Как поссорились Иван Сергеевич с Львом Николаевичем
Тургенев и Толстой были близко знакомы друг с другом, однако отношения у них складывались непросто – как-то раз, поссорившись едва не до дуэли, они перестали общаться друг с другом на целых семнадцать лет.
Весна 1861 года. Имение Степановка в Мценском уезде Орловской губернии. Афанасий Фет (Шеншин) и его жена ждут гостей. Должны приехать Иван Сергеевич Тургенев, которому 44 года, и Лев Николаевич Толстой, десятью годами моложе Тургенева. С Тургеневым супруги знакомы несколько лет, он даже был шафером на их свадьбе, которая состоялась четыре года тому назад. Тогда, в Париже, тридцатисемилетний Афанасий Фет познакомился с Марией, дочерью известного чаеторговца Петра Кононовича Боткина. (О Боткине и его сыновьях мы уже рассказывали.) Брат Марии, Василий Петрович так писал о Фете: «...мы считаем г. Фета не только истинным поэтическим талантом, но явлением редким в наше время, ибо истинный поэтический талант, в какой бы степени ни проявлялся он, есть всегда редкое явление: для этого нужно много особенных, счастливых, природных условий».
Пара обошлась без долгих ухаживаний, и спустя всего лишь несколько месяцев после первого знакомства Афанасий Фет сделал предложение, которое Мария Петровна приняла. Ее не смутило то, что её избранник беден, не дворянин, что в его роду случались психические заболевания. Молодые обвенчались в русской церкви в Париже. Братья Марии были поручителями на том венчании: Николай Петрович – по жениху, Василий Петрович – по невесте, кроме того, поручителем по невесте, как мы уже говорили, был Тургенев.
Фет никогда не скрывал того, что хотел жениться на девушке из состоятельной семьи. Но, возможно, он решил, что приданого её мало для достойной и беззаботной жизни. И вот супруг занялся преумножением теперь уже их общего богатства. В семейной жизни Афанасий Фет показал себя хорошим хозяином и чрезвычайно деловым человеком, который смог не только лишнего не растратить, но даже и значительно преумножить состояние жены. Тот же Тургенев в письме И. П. Борисову писал о поэте так: «Вы совершенно верно определили его характер – недаром в нём частица немецкой крови – он деятелен и последователен в своих предприятиях, при всей поэтической безалаберщине – и я уверен, что, в конце концов, его лирическое хозяйство принесёт ему больше пользы, чем множество других, прозаических и практических». Такая «двойственность» характера Фета удивляла всех его современников, часто не давая по достоинству оценить его творчество.
За долгие годы совместной жизни поэт ни разу не пожалел о том, что женился, доброжелательная и спокойная Мария Петровна оказалась верным другом и превосходной хозяйкой, в их доме царило взаимное уважение и понимание.
Но мы отвлеклись. Возвращаемся в имение Степановку (200 десятин пахотной земли, деревянный одноэтажный господский домик в семь комнат и с кухней), кстати, которое супруги приобрели всего год назад. 26 мая Тургенев и Толстой в одной коляске приехали в гости. День приезда прошёл обычно: гуляли, обменивались новостями, ужинали. Всё неприятное началось утром. Вот как это позже в книге «Мои воспоминания» описывал Афанасий Фет:
«Утром в наше обыкновенное время, то есть в 8 часов, гости вышли в столовую, в которой жена моя занимала верхний конец стола за самоваром, а я в ожидании кофея поместился на другом конце. Тургенев сел по правую руку хозяйки, а Толстой по левую. Зная важность, которую в это время Тургенев придавал воспитанию своей дочери, жена моя спросила его, доволен ли он своей английской гувернанткой. Тургенев стал изливаться в похвалах гувернантке и, между прочим, рассказал, что гувернантка с английской пунктуальностью просила Тургенева определить сумму, которою его дочь может располагать для благотворительных целей.
— Теперь, — сказал Тургенев, — англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности. — И это вы считаете хорошим? — спросил Толстой.
— Конечно, это сближает благотворительницу с насущною нуждой.
— А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену.
— Я вас прошу этого не говорить! — воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями. — Отчего же мне не говорить того, в чем я убежден? — отвечал Толстой. Не успел я крикнуть Тургеневу: „Перестаньте!" — как, бледный от злобы, он сказал: „Так я вас заставлю молчать оскорблением".
С этими словами он вскочил из-за стола и, схватившись руками за голову, взволнованно зашагал в другую комнату. Через секунду он вернулся к нам и сказал, обращаясь к жене моей: „Ради бога, извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь". С этим вместе он снова ушел».
