.
Два дня ходили мы по склонам ущелья. Подымались до альпийских лугов, спускались в самые затемненные балки, заходили в широколиственные рощи, в дремучие хвойники. Всюду было безрадостно. Листья на дубах и буках были заметно мельче обычных, на некоторых деревьях к тому же - сморщенные или свернутые желобком. Да и цвет их был тускло-зеленым. На самых солнцепеках листва уже желтела и опадала. Больные деревья почти не давали тени. Высохшая земля была тверда как камень. На полянах скрипела под ногами жесткая трава. Головки клевера, колоски тимофеевки, цветы ромашки и зверобоя засохли.
Ни одной ягодки не уродили в тот год рябина, смородина, малина, крушина. Не было и фруктов, желудей, орехов. Хвойные деревья на первый взгляд от заморозков и жары не пострадали. Отдельные куртинки елей и пихт дали лишь реденькие шишки, а на соснах и таких не было.
Обитатели горного леса: пеночки, горихвостки, дрозды, мухоловки, зяблики, зарянки - спустились на дно ущелья поближе к воде, где на влажной земле созрели семена трав, встречались кусты калины со зреющими гроздьями.
Но и там не было слышно обычного радостного птичьего многоголосья. Птицы словно понимали, что всем обитателям леса предстоит голодная зимовка.
Не часто подобное бедствие случается в природе. Обычно бывает так: не уродит бук, зато принесут желуди дубовые рощи, даст урожай круглый орех-лещина. Из трех хвойных пород хоть одна да порадует жителей леса полновесными шишками. Чаще бывает, что неурожай охватывает отдельные урочища или ущелья. Во всяком случае, на памяти стариков-долгожителей такого полного неурожая в горном лесу на такой большой площади не было.
Через четыре месяца я снова отправился в лес. Приехали рано, пришлось ожидать рассвета, который никак не мог перебороть тьму. Над восточными вершинами давно уже высветилось небо, а в теснине Аксаутского ущелья все никак не растает морозная мгла. Медленно выплыло тускло-желтое солнце, и наступил серый декабрьский день. Идем километр, второй и третий - пусто и тихо. Кажется, все живое покинуло горный лес. Остались только снег, скалы, холод и деревья. Безмолвие нарушают скрип снега да тяжелое дыхание моих спутников на крутых подъемах. Наконец на затемненной стороне хребта находим кабаньи следы. По отпечаткам копыт определяем состав гурта. Семь крупных свиноматок, четыре подсвинка, десять или одиннадцать сеголеток. Кабаны поедали ожину. В обычные кормные годы они не обращают внимания на этот колючий кустарник, а сейчас голод заставил поедать зеленые, грубые листья. Из ожинника гурт вышел на солнечный травянистый склон. Снега здесь нет. В поисках корней солодки, копейника да личинок и куколок насекомых свиньи перерыли землю на глубину 30-40 сантиметров. Если ударят сильные морозы, промерзнет земля или выпадет глубокий снег, то не только поросята, но и многие взрослые кабаны будут обречены на гибель.
Из-за неурожая орехов количество мышевидных резко сократилось. Кунички, прекрасные древолазы, стали больше охотиться на птиц и белок. А вот лисы и шакалы покинули лесные чащи, спустились в предгорные районы, бродили по степям, сбивались в стаи около скотомогильников, разыскивали падаль. Поэтому за целый день мы не встретили ни одного лисьего следа. Да и заячьих следов необычно мало. Опять-таки причина - неурожай орехов. Не стало мышей, хищники усилили охоту за зайцами и изрядно сократили количество косых.
Только косули и олени не страдают от голода. В любое время года для них достаточно корма в лесу. На такое зимнее пастбище мы наткнулись в сосновом бору. На земле сплошной ковер полегшей зеленой осоки, трава объедена, кучи орешков и следы оленей. Отсюда животные пошли на вырубку, где обкусывали веточки молодых осин.
Черный дятел-желна да несколько поползней - вот и все птицы, встреченные за целый день. Нет обычных вьюрков, дроздов, дубоносов, голубей-витютней, крикливых соек. Птицы улетели на южные склоны Большого Кавказского хребта и на территорию Краснодарского края.
Еще только четыре часа, а в теснинах и в густой чаще уже копится пепельная дымка. Уныло смотрят ели, чуть больше обычного обвисли ветки великанов-буков, кажется, сгорбились дубы-патриархи. От печального, почерневшего леса ощутимо веет горем и скорбью.
В середине января 1987 года пошел снег. Шел он день, второй, третий. Небольшой перерыв - и снова неделю подряд. И так до конца февраля.
Острые пики вершин оделись в лохматые шапки. Ущелья переполнились снегом, а на месте балок и расщелин оказались ровные поляны.
