Реформа РАН с точки зрения этнографии

Накануне Дня этнографа, который отмечается 17 июля, в день рождения Николая Миклухо-Маклая, руководители Кунсткамеры рассказали о том, может ли быть реформа полезной для ученых и чем отличаются этносы в эпоху глобализации.

Даже если завтра грянет новый ледниковый период, это лето останется в истории российской науки как самое жаркое: о чем бы ни заходила речь, все сейчас сводится к обсуждению реформы Академии наук. Директор Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого (так на самом деле называется Кунсткамера) переживает не только за судьбу уникального музея, а за всю российскую науку, которая именно с Кунсткамеры и началась 299 лет тому назад, в 1714 году. Спустя 4 года на берегу Невы было заложено здание «Палат Санкт-Петербургской Академии Наук, Библиотеки и Кунсткамеры»  , и по сей день сохранившее  первоначальный облик, а со временем ставшее символом Российской академии наук.  Ну, а наш журнал и Кунсткамера прочно связаны тем, что так называется одна из старейших рубрик, где можно найти самые удивительные и необычные факты со всего света (нем. Kunstkammer — кабинет редкостей).

Кунсткамера была создана «для поученья и знания о живой и мертвой природе, об искусстве человеческих рук». Современники писали, что по богатству коллекции она «едва ли не оставляли за собой все другие музеи Европы».  Посетителям предлагали кофе — тоже диковинка, или рюмку водки, так привлекали людей посетить невиданное ранее заведение, ведь Кунсткамера стала первым российским музеем. Петр считал, что охотников до знаний надлежит «приучать и угощать, а не деньги с них брать».

Музей, известный всем петербуржцам и гостям города, ведет огромную исследовательскую работу. На самом деле посетители, а их в прошлом, 2012 году, побывало в Кунсткамере более полумиллиона, видят менее 1% коллекций. Все остальное — это запасники и предмет изучения исследователей со всего мира.

Пользуясь статусом музея и хранилища культурного наследия, Кунсткамера могла бы «спрятаться» от реформы под юрисдикцией министерства культуры, но, по словам директора музея Юрия Кирилловича Чистова, такой вопрос даже не стоит:  «Кунсткамера — это колыбель Российской академии наук. Мы потеряем при таком раскладе свое научное лицо. В музее работает 85 научных сотрудников, примерно такое же количество музейных». Кроме того музеи, находящиеся под эгидой министерства культуры, получают средства на музейную деятельность, но при этом не имеют права тратить эти деньги на исследования.

Так ли плоха реформа науки в принципе? Кунсткамера повидала разное — реформировали Академию, она сама претерпевала изменения. История знает примеры, когда реформирование шло на пользу. Можно сказать, что сама Академия появилась благодаря реформаторской деятельности Петра Первого. Но и после него были в Российском государстве люди, считавшие поддержку науки делом государственной важности. Речь идет о реформе Академии 1836 года. «В 1826 году на торжествах в честь 100-летия Академии ученые обступили Николая I и стали жаловаться на то, что нет смены поколений, им самим уже тяжело заниматься исследованиями, не хватает денег, «Академия истаивает». Император ответил, что он все прекрасно понимает, но вот сейчас нет денег, но как только станет поспокойнее, Академия получит все, что ей необходимо. В 1830 году вдвое повысились зарплаты, в 1836 году был принят устав Академии и, собственно, осуществлена реформа. Так что не всякое реформирование зло», — рассказывает заведующая отделом истории Кунсткамеры и отечественной науки XVIII века, доктор исторических наук Маргарита Федоровна Хартанович.

Руководство Кунсткамеры не дожидаясь реформ делает то, от чего зависит будущее музея. К примеру, решает проблему молодых кадров. «У нас нет закона, по которому люди должны по достижении пенсионного возраста выходить на пенсию, а так как наши пенсионеры получают неприлично маленькие суммы, то заставлять их это делать было бы просто издевательством. Но нам нужны новые кадры, у нас потрясающие аспиранты, которым некуда идти работать. Поэтому из внебюджетных средств (доходы от билетов в музей, благотворительность, печатная продукция и пр.) мы платим своим пенсионерам зарплату, а на освободившиеся места набираем молодежь», — рассказывает Юрий Кириллович. В качестве иллюстрации того, что «все проблемы от нищеты», приводит цифры (они, кстати, выложены в открытом доступе на сайте Кунсткамеры в годовом отчете за 2012 год): в прошлом году из бюджета музею было выделено 83 538 500 рублей. Из них 76 303 603 ушли на зарплату, 1 782 479 на коммунальные платежи, а 5 452 418 рублей, обозначенные как «прочие расходы» — это средства на научные исследования. При пересчете на число сотрудников  получается 31,5 тысяч рублей — на эти деньги надо умудриться съездить на конференции, в экспедиции, провести исследовательскую работу и прочее, что совершенно нереально. Если взять бюджет всей РАН, который составляет 62 млрд рублей, то на финансирование исследований приходится 3 млрд, которые распределяются между 450 институтами. Для сравнения, такие научные центры как Гарвард в пересчете на рубли получают в год порядка 40-50 млрд. Но и при таком положении дел Кунсткамера не бездельничает. За прошлый год сотрудниками была выпущена 41 книга, почти 250 статей в рецензируемых и других изданиях, проведены десятки экспедиций по России и всему миру.

А нужна ли нам этнография сегодня? В такой многонациональной стране, как наша, этнография, как наука, изучающая различные этносы и их взаимодействие, это одна из главных областей знаний,  имеющих крайне важный прикладной аспект. В музей постоянно обращаются представители как федеральной, так и местной власти с просьбой о проведении экспертиз и вынесения тех или иных экспертных решений по разного рода национальным вопросам. Сотрудники  музея входят в состав экспертного совета по вопросам укрепления толерантности в Санкт-Петербурге, участвуют в разработке программы «Преступления на почве расовой ненависти: проблемы экспертизы».

Исследуя прошлое, ученые ориентируются на предметы материальной культуры, быта, одежду, которые до недавнего времени были присущи конкретному времени и народу. Сейчас, в эпоху глобализации, мы настолько перемешались, что совершенно непонятно, как нас будут идентифицировать этнографы и историки, например, XXIII века. Но это только на первый взгляд, наметанный же глаз этнографа видит иначе: «Даже если представителей разных народов запустить в один магазин, все оденутся по-разному и можно будет угадать какие-то присущие разным этносам черты. Даже не намеренно мы все равно сохраняем какие-то признаки своей национальности, мест, где родились и выросли, и выражается это очень по-разному. Но наиболее очевидна разница в отношении к информации»,— рассказывает Юлия Аркадьевна Купина, кандидат исторических наук, специалист по коренным народам Сибири, а ныне замдиректора по музейной работе. —Например, корейцы не могут обойтись без ритуальных разговоров о погоде даже при обсуждении очень важных вопросов. Американцы напротив, ценят смысл каждой строчки, не любят всяких смыслов «между строк», а мы, русские, к информации относимся с некоторой небрежностью, считаем, что у нас ее много и можно распоряжаться как угодно. Интересно наблюдать также, как разные национальные черты переносятся в интернет. Несмотря на то, что можно сохранять анонимность, в социальных сетях зачастую соблюдаются те же законы, что и в обществе». Так что историкам будущего будет над чем поразмыслить, хоть мы и стараемся осложнить им задачу. Ну, а  чем в итоге обернется реформа РАН, будем надеяться, мы узнаем в ближайшем будущем.