После ссоры гости немедленно уехали из Степановки: Иван Сергеевич отправился к себе в Спасское (около семидесяти верст), а Лев Николаевич – в Новоселки к родственнику Фета к уже упоминавшемуся Ивану Петровичу Борисову (около 55 верст от Степановки).
В этот же день Толстой отправил записку Тургеневу с требованием письменных извинений «…напишите мне такое письмо, которое я бы мог послать Фетам». Тургенев тотчас ответил, в письме он, с одной стороны, искренне извинялся, а с другой, ставил точку в их отношениях:
«1861. Май 27. Спасское.
Милостивый государь Лев Николаевич! В ответ на Ваше письмо я могу повторить только то, что сам почел своей обязанностью объявить Вам у Фета: увлеченный чувством невольной неприязни, в причины которой входить теперь не место, я оскорбил Вас безо всякого положительного повода с Вашей стороны и попросил у Вас извинения. Происшедшее сегодня поутру показало ясно, что всякие попытки сближения между такими противоположными натурами, каковы Ваша и моя, не могут повести ни к чему хорошему; а потому я тем охотнее исполняю мой долг перед Вами, что настоящее письмо есть, вероятно, последнее проявление каких бы то ни было отношений между нами...»
Если бы это письмо сразу получил Толстой, то инцидент был бы, наверное, исчерпан. Но всё получилось иначе, письмо вернулось Тургеневу, и он его отправил снова, предварительно сделав на нем приписку следующего содержания: «Иван Петрович сейчас привез мне письмо, которое мой человек по глупости отправил в Новоселки, вместо того, чтобы отослать его в Богуслав. Покорнейше прошу извинить эту неприятную оплошность. Надеюсь, что мой посыльный застанет Вас еще в Богуславе».
Лев Николаевич, не получивший ответа на свое письмо, отправленное сразу же после ссоры, был разгневан. И на следующий же день послал нарочного в Спасское с вызовом Тургенева на дуэль. И вслед за этим посланием он отправил еще одно, в котором (по словам Софьи Андреевны), сообщал, что «...не желает стреляться пошлым образом, т. е. что два литератора приехали с третьим литератором, с пистолетами, и дуэль бы кончилась шампанским, а желает стреляться по-настоящему и просит Тургенева приехать в Богуслав к опушке с ружьями».
Утром пришло письмо от Тургенева, в котором он сообщал, что не желает стреляться, как предлагает Толстой, а желает дуэли по всем правилам. На это Лев Николаевич написал Тургеневу: «Вы меня боитесь, а я вас презираю и никогда дела с вами иметь не хочу». Досталось и Фету с супругой, Лев Николаевич написал им, что их письма читать не будет.
Тургенев уехал в Париж и 26 сентября этого же года написал Толстому: «...Я узнал, что Вы... называете меня трусом, не пожелавшим драться с Вами и т. д. Но так как я считаю подобный Ваш поступок после того, что я сделал, чтобы загладить сорвавшиеся у меня слова, – и оскорбительным, и бесчестным, то предваряю Вас, что я на этот раз не оставлю его без внимания и, возвращаясь будущей весной в Россию, потребую от Вас удовлетворения...» В ответ Толстой в письме от 8 октября ответил отказом и одновременно просил извинения. Однако это письмо не повлияло на их неприязненные отношения.
Дуэль, как известно, не состоялась – в противном случае наша литература вполне могла бы обеднеть как минимум на одного гения. Тургенев был замечательным охотником и стрелял прекрасно, тренировался ежедневно, но стреляться ему бы предстояло с Толстым – боевым офицером с военным опытом за плечами. И все же размолвка между Тургеневым и Толстым продолжалась ни много ни мало целых семнадцать лет!
В чем все-таки была её причина? Простая словесная перебранка, хотя бы и по поводу методов воспитания дочери Тургенева, вряд ли могла повлечь за собой вызов на дуэль и семнадцатилетнее охлаждение в общении. Ссора не была случайной: она явилась следствием идейных и нравственно-психологических разногласий между писателями. Некоторые предполагают, что, по крайней мере, отчасти она возникла из-за «опасной дружбы» Тургенева с единственной и любимой сестрой Льва Николаевича Марией. В 1854 году она вместе с мужем познакомилась И. С. Тургеневым, когда он приезжал в Спасское-Лутовиново. Село Покровское, где они жили, находилось всего в 20 верстах от него. Тогда Тургенев много расспрашивал Марию Николаевну об её брате, служившем в действующей армии в Севастополе. О портрете молодого Толстого он написал: «Некрасивое, но умное и замечательное лицо». Мария Николаевна сообщила брату о восхищении Тургенева его талантом. Этот отзыв был дорог Толстому. Так состоялось заочное знакомство двух писателей. Свой рассказ «Рубка леса» (1854 год) он посвятил Тургеневу. В первом письме Толстому от 9 октября 1855 года Тургенев благодарит его за это посвящение и уговаривает уйти в отставку: «<...> военная карьера – не ваша. Ваше назначение быть литератором, художником слова. <...> Ваше орудие – перо, а не сабля».
