Памяти Бориса Стругацкого

Люди смертны. Мы это очень хорошо знаем, помним и относимся к этому достаточно спокойно. И это правильно. А то бы спятили. Но то, что нам и самим когда-нибудь придется... Как бы это сказать... Вот этот факт — толком не укладывается в голове до самого его наступления. Поэтому настоящее изумление и настоящую боль испытываешь, только если со смертью другого человека отламывается, уходит в прошлое, отмирает громадная и очень важная часть твоей собственной жизни. Да, сам ты еще жив. Но уже лишь частично. Руки-ноги при тебе. Но у твоей души, у того, что составляло твою сущность, всю жизнь учащуюся жить, немилосердная судьба уже оттяпала то ли ногу, то ли руку.

Мне посчастливилось общаться с Борисом Натановичем Стругацким с 1974-го года. Именно тогда я впервые пришел на его знаменитый питерский семинар, аналогов которому так и не возникло ни во времена СССР, ни, тем более, позже. Теперь я думаю, что причина этого проста: на семинаре дело было не столько в обсуждении конкретных достоинств или недостатков очередного опуса того или иного молодого автора, сколько в том, что великий писатель и великий педагог Бэ Эн помогал нам развиваться как людям. Не просто как писателям — но как людям вообще.

В конце 60-х Стругацкие написали в «Гадких лебедях»: «волчица говорит своим волчатам: "Кусайте как я", и этого достаточно, и зайчиха учит зайчат: "Удирайте как я", и этого  тоже достаточно, но человек-то учит детеныша: "Думай, как я", а это уже преступление...». Вот и весь секрет. Никогда на семинаре нас не учили думать так, как думает шеф. Нас учили просто думать. Поэтому мы оказались такими разными. И все эти разные в одинаковой мере ощущают теперь невосполнимую потерю.

Когда-то мимолетного генсека КПСС Андропова осенило в Кремле: «Мы не знаем общества, в котором живем». Стругацкие поняли это на два десятка лет раньше него. И в меру своего громадного, уникального таланта принялись пытаться понять, где живут, и делиться результатами размышлений с читателями.

Путь познания тернист и извилист. Пониманию мешают и недостаток информации, и детские предвзятости, и по-человечески вполне понятное раздражение или негодование. Но, во всяком случае, в каждом своем произведении братья делали очередной шаг на пути познания общества, в котором живут, и всякий раз оказывались хоть на мысль, хоть на полмысли впереди большинства из тех, кто шел тем же путем, кого хоть как-то волновали те же тайны. Поэтому каждая их книга воспринималась как откровение.

В последние годы мы с Борисом Натановичем все больше спорили. Но с ним и спорить было одно удовольствие. От его возражений получалось становиться не беднее, а богаче. Потому что, во-первых, он сам по-прежнему думал. Это теперь нечасто встречается. Во-вторых, он думал над словами собеседника. Это теперь встречается еще реже. Спор с ним обогащал — а не вытряхивал из мозгов остатки разумения, как, скажем, истерические схватки демократических и патриотических маньяков на каком-нибудь «Суде истории».

И в-третьих, над его словами тоже нельзя было не думать. Ведь он был абсолютно честен. Он говорил то, в чем сам искренне был убежден — а не то, за что ему заплатили. Не то, благодаря чему удастся круто пропиариться. Не то, что должен говорить, потому что прежде говорил то же самое, и теперь нельзя сдать назад, а то уважать перестанут. Не то, чего ждут слушатели.

Этого теперь вообще, почитай, уже не встретишь.
Жутко подумать, что мне с ним уже не доспорить.
Никогда.
Никогда.
Какая пустая впереди жизнь...