Скопившиеся на хребтах громады снега то и дело с грохотом скатывались, погребая дороги, постройки, перегораживая плотинами реки. Сопровождающие лавины ударные волны ломали и сметали тысячи гектаров леса.
Из Домбая, Приэльбрусья, Архыза были эвакуированы отдыхающие. И жизнь в этих центрах туризма замерла до весны. Глубина снега в некоторых местах достигла четырех и более метров.
В памяти карачаевского народа сохранились сведения о необычно снежной, суровой зиме - "Аман къыш". Случилась она в 1879-1880 году. Снег шел почти каждый день. Свирепые метели и бураны хоронили гурты скота и отары овец вместе с пастухами и чабанами. Старики, рассказывая об этой трагической зиме, перечисляли фамилии аульчан, у которых от десяти-пятнадцати тысяч овец и коз осталось по два-три козленка. Эта зима настолько памятна народу, что до середины двадцатого века она служила старожилам исходной точкой для летосчисления.
В начале февраля 1987 года мне удалось снова побывать в этом лесу. Гусеничный трактор не шел, а плыл, проваливаясь по самую кабину в рыхлые сугробы. Снег сыпал не переставая, видимость - не более пятнадцати метров. Но лесничий по одному ему известным приметам умудрялся ориентироваться и указывать трактористу путь. В мелколесье, где снег особенно глубокий и рыхлый, трактор завяз. Проваливаясь по грудь, идем пешком. На вид нежный и мягкий, снег на деле оказывается вязким и плотным. Ноги не поднять и не протянуть. Сначала надо всем телом и коленками раздвинуть тяжелую массу, потом продвинуть ступню на несколько сантиметров и снова проталкивать туловище. Расстояние в триста метров преодолевали почти час.
Наконец входим в густой пихтарник. Тут, как уверяет меня лесничий, живет гурт свиней. Снега здесь значительно меньше. Он лежит на ветвях деревьев, как на крышах. Под комьями все истоптано и изрыто. Обычно свиньи рылом переворачивают дерн, как плугом. Но сейчас промерзший грунт не поддается обессиленным животным. И они разгребают подстилку.
Обгрызенные корни деревьев, обкусанная хвоя, объеденный гнилой пень. Все красноречиво говорит, что свиньи находятся на пороге голодной смерти. А вот и жертвы - на лежках присыпанные снегом трупы четырех подсвинков. Кабаны истощены до последнего.
Ветер сегодня слабый. Здесь в густых пихтах он вовсе не чувствуется. Прошли еще метров двадцать. Послышался тихий шорох. Десятка два свиней встали с лежек, тесно сгрудились у снежной стенки, обрамляющей их жизненное пространство. Не слышно обычного фырканья, сопения. Животные стоят молча, не пытаются бежать. Проходит минута, другая. Черные, под густым снегопадом они на глазах стали серыми, а затем все белей и белей, пока не превратились в призрачные силуэты, с трудом отличимые от сугробов. В неподвижности животных угадываются обреченность и покорность смерти.
Монотонный шелест падающих снежинок странным образом одурманивает сознание. Погружает в покойную дремоту, манит к вечному покою. Приближающийся гул мотора помог стряхнуть снежное наваждение. Тракторист выбрался из сугробов и подъехал к нам. Сгружаем около центнера жома от сахарной свеклы, два мешка зерновых отходов.
Прошла ровно неделя. Поздно вечером зазвонил телефон. Говорит лесничий: "Александрович, я только что вернулся из леса, где мы оставили кабанам подкормку. Она вся лежит нетронутая. А весь гурт погиб. Я пересчитал - девятнадцать штук. Так рядышком, на лежках, и замерзли. Скажи ты мне, почему они отказались от жома и зерна?"
Ответить на вопрос лесничего не просто. Скорей всего, подкормка была выложена слишком поздно. Животные уже и не пытались бороться за жизнь. Не исключено, что свиньи, живущие в отдаленных ущельях, не встречали культурные посевы и просто не знали, можно ли есть зерно. Пищевой консерватизм за один-два дня не преодолевается. Когда кабаны, например, расселились на севере Европейской части РСФСР, то в первые годы волки их не только не трогали, но и старались избегать. И лишь спустя некоторое время включили кабанятину в свой рацион.
Весной останки погибших кабанов встречались по всему горному лесу. Сколько погибло - никто не знает.
В Тебердинском заповеднике, где учет зверей поставлен отлично, из полтысячи кабанов уцелело около сотни. Свиноматки, пережившие голодовку, не принесли ни одного поросенка. Однако чрезвычайное бедствие, обрушившееся на животных, не вызвало сочувствия у людей. Осенью 1987 года лицензий на отстрел кабанов было выдано нисколько не меньше, чем в предыдущие годы.