Тем временем между Марией Николаевной и Иваном Сергеевичем возникло романтическое увлечение, Тургенев так писал о ней Некрасову: «Премилая женщина – умна, добра и очень привлекательна». Их отношения оставили глубокий след в сердце Марии, да и как было не увлечься Иваном Сергеевичем. «Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован, 25 лет, – я не знаю, в чём природа отказала ему», – так писал о Тургеневе Ф. Достоевский.
Тургенев посвятил сестре Толстого свою повесть «Фауст», где она выведена под именем Верочки. Брак Марии Николаевны оказался неудачным – муж ей постоянно изменял, и в 1857 году, после десяти лет замужества, она разошлась с ним и уехала за границу. О том, как была дорога сестра Толстому, говорит тот факт, что после своего ухода из дома, 12 ноября 1910 года, он поехал именно к ней в Шамординский монастырь, где она тогда проживала.
Толстому, который серьёзно относился к любви и браку и предъявлял к ним высокие требования, была непонятна личная жизнь Тургенева, который «ютился на краешке чужого гнезда» (речь идёт о семье певицы Полины Виардо и её мужа, искусствоведе Луи Виардо). Об истинном характере их отношений до сих пор спорят исследователи творчества Тургенева. В Виардо Тургенев влюбился почти на всю жизнь – на оставшиеся сорок лет.
Также возможно, что Толстой жалел Пелагею – единственную дочь Тургенева, о которой шла речь в злополучном разговоре в Степановке, хотя имя ее Фет не называет. Её мать, Авдотья Иванова, была из семьи московских мещан, и трудилась вольнонаемной белошвейкой у помещицы Варвары Петровны Лутовиновой, матери писателя. Милая, скромная и обаятельная Авдотья привлекла внимание Тургенева, который только что вернулся в домой из Берлинского университета. Между ними завязался роман, который закончился беременностью девушки. Отчаянный по молодости лет Иван Сергеевич тут же изъявил желание на ней жениться, чем привел свою мать, очень богатую, властную и деспотичную женщину, в неописуемый ужас и негодование. Она закатила сыну грандиозный скандал, пригрозила лишением наследства, как она уже сделала со старшим братом Ивана Николаем, женившимся на камеристке, и Тургенев спешно уехал. Беременную Авдотью выслали в Москву к родителям, где в 1842 году она родила дочь. Через год своевольная барыня забрала ребёнка к себе, а Aвдотье было назначено приличное содержание, которое позволило удачно выйти замуж.
Официально Варвара Петровна не признала ее своей внучкой, но изредка перед гостями хвалилась «шалостью сына». Что у него есть дочь, Тургенев не знал, пока ей не исполнилось восемь. «Скажу Вам, что я нашел здесь, – догадайтесь что? – свою дочь восьми лет, разительно на меня похожую, – писал он Полине Виардо в июле 1850 года. – Глядя на это бедное маленькое создание, я почувствовал свои обязанности к ней. И я их выполню – она никогда не узнает нищеты. Я устрою ее жизнь как можно лучше». После получения письма Полина Виардо тут же предложила взять девочку под свою опеку, будучи готовой обеспечивать ее, и дочь Тургенева отправилась во Францию. До восьми лет её все звали Пелагеей, но отец решил изменить ее имя на Полинет (почти как Полина). Увидел во Франции он ее только в 1856 году, когда ей было четырнадцать лет, и к тому времени она уже почти забыла русский язык. У Пелагеи-Полинет сложились непростые отношения с Виардо, что очень огорчило Тургенева – он требовал от дочери такого же поклонения к ней, какое было у него. В конце концов дочь пришлось отдать в частный пансион.
Думается, что о перипетиях с Пелагеей было хорошо известно всем, кто присутствовал при ссоре – и Фетам, и Толстому. Склонный к беспощадному анализу всего и вся, Толстой в словах Тургенева увидел лишь фальшь и неискренность барской благотворительности, когда «разряженная девушка», Полинет Тургенева, чинит «грязные лохмотья» бедняков. Тургенев же восхвалял систему английской благотворительности, не замечая театральности, искусственности нарисованной им картины.
