Чужие желания понятны не всем приматам
Умение угадать чужой выбор оказалось сугубо человеческим свойством.
Мы все в той или иной степени понимаем чужое психическое состояние, то есть осознаём, что другой человек может не знать что-то, что знаем мы, и наоборот, что у его эмоций есть свои причины, а у поступков – свои мотивы и т. д. Иными словами, мы можем у себя в голове построить «теорию (чужого) разума». Свойство это не то чтобы врождённое. Например, если маленькие дети смотрят сценку, в которой некий персонаж оставляет конфету на столе и уходит из комнаты, а вернувшись, не может её найти, потому что приходила мама и убрала конфету в ящик – так вот, по поводу происходящего маленькие дети впадают в недоумение. Они не понимают, почему тот, кто вернулся, ищет конфету не там, куда её перепрятали, а ищет её на старом месте. Им кажется, что если они видели, как мама прячет конфету, то и все вокруг должны про это знать, и герой сценки в том числе; их не смущает, что персонаж отсутствовал и просто не видел, что происходило в комнате. И лишь с четырёхлетнего возраста дети начинают осознавать, что их опыт и чужой опыт могут отличаться.
Способен ли только человек теоретизировать насчёт чужого разума или у других животных это умение тоже есть? Мы писали, что в какой-то мере оно есть у воронов и человекообразных обезьян. Однако «теория разума» – сложный феномен, и проявляться может по-разному, предсказывать в чужом поведении можно разные вещи. Сотрудники Института эволюционной антропологии Общества Макса Планка вместе с коллегами из Намибии и Великобритании описывают в PLoS ONE один аспект «теории разума» который, по-видимому, является сугубо человеческим. В эксперименте участвовали несколько десятков детей от пяти до одиннадцати лет (то есть уже со способностью понимать чужое психическое состояние) из Намибии, Германии и Самоа. Кроме детей, были ещё шимпанзе обыкновенные и карликовые (бонобо), гориллы и орангутаны. Всех ожидали три разных угощения, но за эти гостинцы с ними соревновался взрослый человек. Он явно демонстрировал, что именно в еде ему нравится. А дети и обезьяны должны были со своей стороны выбрать, что хотят они.
Вкусы человека-конкурента и желания детей и обезьян иногда совпадали, иногда нет. И вот когда ребёнок видел, что конкурент за столом любит то же, что и он, то свои пожелания он старался скрыть. Очевидно, расчёт был в том, чтобы конкурент не испугался, что ему не достанется, и не схватил то же самое, что нравится тебе, и не оставил тебя с носом. Если же человек-конкурент показывал, что ему нравится что-то другое, то дети спокойно сообщали, чего хотят. И так вели себя все дети вне зависимости от того, в какой культуре воспитывались. Все они могли угадать чужой выбор, основываясь на предпочтениях другого человека.
А вот обезьяны так не могли. Они явным образом показывали, что они хотят получить, никак не соотносясь с предпочтениями человека-конкурента. То есть, по крайней мере, в таких ситуациях «теория разума» у них не срабатывает. Правда, можно заметить, что им нужно было понять предпочтения не другой обезьяны, а человека (хотя мы для них вид весьма родственный). Впрочем, даже с имеющимися результатами можно сделать определённые выводы о том, как умение угадывать чужое психическое состояние развивалось среди высших приматов.