Наконец, нельзя не вспомнить мнение обо всем этом Василия Петровича Боткина, хорошо знавшего и Тургенева и Толстого. В письме Фету от 9 июля 1861 года (примерно через два месяца после ссоры) он писал: «Сцена, бывшая у него (Тургенева) с Толстым, произвела на меня тяжелое впечатление. Но, знаешь ли, я думаю, что в сущности у Толстого страстно любящая душа, и он хотел бы любить Тургенева со всею горячностью, но, к несчастию, его порывчатое чувство встречает одно кроткое, добродушное равнодушие. С этим он никак не мог примириться». В. П. Боткин, по-видимому, был прав. В ноябре 1855 года, когда Толстой вернулся из Севастополя в Петербург, то был встречен Тургеневым с радостью, и даже из гостиницы вскоре переехал к нему жить. Именно Тургенев представил его в кружке «Современника», после чего у Толстого установились дружеские отношения со многими известными литераторами. (Мы рассказывали о фотографии Левицкого 1856 года, на которой Толстой в военном мундире стоит в компании Тургенева и других сотрудников «Современника».) По словам Ромена Роллана, «все искали сближения с юным собратом, окруженным ореолом двойной славы – писателя и героя Севастополя».
Но потом отношения между писателями изменились, и Тургенев отдалился от Толстого. Еще до ссоры, а именно 9 октября 1859 года, Тургенев писал Фету: «С Толстым мы беседовали мирно и расстались дружелюбно. Кажется, недоразумений между нами быть не может – потому что мы друг друга понимаем ясно – и понимаем, что тесно сойтись нам невозможно. Мы из разной глины слеплены».
Через 17 лет, которые прошли с момента размолвки, 6 апреля 1878 года Толстой отправил Тургеневу в Париж письмо, делая тем самым шаг к примирению:
«В последнее время, вспоминая о моих с вами отношениях, я, к удивлению своему и радости, почувствовал, что я к вам никакой вражды не имею. Дай бог, чтобы в вас было то же самое. По правде сказать, зная, как вы добры, я почти уверен, что ваше враждебное чувство ко мне прошло еще прежде моего.
Если так, то, пожалуйста, подадимте друг другу руку, и, пожалуйста, совсем до конца простите мне все, чем я был виноват перед вами.
Мне так естественно помнить о вас только одно хорошее, потому что этого хорошего было так много в отношении меня. Я помню, что вам я обязан своей литературной известностью, и помню, как вы любили и мое писание и меня. Может быть, и вы найдете такие воспоминания обо мне, потому что было время, когда я искренне любил вас.
Искренно, если вы можете простить меня, предлагаю вам всю ту дружбу, на которую я способен. В наши года есть одно только благо — любовные отношения между людьми. И я буду очень рад, если между нами они установятся».
По свидетельству Анненкова Тургенев, читая это послание, плакал, и тут же дал ответ:
«8 мая 1878. Париж.
Любезный Лев Николаевич, я только сегодня получил Ваше письмо... Оно меня очень обрадовало и тронуло. С величайшей охотой готов возобновить нашу прежнюю дружбу и крепко жму протянутую мне Вами руку. Вы совершенно правы, не предполагая во мне враждебных чувств к Вам; если они и были, то давным-давно исчезли, и осталось одно воспоминание о Вас, как о человеке, к которому я был искренне привязан; и о писателе, первые шаги которого мне удалось приветствовать раньше других, каждое новое произведение которого возбуждало во мне живейший интерес. Душевно радуюсь прекращению возникших между нами недоразумений. Я надеюсь нынешним летом попасть в Орловскую губернию — и тогда мы, конечно, увидимся. А до тех пор желаю Вам всего хорошего — и еще раз дружески жму вам руку».
В 1878 году Тургенев дважды побывал в гостях у Льва Николаевича в Ясной Поляне, и в конце концов между ними прекратились всякие недоразумения. Когда Толстой узнал о тяжелой болезни Тургенева, он ему написал: «Я почувствовал, как я Вас люблю. Я почувствовал, что если Вы умрете прежде меня, мне будет очень больно». В последнем письме Тургенева Толстому мы читаем: «Милый и дорогой Лев Николаевич! <...> Я рад был быть Вашим современником. Друг мой, великий писатель земли русской, вернитесь к литературной деятельности».
Известие о смерти Тургенева 23 сентября 1883 года стало ударом для Толстого. И позже он писал о нем так: «...О Тургеневе все думаю и ужасно люблю его, жалею и все читаю. Я все с ним живу».
*************************************************************
Вполне возможно, и Тургенева, и Толстого мы когда-нибудь увидим на российских банкнотах – они этого вполне достойны, и банкноты, и писатели. А до тех пор любоваться обоими можно лишь на рекламных купюрах Гознака. Одну из них, названную «Тургенев», выпустили в 1999 году, вторая – «Толстой» – увидела свет чуть позже. Это, если можно так сказать, просто произведения дизайнерского искусства: расплатиться рекламной купюрой ни за что нельзя, она служит лишь для демонстрации партнёрам и заказчикам технологических возможностей компании, занимающейся выпуском ценных бумаг.
